— А как же отец? — сказал Хосе. — Я хочу, чтобы отец отслужил панихиду.
— Говорю тебе, здесь нет никакого отца. Панихиду отслужит священник архиепископа.
— Когда мы за ним посылаем, он не приходит. Всегда на каком-то собрании. Через сколько часов он еще явится, а где в это время будет блуждать душа моей бедной жены?
— Ничего с ней не случится, старик, — сказал отец Ривас. — Господь не станет дожидаться священника архиепископа.
Руки старика сразу же потянулись к нему.
— Ты… ты там, тот, кто говорил… у тебя голос священника.
— Нет, нет, я не священник. Если бы ты не был слеп, ты бы видел мою жену рядом со мной. Поговори с ним. Марта.
Она тихо сказала:
— Да, старик. Это мой муж.
— Пойдем, — сказал Пабло. — Я отведу тебя домой.
Старик упорно не выпускал приемник. Музыка ревела вовсю, но для него это было недостаточно громко. Он прижал приемник к уху.
— Он говорит, что пришел сюда один, — прошептал Диего. — Как же он смог? А что, если кто-то нарочно привел его сюда и оставил у двери…
— Он уже был здесь два раза со своей женой. Слепые хорошо запоминают дорогу. Если я поведу его домой, то, уж во всяком случае, узнаю, не ждет ли его кто-нибудь и не следит ли за нами.
— Если через два часа ты не вернешься, — сказал Акуино, — если тебя задержат… мы убьем консула. Можешь им так и сказать. — Он добавил: — Если бы я целился ему вчера в спину, мы бы сейчас были уже далеко.
— Я слышал радио, — с изумлением сказал старик. Он осторожно положил приемник, как что-то очень хрупкое. — Если бы я мог рассказать жене…
— Она знает, — сказала Марта, — она все знает.
— Пойдем, Хосе. — Негр взял старика за правую руку и потянул к двери, но тот заупрямился. Он вывернулся и снова стал как бы пересчитывать их свободной рукой.
— Как много у тебя гостей, Пабло, — сказал он. — Дай мне выпить. Дай мне глоточек cana [здесь: самогона из сахарного тростника (исп.)].
— У нас тут нечего выпить, Хосе.
Негр вытащил слепого из хижины, а индеец быстро закрыл за ними дверь. На миг они почувствовали облегчение, как от свежего порыва ветра перед грозой.
— Как считаешь, Леон? — спросил доктор Пларр. — Это был шпион?
— Почем я знаю?
— Думаю, тебе надо было пойти с этим беднягой, отец мой, — заметила Марта. — Жена его умерла, и тут нет священника, чтобы ему помочь.
— Если бы я пошел, всем нам грозила бы опасность.
— Ты же слышал, что он сказал. Священнику архиепископа нет дела до бедняков.
— Ты что же, думаешь, что и мне до них нет дела? Ведь я рискую жизнью ради них.
— Знаю. Я не обвиняю тебя. Ты человек хороший.
— Вот уже несколько часов, как она умерла. Что могут дать несколько капель елея? Спроси у доктора.
— Ну, я имею дело только с живыми, — сказал доктор Пларр.
Марта дотронулась до руки мужа.
— Я не хотела тебя обидеть, отец мой. Я твоя женщина.
— Ты не моя женщина. Ты моя жена, — сердито поправил ее отец Ривас.
— Как скажешь.
— Сколько раз я тебе это объяснял.
— Я глупая женщина, отец мой. Не всегда понимаю. Разве это так важно? Женщина, жена…
— Важно. Человеческое достоинство — вот что важно. Мужчина, который чувствует похоть, берет женщину на время, пока ее желает. Я взял тебя на всю жизнь. Это брак.
— Как скажешь, отец мой.
Отец Ривас устало произнес — видно, ему надоело бесконечно втолковывать одно и то же:
— Дело не в том, как я скажу. Марта. Это так и есть.
