Взял мяч, подбросил его. Поймал там же, в крапиве.
Мы ему смотрим на ноги - ни одного волдыря. А Любка смеётся. Шевелит ушибленным пальцем и смеётся:
- Ну что, выкусили? Ха-ха-ха...
Мы ушли.
Потом мы Алфреда одного встретили у канавы. Алфред сидел, мыл ноги. Проведёт носовым платком по ноге - сразу пена.
- У него они мылом намазанные, - догадался Гурька.
Стёпка сразу - к Алфреду. Спрашивает:
- Ты перед игрой намылил ноги?
- А как же, - смеётся Алфред. - Что я, дурак - об крапиву шпариться?
- А Любка дура?
- Конечно, дура... Хотя и от неё польза есть: без дураков скучно.
Стёпка промолчал, потом спросил спокойно, даже с любопытством:
- Скажи, Алфред, что ты кушаешь?
- Странный вопрос. Тебе зачем знать?
Стёпка усмехнулся.
- Мне интересно, чем такие паразиты, как ты, питаются.
Алфред вскочил, опять поднёс кулаки к подбородку, а сам мечет глазами направо, налево - смотрит, как удобнее убежать.
- Трое на одного?.. Посмейте только.
Стёпка оглядел его с ног до головы, поморщился.
У меня чесались кулаки, словно не Любка, а я сам доставал мяч из крапивы. И почему я тогда не вступил с Алфредом в драку? Вы думаете, я его французского бокса испугался? Нет.
* * *
На следующий день я их опять вместе увидел. Я просто так ходил, прогуливался. Подошёл к Любкиному дому и увидел. Через дорогу от них малина росла. Кусты молодые, ягод на них ещё нет, зато высокие, скрывают с головой.
Любка рубила хряпу для поросят. Хряпа - это зелёные капустные листья. Рубят их сечкой в деревянном корыте. Потом намешают туда отрубей, хлебных корок, остатки каши, зальют тёплой водицей - и готова поросячья еда.
Сечка в Любкиных руках - как игла в швейной машинке, не уследишь. Строчит вверх, вниз. Идёт из одного края корыта к другому. Любка ловкая.
Алфред стоит рядом, наблюдает. Потом вытер руки.
- Давай я.
- Испачкаешься, - ответила Любка. - Чего уж тебе нашим делом мараться.
- Наплевать, если испачкаюсь. Я сейчас тебе покажу, как нужно рубить.
Любка протянула ему сечку.
- На, - говорит, - Шурик, руби.
Оказывается, Алфреда Шуриком зовут. Ишь ты, думаю, Шурик. Ишь ты, думаю, какая Любка стала вежливая. Раньше она всё лето босиком бегала, как все. Пятки чёрные, с трещинами. Только в косах у неё всегда были яркие ленты. А сейчас на ней туфли с пуговками. Правда, ленты в волосах те же. Не придумали ещё лент ярче Любкиных.
Алфред подошёл к корыту, поднял ногу на край, чтоб оно не колыхалось. Размахнулся тяпкой - бац! Тяпка воткнулась в деревянное дно - ни туда ни сюда.
- Ты не так сильно, - подсказала Любка. - Давай я покажу, как надо. Ты силу не применяй.
- Это пробный удар, - проворчал Алфред.
Я стою за кустом, и досада у меня и злость. Не умеешь - спроси. Люди научат.
Алфред поднял сечку да как застрекочет быстро-быстро и всё по одному месту.
- Ты сечку веди, - говорит Любка.
- Не учи, сам знаю.
Алфред размахнулся опять и - тяп по своей ноге. Даже мне за кустом стало не по себе, будто я его нарочно под локоть толкнул.
Алфред сразу на землю сел. Уцепился за ногу, стучит зубами.
- Ой, ой-ой-ой!.. - Потом схватил тяпку да как швырнёт её в сторону.
Любка стоит неподвижно, только ресницы вздрагивают. А с Любкиных ресниц на Любкин нос сыплются крупные слёзы. Она всегда боялась крови. Когда я весной руку об колючую проволоку рассадил, Любка ревела. Даже не подошла ко мне руку платком перевязать. У неё от крови кружится голова. Пришлось мне тогда платок зубами затягивать. Ну, думаю, кажется, пришла пора вылезать из кустов. Алфред не Алфред, а помощь оказать нужно. Может быть, у него сильное кровотечение. И вдруг Любка опустилась на колени, бормочет:
- Снимай сандаль, Шурик...
