Нет любви. Когда нет любви, то о чем жалеть?
Автор взорвался.
- Не тронь святое! - закричал. - Драма как раз и есть в растворении любви в дерьме цивилизации. А мне категорически претит!
Нестриженые волосы гуляли по его черепу, как пампасовая трава. Скачков подумал, краснея от чувства своей здесь ненужности, что автор похож на ошпаренного ежа или на подгулявшего девятиклассника, попавшего под дождь.
- Она про Бога, - сказала девушка-свечечка.
- Про Бога? - Автор тут же успокоился. Подышал немного носом и выбросил перед собой три растопыренных пальца с обгрызенными ногтями. Тут, понимаешь, триединство: Бог, Гений и Дурак. Как говорила Софья, - он кивнул на гололобую женщину, - три демона, связывающие Дух с Истиной.
- А демон любви? - Женщина-синяк уставилась своим синеглазьем на Скачкова. Ее глаза были очень похожими на елочные украшения. - Вот вы. Вы мне скажите: любовь - демон или гормональная недостаточность?
- Я думаю: любовь - это любовь.
- Весьма наивно, дружок, - улыбнулась Скачкову гололобая женщина.
- Не наивна только подлость! - крикнула Регина.
Гололобая уставилась на нее. Она даже облизнулась быстро, как перед укусом.
- Кто сказал?
- Мой первый муж.
- Тебе?
- Своему начальнику.
- Прелестно. "Не наивна только подлость". Как это сделано... Прелестно... Наверное, он был смелый человек...
- А что такое человек? - спросил моряк-пуговичник, тоже глядя на Скачкова.
- Пошли их куда подальше, - посоветовал Скачкову свиноцефал. Человек на коне не мог быть винтиком. Поэтому коней истребили.
Моряк все сверлил Скачкова.
- Вульгарные материалисты полагают, что человек стал человеком, когда взял в руки примитивное орудие труда. Регина, ты именно так думаешь. Я знаю.
- Не трогай мою подругу, - сказала женщина-синяк. - Ты ее всегда ревнуешь.
Гололобая ей возразила:
- Пусть трогает.
Остальные закивали. Константин Леонардович тоже кивнул.
- Однако! - сказал моряк. - Человек стал человеком, когда осознанно понимаешь, подчеркиваю - осознанно ограничил свои инстинкты. Обуздал желания! Отсюда первое: Бог - есть ограничивающая функция разума; второе: совесть - есть контрольная функция разума; третье: стыд - есть реакция крови на победу разума над ненасытным драконом наслаждения, сопровождающаяся выделением адреналина.
- Совесть и добро - явления социальные, - робко сказала девушка-свечечка.
Моряк улыбнулся.
Все его существо было застегнуто на все его морские пуговицы. Они желваками выпирали под кожей.
- Отсюда нравственное превосходство будущего над прошлым. Продуктом совести является высокоразвитая цивилизация, прогресс и правовое положение человека. - Улыбка моряка была как шарикоподшипник.
- Дерьмо! - сказал автор драмы. - Человек желает вернуться к доброму барину. Японцы это поняли. Груз социальной ответственности, конкуренцию и соревнование они переложили на феодала-технократа. Промышленный феодализм. Японцы - дерьмо.
- Ты чего, Олег, ополчился на японцев? - спросил Алоис.
- А я не ополчился. У японцев нет гениев. У китайцев гении были, а у японцев нет. Синхронные ребята. Синдром пираньи. В рот палец не клади.
- А нобелевские лауреаты?
- Я про гениев, а ты с лауреатами...
Тут вскочила женщина-синяк.
- Девочки, я знаю, что нужно делать, чтобы, наконец, изменить эту нашу собачью жизнь. Нужно, девочки, рожать японцев!
- Перерыв! Перерыв! - прокричала Анна, уловив какой-то знак Константина Леонардовича. - Доспорите за чаем.
