Все для ванной, ценник обалденный
разразится скандал, посыплются резкие слова этого страшного человека, последует допрос, наказание, позор и расплата. Короче говоря, придет пора держать все те неопределенные, сложные и многочисленные ответы, которые он и в мыслях не отваживается произнести, обдумать, подсчитать и измерить и хочет только одного – любой, даже наивысшей ценой их избегнуть.
Так он снова засыпал, придумывая самые фантастические процедуры, которые будут к нему применены по установленному специальному плану, грубо и немилосердно.
Был сырой январский день. Мальчик достал из сундучка книгу. В мутном свете зимнего дня она выглядела истрепанной, жалкой и непоправимо загубленной. Готовый к самому худшему, он завернул книгу в белую бумагу и отправился в гимназию.
Он слонялся возле библиотеки, заговаривал с выходившими оттуда товарищами, считал тех, которые входили, и наконец, увидев, что вошли сразу трое, постучался и, не ожидая ответа, открыл дверь.
Так вот она, эта комната, в которую ему лучше было бы никогда не входить, и вот он, этот момент! Зубы его стучали, а правая нога неприятно подрагивала. Он встал в затылок за теми, что вошли перед ним, и постарался унять дрожь. Занятый своими мыслями, он не заметил, как один за другим исчезали те, кто стоял перед ним, и он вдруг оказался лицом к лицу с дородным рыжим мужчиной, которым пять последних месяцев были заполнены все его мысли и сны. Учитель за это время заметно изменился. Насупленный и мрачный, с мешками под глазами и нездоровым цветом лица, он производил впечатление больного и снедаемого тревогой человека.
Мальчик думал, хуже ли это и опаснее для него или, наоборот, лучше и благоприятнее. В то же время он низко кланялся и бормотал что-то вроде: «Пожалуйста, господин учитель» – и медленно и неловко снимал белую бумагу. Учитель, расстроенный и сердитый, и не поглядел на него. Он взял книгу, шлепнул ею по ладони левой руки, посмотрел номер, написанный на задней крышке переплета, затем красным карандашом зачеркнул фамилию мальчика в списке, а книгу положил поверх остальных только что сданных. Не поднимая взгляда, учитель протянул руку за следующей книгой, но мальчик стоял перед ним как зачарованный. Только когда стоявший позади товарищ оттолкнул его и протянул свою книгу, он отошел и нерешительной походкой, медленно и осторожно, как во сне, как в одном из тех снов, в которые человек не верит даже в ту минуту, когда их видит, направился к выходу. По спине у него бегали мурашки, и он был уверен, что сейчас его окликнут по имени и позовут назад. Так он вышел. Вернее, его вытолкнули ученики, выходившие из библиотеки и входившие в нее.
Словно во сне, так же чувствуя на спине мурашки и так же ожидая, как неминуемого, что вот-вот ему велят вернуться, он прошел по широкому коридору, в котором висела черная доска с именами счастливцев, получающих письма; теперь он и не поглядел на нее. Зашагал по улице, между однообразными рядами домов, по мокрому, грязному снегу, по-прежнему ожидая, что его окликнут. Нет, никто его не звал. Что случилось? Случилось величайшее чудо: ничего не случилось. Все произошло естественно и просто. Все хорошо и благополучно разрешилось. Нет больше ни порванной книги, ни страха перед ответственностью и наказанием. За время своего мучения он перебрал и до мельчайших деталей представил себе все возможные исходы, но только не такой и не этот. Напряжение, которое жило и нарастало в нем месяцами, теперь разом спало. Точно все эти страхи и опасения никогда не существовали и не мучили его. Все стерто одним махом, все забыто. Он чувствовал, что надо было бы радоваться, кричать от восторга перед лицом такой неожиданной и счастливой развязки. Да, надо было бы радоваться, может быть, он и радуется, но в той пустоте, которая после внезапного и благополучного исхода вдруг образовалась в нем, эта радость не может найти ни места, ни отклика.
В душе он рад, но по улице плетется как избитый, как после болезни. Его охватывает чувство непонятного умиления. Немое рыдание подкатывает к горлу и рвется наружу при каждом шаге. Так, медленно и растерянно, он добредает до дому, входит в комнату и впервые за это долгое время без страха и без оглядки открывает свой сундучок. Бросает быстрый взгляд на место, где столько месяцев пролежала эта страшная книга, потом захлопывает крышку и задумчиво опускается на сундучок.