— Да, отец мой. Мне было бы лучше, если бы я хоть иногда слышала, что ты молишься…
— Может, я молюсь чаще, чем ты думаешь.
— Пожалуйста, не сердись на меня, отец мой. Я очень горжусь тем, что ты выбрал меня. — Она обернулась к остальным. — В нашем квартале в Асунсьоне он мог спать с любой женщиной, стоило только ему захотеть. Он человек хороший. Если он не пошел со стариком, значит, у него были на то причины. Только, пожалуйста, отец мой…
— Я не хочу, чтобы ты постоянно называла меня отцом. Я твой муж. Марта. Твой муж.
— Да, но я бы так гордилась, если бы могла хоть раз увидеть тебя таким, каким ты был раньше… в облачении у алтаря… готовым благословить нас, отец мой…
У нее снова вырвалось это слово; она прикрыла рот рукой, но было уже поздно.
— Ты же знаешь, что я не могу этого сделать.
— Если бы я могла увидеть тебя таким, каким ты был в Асунсьоне… на пасху… в белом облачении…
— Таким ты меня больше никогда не увидишь.
Леон Ривас отвернулся.
— Акуино, Диего, — сказал он, — ступайте на свой пост. Через два часа мы вас сменим. Ты, Марта, снова иди в город и узнай, не пришли ли газеты из Буэнос-Айреса.
— Купите-ка лучше для Фортнума еще виски, — вставил доктор Пларр. — При его норме он быстро приканчивает бутылку.
— На этот раз никто ее с ним не разделит, — сказал отец Ривас.
— На что ты намекаешь? — спросил Акуино.
— Я ни на что не намекаю. Думаешь, я не заметил, как от тебя вчера несло?
В четыре часа Акуино снова включил радио, но на этот раз о заложнике даже не упомянули. Как видно, мир о них забыл.
— Они ни слова не сказали, что исчез ты, — заметил Акуино доктору Пларру.
— Они могут пока об этом и не знать, — ответил доктор Пларр. — Я потерял счет дням. Сегодня четверг? Помню, я отпустил секретаршу на весь конец недели. Она наверняка собирает индульгенции для душ, попавших в чистилище. Надеюсь, нам они не понадобятся.
Через час вернулся Пабло. Похоже, что никто ничего не заподозрил, но он отсутствовал дольше, чем собирался, ему пришлось постоять в очереди, чтобы почтить умершую, — собралось много народу. Когда он уходил, священник архиепископа все еще не появился. Единственное, что его тревожило, — это болтовня Хосе насчет радио. Старик был безмерно горд, ведь, кроме него, никто никогда не слышал здесь радио, а он даже держал его в руках. Пока что он, кажется, забыл о гринго.
— Скоро он о нем вспомнит, — сказал Диего. — Нам следовало бы отсюда уйти.
Пабло возразил:
— Как мы можем уйти? С раненым?
— Эль Тигре сказал бы: «Убейте его сейчас», — возразил Акуино.
— Ты ведь уже мог это сделать, — вставил Диего.
— Где отец Ривас? — спросил Пабло.
— На посту.
— Там должны быть двое.
— Человеку надо выпить. Мое матэ кончилось. Марта должна была принести еще, но отец Ривас послал ее в город купить виски для гринго. Он-то не должен испытывать жажды.
— Акуино, ступай на пост.
— Не тебе мне приказывать, Пабло.
Если такое бездействие будет продолжаться, подумал доктор Пларр, они перегрызутся.
Марта вернулась под вечер. Газеты из Буэнос-Айреса пришли; в «Насьон» несколько строк были посвящены доктору Сааведре, хотя автору и пришлось напомнить читателям, кто он такой. "Писатель, — сообщал он, — главным образом известен своей первой книгой — «Молчаливое сердце», название при этом он перепутал.
Казалось, вечер тянется бесконечно. Словно сидя тут часами в молчании, они стали частью окружающего их молчания радио, молчания властей, даже молчания природы. Собаки не лаяли. Птицы перестали петь, а когда пошел дождь, он падал тяжелыми редкими каплями, такими же нечастыми, как их слова, в промежутках между каплями тишина казалась еще глуше. Где-то вдали бушевала буря, но она разразилась по ту сторону реки, в другой стране.