- Лишь технократ может покончить с бюрократом. Он его, гниду... рычал автор.
- Остынь, - Анна поставила на стол блюдо с толсто нарезанной колбасой.
"Свежая", - подумал Скачков. - "Прима"". Он помнил времена, когда во всех ленинградских гастрономах стоял вкусный дух настоящей "Любительской" колбасы, розовой и прохладной.
Анна ставила на стол хлеб, масло.
Мужчины пошли курить в люстровую. А Скачков по многолетней привычке пошел все же на лестницу. Жена всегда просила его выходить курить на лестницу. У них с соседом на лестничной площадке и банка для окурков была подвешена к перилам.
Обернувшись, он увидел Алоиса - тот стоял в дверях люстровой комнаты, ждал, чтобы кивнуть.
Кивнул.
Анна и Регина ставили на стол чайник, вазу с конфетами, тарелки, чашки, блюдца. Анна торопилась, дважды глянула на часы. Что-то похожее на обиду шевельнулось в душе Скачкова. Никому он тут не был нужен. Он прошел в красную комнату. Красная женщина поднялась ему навстречу.
- Ты мой, - сказала она. - Ты им не верь. Они все врут. Совесть - это любовь. Я позвоню тебе. Я жду. Иди ко мне... - Но в ее словах не было призыва, не было конкретности. Они были обращены к кому-то другому, но скорее всего эти слова означали прощание.
Скачков, кивая и жалко улыбаясь, вытолкался на площадку. Красная женщина вслед за ним не пошла. Она сгорала, освещенная красным торшером, словно ее принесли в жертву красному богу.
На площадке Скачков вытащил из кармана сигареты, но не закурил, а, зажав пачку в кулаке, помчался вниз. Он закурил только на улице, когда успокоилось дыхание. "Вот попал!" - хохотал он над собой, но хохотал, чтобы обмануть самого себя, а на самом деле душа его скулила. "Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной!" - восклицал он. А на самом-то деле душа его плакала по Алоису: ""Совесть - есть функция разума!" Во дают! Но какого черта тут делает Алоис? У него же было развито чувство юмора, он же нормальный мужик. Мы с ним были как братья..."
Анна вылетела из парадной прямо на Скачкова.
- Ой, извините, - сказала. - Вы ушли. Правильно. Нечего там нормальным людям. Больные - они же не цирк. Правильно говорю? Проводите меня до "Ленинграда", там меня муж ждет. - Не дожидаясь согласия на свою просьбу, Анна отдала Скачкову сумку с провизией.
- Зачем тут Алоис? - спросил Скачков.
- Как зачем? Он у нас два месяца лежал. Бывало, стоит в коридоре и смотрит в стенгазету. Любил в стенгазеты смотреть. Час стоит, два. Иногда падал... Это у него от гласности. Депрессия. Он по натуре верующий. Причем глубоко верующий. Константин Леонардович говорит: если снова открыть монастыри, душевнобольных станет намного меньше. Особенно женщин.
"Странно, - подумал Скачков. - Алоис - верующий. А впрочем, жил с бабушкой - старой комсомолкой. Наверное, наше зубоскальство по поводу наших порядков его, в общем-то, ранило".
Скачков вспомнил, что Алоис всегда морщился, когда при нем рассказывали политические анекдоты. Оправдываясь, говорил, что чистотой стиля политические анекдоты не могут похвастать, а его утонченную душу это коробит. На самом деле он страдал как верующий, - его совесть взывала к кулакам. Чтобы нам, значит, морду набить. "Может, совесть - функция веры? Черт возьми, прямо какое-то четвертое начало термодинамики. Вера тоже находится в системе разума..."
- Да вы забудьте. Они кому хочешь заморочат голову. Регину жалко. Вы ей понравились. Говорит, все мужики, которые мне понравятся, убегают... Спасибо, что проводили, вон мой стоит, - Анна взяла у Скачкова сумку и побежала к кинотеатру.