Алфред зубами стучит. Между пальцами бежит кровь.
Любка зажмурилась, сняла с его ноги сандалию и носок. Залепила ранку подорожником. Побежала в дом, принесла ковшик воды, бутылочку липок и чистую холщовую тряпку.
Липки у нас в деревне в каждой избе есть. Наберут бабушки ранней весной берёзовых почек, настоят на водке - вот и всё снадобье. Липками его называют потому, что почки по весне прилипают к рукам. Лист оттуда едва свой зелёный гребешок показал, а запаху от него полна улица.
Любка промыла водой Алфредову ногу, плеснула из бутылочки прямо на ранку.
Алфред завыл - липки почище йода дерут.
- Тише, тише, это сейчас пройдёт, - успокаивает его Любка, а сама бинтует ногу тряпицей.
Алфред встал, попрыгал на одной ноге. Любка ему подала сандалию. На сандалии ремешок разрублен. Я думаю, если бы не этот ремешок, не скакал бы Алфред. Ремешок ему ногу спас.
Алфред схватил сандалию, швырнул прочь.
- Что ты мне её даёшь? Куда она теперь годна? Из-за тебя такую сандалию испортил.
Любка снова подняла Алфредову сандалию. Говорит:
- Её очень просто починить. Только ремешок зашить, - а сама чуть не плачет.
- Ну и зашивай! - крикнул Алфред. - Всё равно она уже не новая будет, а зашитая.
Если бы на Любкином месте был я, я бы Алфреду этой сандалией по башке. А Любка стоит, опустила голову, как виноватая. И так мне стало обидно, что вылез я из малинника и ушёл. Чтобы не идти по улице мимо проклятого Алфреда, я пролез в сад. Пошёл прямо садом.
Яблоки на ветвях висят. Я к ним без внимания. Кислые ещё. Прямо скажу, не смотрел на яблоки даже. И напрасно меня дядя Николай, Любкин отец, за уши отодрал, - не рвал я его яблок.
* * *
Несколько дней мы не встречали ни Алфреда, ни Любки, потому что занялись делом.
Колхоз отдал нам старенький трактор "Беларусь" и старую кузницу. Мы её вычистили, подлатали крышу. Крапиву во дворе скосили. Земля пахла древесным углем и железом. Хорошо. Зелёная трава, синее небо, чёрная кузница и красный трактор на высоких колёсах. Красиво.
Первая работа была такая: мы возили навоз со скотного двора к парникам. Нагрузили две платформы и тянем. Эту работу Стёпка сам попросил у председателя. Нам он сказал:
- Кто не хочет, - значит, не хочет. В сельском хозяйстве нет работ чистых и грязных.
Никто не отказался. Подумаешь, навоз. Сходим на речку, вымоемся с мылом.
Настала моя очередь вести трактор.
Едем по улице. Я впереди на тракторе. Остальные своим ходом, горланят песни, шумят. Я смотрю - Любка стоит на краю дороги в туфельках, в носочках. Одна, без Алфреда. Я сразу отвернулся, будто не замечаю её. Сам думаю: смотри, как я на тракторе еду. А Любка приложила руку к губам и крикнула:
- Эй ты, Лёха, жук навозный, чего нос задрал?!
Я будто не слышу.
- Чего же ты, Любка, к нам не идёшь? - спросил Стёпка. - Мы, видишь, трактор получили. Видишь, работаем.
- Ну и работайте. От работы кони дохнут... - Любка тряхнула головой, ленты у неё в косах вспыхнули начищенной оранжевой медью. Любка зажала нос пальцами: - Фу... Фу... Дышать нельзя. Нашли себе наконец занятие. В самый раз, по культуре.
- Ишь какая благородная! - загалдели ребята. - Будто у неё коровы нет.
Стёпка их остановил, говорит спокойно, даже как будто просит:
- Нам после этой работы другую дадут. Хочешь трактор посмотреть?