Стоило кому-нибудь из них заговорить, как ссора назревала из-за самого невинного замечания. Один только индеец оставался безучастным. Старательно смазывая автомат, он сидел, кротко улыбаясь. Затвор он прочищал нежно, с чувственным удовольствием, словно женщина, ухаживающая за своим первенцем. Когда Марта разлила суп, Акуино пожаловался, что он недосоленный, и доктору Пларру показалось, что она вот-вот швырнет ему в лицо тарелку с обруганным супом. Он ушел от них и отправился в смежную комнату.
— Было бы у меня хоть что-нибудь почитать… — сказал Чарли Фортнум.
— Для чтения тут мало света, — сказал доктор Пларр.
Комнату освещала всего одна свеча.
— Конечно, они могли бы дать мне еще свечей.
— Они не хотят, чтобы свет был виден снаружи. Когда наступает темнота, люди в квартале спят… или занимаются любовью.
— Слава богу, у меня все еще много виски. Налейте себе. Странные отношения, правда? Подстрелили как собаку, а потом дают виски. На этот раз я за него даже не заплатил. Что нового? Когда они заводят радио, они приглушают звук, и я ни черта не слышу.
— Ничего нового. Как вы себя чувствуете?
— Довольно скверно. Как вы думаете, успею я прикончить эту бутылку?
— Конечно, успеете.
— Тогда будьте оптимистом и налейте себе побольше.
Они выпили в тишине. Нарушили они ее лишь ненадолго. Доктор Пларр спрашивал себя, где сейчас Клара. В поместье? В консульстве? Наконец он спросил:
— Чарли, что заставило вас жениться на Кларе?
— Я же вам говорил — мне хотелось ей помочь.
— Для этого не обязательно жениться.
— Если бы я не женился, то после моей смерти она бы много потеряла из-за налога на наследство. Кроме того, я хотел ребенка. Я люблю ее, Тед. Хочу, чтобы она не боялась за будущее. Жаль, что вы ее мало знаете. Врач ведь видит пациента только снаружи… ну и, конечно, изнутри тоже, но вы же понимаете, что я хочу сказать. Для меня она как… как…
Он не находил нужного слова, и у доктора Пларра было искушение его подсказать. Она как зеркало, подумал он, зеркало, сфабрикованное матушкой Санчес, чтобы отражать каждого мужчину, который в него смотрит, — отражать неуклюжую нежность Чарли, подражая ей, и мою… мою… Но нужное слово ускользало и от него. Конечно, это была не страсть. Какой все-таки вопрос она ему задала перед тем, как он с ней расстался? В ней как в зеркале отражались даже его подозрения на ее счет. Он сердился на нее, будто она неведомо как причинила ему обиду. Ею можно пользоваться, как зеркалом при бритье, подумал он, вспомнив солнечные очки от Грубера.
— Вы будете надо мной смеяться, — несвязно говорил Чарли Фортнум, — но она немножко напоминает мне Мэри Пикфорд в тех старых немых фильмах… Я имею в виду, конечно, не лицо, но, знаете, что-то вроде… это можно назвать невинностью.
— В таком случае надеюсь, что ребенок будет девочкой. Мальчик, похожий на Мэри Пикфорд, вряд ли преуспеет в нашем мире.
— Мне все равно, кто родится, но Клара, кажется, хочет мальчика. — Он добавил с насмешкой над собой: — Может, она хочет, чтобы он был похож на меня.
Доктор Пларр почувствовал дикое желание сказать ему правду. Его остановил только вид раненого, беспомощно распростертого на крышке гроба. Волновать пациента было бы непрофессионально. Чарли Фортнум поднял стакан с виски и пояснил:
— Конечно, не на такого, каким я стал. Ваше здоровье.