Под ногами шуршали листья. На той стороне улицы неярко светились окна домов. Они не тревожили сердце одинокого человека Скачкова иллюзией возможного благополучия. Цвет их, даже оранжевый, был с зеленым оттенком. На этой улице свет фонарей, сочащийся сквозь листву, создавал ощущение близкой воды. Место здесь было такое слегка колдовское, как на южном берегу Тавриды, вблизи гор.
Скачков изучал афишу и не понимал из прочитанного ни слова. Сослуживцы говорили, что фильм Бергмана глубокомыслен и скучен. "Может, мы стали нервными? Может, нетерпеливыми? - подумал Скачков. - Может, нам хочется пойти к психоаналитику? Интересно, привьется в России психоанализ, или это будет смешно? Пошел к психоаналитику, а он - баба... Или: муж, жена и психоаналитик. Муж и говорит: "Кто там под кроватью?"
Небо над городом хоть и потемнело, но все еще опалесцировало. Где-то за домами в заводских районах крутились колеса, урчали шестерни. Там, в таинственных котлах, делали из какого-то мяса колбасу "Прима". "А что, если "Прима" является причиной участившихся психических заболеваний? Или все-таки что-то другое?.."
Показалось Скачкову, что в его душе затвердевают звуки колоколов и челесты, превращая ее в довольно прочный и вполне приличный фоноформ. "Все мы фоноформы". Но мысль о том, что совесть есть функция разума, не давала его душе успокоиться и отвердеть. Она его злила. Она его ранила. Чего-то лишала. Он казался себе идиотом, невеждой. Не мог он с этим тезисом примириться, как и с тем, что после смерти уже ничего не будет. Ему хотелось, чтобы совесть была чем-то высшим и обязательным, как желание любви святой. Этаким ангелом-хранителем, белокрылым и миловидным. А тут моряк-пуговичник, женщина-синяк, японцы, гололобая дама.
- Желания духа! При ближайшем рассмотрении все они оказываются желаниями тела.
Скачкову мешала мушка в глазу. Он и мигал, и глаза кулаком тер - не сразу понял, что смотрит на девушку, стоящую под фонарем. Она притягивала его взгляд - усиливала его раздражение. Он чертыхнулся. Вернулась простая и благостная мысль: "Занять бы денег да сбегать в ресторанчик, полакомиться шашлычком..." Но мысль эта не обладала энергией, какая выбрасывает в таких случаях человека на поиск денег хоть среди ночи. Он снова посмотрел на девушку под фонарем. Что-то в ней было классически трогательное, что-то в фигуре и ногах... "Она похожа на девочку в маминых туфлях", - вдруг сообразил он. И это сравнение как бы сблизило их, сделало естественной возможность заговорить с ней.
- Скажи, ты согласна, что совесть есть функция разума?
- Не живота же.
- Тогда цивилизация - продукт совести.
- Если это цивилизация, а не массовый психоз. - На чуть вздернутом носу девушки в маминых туфлях довольно густо сидели веснушки. Смотрела она безбоязненно, может быть чуть устало.
- Я, знаешь, поел бы чего-нибудь, - сказал Скачков грустно. - Я купил книгу за двести десять. Дома, кроме кальмаров и майонеза, ничего нет.
- А рис?
- Ты имеешь в виду крупу? - Скачков вспомнил, что жена никогда не называла рис крупой. - Есть. Целая банка.
- Можно приготовить салат с кальмарами, - сказала девушка. - Хорошо бы туда крутое яйцо и лимон. По-японски. Но и без яйца вкусно.
Она взяла его за руку и повела...
Он шагал за ней с каким-то щемлением в носу. "Ну пусть не совесть, пусть что-то другое, тоже очень важное, возродит в нас образ ангела-хранителя, белокурого и миловидного".
Она стиснула его пальцы, и он понял, что кто-то, летящий над городом, благословляет всех безумных, доверчивых, озябших и потерявших надежду.

1 2 3