- А какое мне дело? - ответила Любка. - Работа дураков любит.
- Ой, Любка, с чужого голоса ты поёшь!
Любка опустила голову, сказала тихо:
- Вы и без меня справитесь. Вон вас сколько. Я вам и не нужна, поди-ка...
Стёпка у неё тоже тихо спросил:
- Что это с тобой приключилось, Любка?
- Да ничего с ней не приключилось! Влюбилась в своего Алфреда! выкрикнул Гурька и засмеялся.
Я поднялся с сиденья, чтобы лучше видеть. Мне очень хотелось, чтобы Любка полезла в драку. Она это может. А она отвернулась и побежала в проулок.
- Влюбилась! - заорали ребята. - Алфредова невеста!
Я тоже закричал. Только Стёпка не произнёс ни слова. Подошёл ко мне, ткнул меня кулаком в ногу.
- Чего надрываешься? Трогай.
Потом мы возили жерди к реке. Там строили загон для свиней и обносили его жердями. Потом мы возили песок, солому - всё, что нам было под силу.
Яблоки в садах зрели. Зрела наша ненависть к Алфреду. Почему мы его так ненавидели? Я и сейчас ещё толком не понимаю. Кажется, лично нам он не делал никаких гадостей.
Он купался целыми днями, разъезжал с Любкой на велосипеде, валялся в гамаке, удил рыбу. Когда мы приходили на речку смыть свой рабочий пот и пыль, он удалялся, насвистывая, причём на нас даже не глядел. А однажды, когда Степан наступил на его рубаху, сказал даже:
- Извините, я хочу взять рубашку.
В другой раз, когда Гурька, нырнув, привязал его леску к коряге, он просто отрезал её ножом и ушёл улыбаясь.
Любка, завидев нас, переходила на другую сторону улицы или сворачивала в проулок. Может быть, так вот и лето прошло бы, но случилась одна история.
Рано утром мы все лежали у кузницы, возле своего трактора, ждали, когда придёт из колхозного правления Стёпка, принесёт наряд на работу. Утреннее солнце клонило в сон. Оно будто водит перышком по щекам. Я заметил: если лежишь на солнце ничего не делая, всегда хочется подремать.
Вдруг все ребята подняли головы. К кузнице шёл дед Улан. Одной рукой он опирался на свою вересовую палку, а другой тащил здоровенный яблоневый сук. Он тащил сук с трудом. Коленки у него тряслись, голова вздрагивала.
Дед обвёл нас взглядом, словно выискивал кого-то.
- Турки вы, - сказал дед. - Турки... алфреды.
К кузнице подошёл Стёпка. Он увидел яблоневый сук у деда в руках и сразу понял, в чём дело.
- Дед, это не мы, - сказал он.
Улан отпихнул его палкой.
- Отойди... Турки вы, - бормотал он. - Пустое вы семя. Полова...
Дед заплакал. Старый уже был человек. Даже отлупить нас у него не было силы. Мы бы не сопротивлялись, пусть лупит. А он повернулся и пошёл прочь. Старается идти быстро. Ноги его не слушаются, только трясутся пуще, а шага не прибавляют.
- Кто? - спросил Стёпка.
Ребята молчат. Стёпка ещё раз спросил:
- Кто?.. - Потом начал допытывать поимённо.
Гурька рассердился, закричал:
- Ты что за прокурор? Говорят, не лазали, - значит, не лазали. Кто к Улану полезет?
- Никто, - согласился Стёпка. - Не было ещё, чтобы к Улану в сад лазали.
И тут Гурька догадался:
- Алфред!
- Алфред! - зашумели ребята. - Айда!
Стёпка всех остановил.
- Куда? Нужно его с поличным захватить.
"Ух, Алфред, тяжко тебе придётся", - подумал я.
Целый день мы отработали на своём "Беларусе" - возили торф. А вечером все разошлись по садам караулить Алфреда. Мы со Стёпкой полезли к деду Улану.
Просидели до темноты.
Ночи у нас тихие - слышно, как брёвна потрескивают в стенах, остывая; как коровы жуют жвачку, а куры на шестах чешутся. Слышно, как далеко-далеко гудит паровоз, будто тонкой петлей стягивает сердце, и замирает оно от того крика. Я даже песни сочинять стал:
Вы, алфреды, гады,
Вы, алфреды, паразиты,
Нет для вас пощады...