Так он долго сидит, погрузившись в себя, опустив голову, опершись локтями на колени, судорожно сцепив пальцы, как взрослый усталый человек, который всем своим существом отдается коротким минутам отдыха и затишья.
1 2 3
Так он снова засыпал, придумывая самые фантастические процедуры, которые будут к нему применены по установленному специальному плану, грубо и немилосердно.
Был сырой январский день. Мальчик достал из сундучка книгу. В мутном свете зимнего дня она выглядела истрепанной, жалкой и непоправимо загубленной. Готовый к самому худшему, он завернул книгу в белую бумагу и отправился в гимназию.
Он слонялся возле библиотеки, заговаривал с выходившими оттуда товарищами, считал тех, которые входили, и наконец, увидев, что вошли сразу трое, постучался и, не ожидая ответа, открыл дверь.
Так вот она, эта комната, в которую ему лучше было бы никогда не входить, и вот он, этот момент! Зубы его стучали, а правая нога неприятно подрагивала. Он встал в затылок за теми, что вошли перед ним, и постарался унять дрожь. Занятый своими мыслями, он не заметил, как один за другим исчезали те, кто стоял перед ним, и он вдруг оказался лицом к лицу с дородным рыжим мужчиной, которым пять последних месяцев были заполнены все его мысли и сны. Учитель за это время заметно изменился. Насупленный и мрачный, с мешками под глазами и нездоровым цветом лица, он производил впечатление больного и снедаемого тревогой человека.
Мальчик думал, хуже ли это и опаснее для него или, наоборот, лучше и благоприятнее. В то же время он низко кланялся и бормотал что-то вроде: «Пожалуйста, господин учитель» – и медленно и неловко снимал белую бумагу. Учитель, расстроенный и сердитый, и не поглядел на него. Он взял книгу, шлепнул ею по ладони левой руки, посмотрел номер, написанный на задней крышке переплета, затем красным карандашом зачеркнул фамилию мальчика в списке, а книгу положил поверх остальных только что сданных. Не поднимая взгляда, учитель протянул руку за следующей книгой, но мальчик стоял перед ним как зачарованный. Только когда стоявший позади товарищ оттолкнул его и протянул свою книгу, он отошел и нерешительной походкой, медленно и осторожно, как во сне, как в одном из тех снов, в которые человек не верит даже в ту минуту, когда их видит, направился к выходу. По спине у него бегали мурашки, и он был уверен, что сейчас его окликнут по имени и позовут назад. Так он вышел. Вернее, его вытолкнули ученики, выходившие из библиотеки и входившие в нее.
Словно во сне, так же чувствуя на спине мурашки и так же ожидая, как неминуемого, что вот-вот ему велят вернуться, он прошел по широкому коридору, в котором висела черная доска с именами счастливцев, получающих письма; теперь он и не поглядел на нее. Зашагал по улице, между однообразными рядами домов, по мокрому, грязному снегу, по-прежнему ожидая, что его окликнут. Нет, никто его не звал. Что случилось? Случилось величайшее чудо: ничего не случилось. Все произошло естественно и просто. Все хорошо и благополучно разрешилось. Нет больше ни порванной книги, ни страха перед ответственностью и наказанием. За время своего мучения он перебрал и до мельчайших деталей представил себе все возможные исходы, но только не такой и не этот. Напряжение, которое жило и нарастало в нем месяцами, теперь разом спало. Точно все эти страхи и опасения никогда не существовали и не мучили его. Все стерто одним махом, все забыто. Он чувствовал, что надо было бы радоваться, кричать от восторга перед лицом такой неожиданной и счастливой развязки. Да, надо было бы радоваться, может быть, он и радуется, но в той пустоте, которая после внезапного и благополучного исхода вдруг образовалась в нем, эта радость не может найти ни места, ни отклика.
В душе он рад, но по улице плетется как избитый, как после болезни. Его охватывает чувство непонятного умиления. Немое рыдание подкатывает к горлу и рвется наружу при каждом шаге. Так, медленно и растерянно, он добредает до дому, входит в комнату и впервые за это долгое время без страха и без оглядки открывает свой сундучок. Бросает быстрый взгляд на место, где столько месяцев пролежала эта страшная книга, потом захлопывает крышку и задумчиво опускается на сундучок.
Так он долго сидит, погрузившись в себя, опустив голову, опершись локтями на колени, судорожно сцепив пальцы, как взрослый усталый человек, который всем своим существом отдается коротким минутам отдыха и затишья.
1 2 3