Доктор Пларр услышал в соседней комнате громкие голоса.
— Что там происходит? — спросил Чарли Фортнум.
— Ссорятся.
— Из-за чего?
— Наверно, из-за вас.

2
В пятницу утром в начале десятого над кварталом появился низко летевший вертолет. Неутомимый и пытливый, он сновал то туда, то сюда, как карандаш вдоль линейки, чуть не над самыми деревьями, исследуя каждый проселок. Доктору Пларру это напомнило, как он сам прощупывает пальцами тело пациента в поисках болевой точки.
Отец Ривас велел Пабло присоединиться к Диего и Марте, которые стояли снаружи на часах.
— Весь квартал выйдет наружу, — сказал он. — Им бросится в глаза, если люди из этой лачуги не проявят интереса.
Он приказал Акуино караулить Фортнума в соседней комнате. Хотя Фортнум никак не мог сообщить о своем присутствии, отец Ривас не хотел рисковать.
Доктор Пларр и священник молча сидели, глядя в потолок, как будто в любой момент вертолет мог с грохотом свалиться им на голову. Когда машина пролетела, они услышали шорох листьев, падавших на землю, подобно дождю. А когда замер и этот звук, они продолжали безмолвно сидеть, ожидая возвращения вертолета.
Пабло и Диего вошли в комнату. Пабло доложил:
— Они фотографировали.
— Эту хижину?
— Весь квартал.
— Тогда они наверняка заметили вашу машину, — сказал доктор Пларр. — Их должно заинтересовать, что она здесь делает.
— Мы хорошо ее спрятали, — отозвался отец Ривас. — Мы можем только надеяться.
— Они искали очень упорно, — сообщил Пабло.
— Лучше сейчас же пристрелить Фортнума, — заметил Диего.
— Срок нашего ультиматума истекает только в воскресенье в полночь.
— Они его уже отклонили. Это доказывает вертолет.
— Продлите на несколько дней срок вашего ультиматума, — сказал доктор Пларр. — Дайте сработать моему обращению к общественности. Пока опасность вам не грозит. Полиция не посмеет на вас напасть.
— Срок назначил Эль Тигре, — сказал отец Ривас.
— Что бы вы ни говорили, должен же у вас быть какой-то способ с ним связаться.
— Такого способа нет.
— Вы же сообщили ему о Фортнуме.
— Та линия связи сразу же прервалась.
— Тогда действуйте сами. Пусть кто-нибудь позвонит в «Эль литораль». Дайте им еще неделю.
— Еще неделю, чтобы полиция за это время могла нас найти, — сказал Диего.
— Перес не решится искать слишком настойчиво. Он не хочет найти труп.
Снова послышался шум вертолета. Они уловили его приближение издалека, звук был не громче бормотания под нос. В первый раз вертолет шел с востока на запад. Теперь он летел над верхушками деревьев с севера на юг и обратно. Пабло и Диего вновь вышли во двор, их долгое бдение снова возобновилось под шелест падающих листьев. Наконец опять наступила тишина.
Часовые вошли обратно в хижину.
— Опять фотографировали, — сказал Диего. — Наверно, засняли каждую тропинку и каждую хижину в квартале.
— А вот муниципалитет никогда этого не делал, — сказал негр. — Может, теперь-то они поймут, как нам не хватает водопроводных колонок.
Отец Ривас вызвал со двора Марту и стал шепотом давать ей какие-то указания. Доктор Пларр пытался расслышать, что он говорит, но ничего не разобрал, пока оба не повысили голос.
— Нет, — говорила Марта, — нет, отец мой, я тебя не оставлю.
— Это приказ.
— Что ты мне говорил — я твоя жена или твоя женщина?
— Конечно, жена.
— Ну да, ты так говоришь, говорить тебе легко, но обращаешься со мной, будто я твоя женщина. Ты сказал «уходи», потому что бросаешь меня. Теперь я знаю, что я только твоя женщина. Ни один священник не захотел нас повенчать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36