В этот вечер в садах было всё спокойно и в следующий тоже. Зато на третий вечер слышим, раздвигаются в плетне прутья и кто-то нас тихо кличет:
- Эй!..
Мальчишка, Игорёк, совсем маленький, сын колхозного конюха, просунул голову в Уланов сад, шепчет:
- Эй!.. Бежим, я Алфреда углядел.
Мы через плетень, как козлы, - одним махом.
Игорёк бежит между нами. Шуршит что-то. Нам некогда слушать. Стёпка от нетерпения подхватил его на закорки. Пролезли мы через Игорьков двор к проулку. Игорёк доску в заборе отодвинул, показывает.
- Вот он, Алфред, глядите.
Нам в щёлку виден весь проулок. Луна светит. Возле плетня в тени притаился Алфред, стоит тихо. А сад-то... Стёпкин. Стёпка кулаки сжал.
- Выжидает, гадюка... Беги зови ребят.
Скоро в Игорьковом дворе собралась толпа. Стоим ждём, когда Алфред в сад полезет. Некоторые даже приговаривают:
- Ну полезай же ты, Алфред несчастный.
И вдруг через забор из сада кто-то спрыгнул.
- Любка?
Так и есть - она. Вытащила из-за пазухи яблоко и протянула Алфреду.
Алфред прислонился к плетню, жрёт яблоко и что-то шепчет Любке и хихикает.
И тут мы все сразу через забор, чуть им не на головы.
- Стойте, голубчики!
Алфред уронил яблоко, глазами туда, сюда. Мы стоим плотно - не удерёшь!
Стёпка взял Алфреда за горло.
- Ты у деда Улана яблоню сломал?..
Стёпка выругался и оглянулся на Любку, забормотал что-то: неловко ему стало за свою брань.
И я смотрю на Любку. В темноте все люди кажутся бледными. А Любкино лицо сейчас белее зубов. Платье у неё перетянуто пояском. За пазухой яблоки.
Стёпка ещё раз тряхнул Алфреда:
- Говори, ты у деда Улана яблоню потравил?
- Ничего я не знаю, - пробормотал Алфред. - Я не вор. Я не лазаю по садам!
Стёпка поднял руку, чтобы ударить. Алфред вцепился в его кулак.
- А за что ты меня хочешь бить? Ты Любку бей. Она к деду Улану лазала. И сюда тоже ведь она... - Алфред метнулся к Любке, рванул её за поясок.
Яблоки посыпались к Любкиным ногам, будто ветку тряхнули. Большие яблоки, отборные.
- Что же ты её не ударишь? - сказал Алфред. Он обвёл нас глазами, подмигивая и кривя рот. - Эй, вы, я знаю, почему он Любку не бьёт. Он...
- Эх... - Стёпка ударил, и Алфред ткнулся носом прямо в эти яблоки.
Я подошёл к Любке.
- Ты зачем на яблоню лазаешь? Ведь договаривались.
- А тебе что? - сказала она глухо. - Бейте...
Любка стояла не двигаясь, даже пояска не подняла.
Гурька подошёл к ней.
- Думаешь, любоваться тобой будем? Пришла пора...
И тут Стёпка бросился к Любке. Он побледнел сильнее, чем она, поднял кулаки, готовый подраться с нами.
- Ага, - поднимаясь с земли и вытирая лицо, проверещал Алфред. - Он влюблён в эту Любку! Ха-ха!..
Любка молчала, потом едва слышно произнесла:
- Пустите меня.
Мы расступились. Я поднял Любкины туфли (они лежали в траве у плетня), сунул их ей в руку. Она взяла и пошла по проулку. Мы смотрели ей вслед. Любка будто почувствовала это. Обернулась.
- Ребята... - Она прижала к лицу белые носочки, заплакала.
Мы словно очнулись.
- Бей гада! - крикнул Гурька.
Что было дальше, вы уже знаете.
Вот и вся история. Хочу только добавить: с тех пор нет в нашей деревне слова обиднее, чем "алфред".

1 2