OCR Busya
«Л. Кармен «Рассказы»»: Художественная литература; Москва; 1977
Аннотация
В Одессе нет улицы Лазаря Кармена, популярного когда-то писателя, любимца одесских улиц, любимца местных «портосов»: портовых рабочих, бродяг, забияк. «Кармена прекрасно знала одесская улица», – пишет в воспоминаниях об «Одесских новостях» В. Львов-Рогачевский, – «некоторые номера газет с его фельетонами об одесских каменоломнях, о жизни портовых рабочих, о бывших людях, опустившихся на дно, читались нарасхват… Его все знали в Одессе, знали и любили». И… забыли?..
Он остался героем чужих мемуаров (своих написать не успел), остался частью своего времени, ставшего историческим прошлым, и там, в прошлом времени, остались его рассказы и их персонажи. Творчество Кармена персонажами переполнено. Он преисполнен такой любви к человекам, грубым и смешным, измордованным и мечтательно изнеженным, что старается перезнакомить читателей со всем остальным человечеством.
Лазарь Кармен
Сын колодца
(Из жизни каменоломщиков)
***
Больно глазам становится, если взглянуть сейчас на степь, что широко раскинулась за городом, за слободкой Романовной. Она дымится под палящим солнцем и сверкает, как серебряный щит.
– Ну и парит! Ай да жарища! Одно слово – баня! – восклицают каменоломщики.
Они на минуту высунутся из колодцев каменоломен, рассеянных в степи, и тотчас же скроются.
Степь будто вымерла. Ее оживляют только несколько баб-молочниц из ближайшей деревни, которые гуськом на маленьких тележках плетутся в город. Сидя на мешках, набитых сеном, они, чтобы не терять драгоценного времени, вяжут чулки и вышивают рубашки.
Да еще одно существо оживляет степь. Пимка.
Пимка – сын сапожника Митрия, первого «мухобоя» и скандалиста во всей слободке.
Восемь лет ему. Но он смышлен и боек.
Как стрела, мчится он вдоль степи.
На нем синие штанишки и белая рубашонка. В правом кармане звенят медные пуговицы.
Дзинь! Дзинь! Дзинь!
За ним вприпрыжку скачет Суслик – черная гладкая собачонка величиной в большую фисташку, со свисшим набок розовым языком.
Вид у Пимки необычайно озабоченный и торжественный.
Одна молочница, заинтересовавшись им, кричит:
– Малец! А малец! Куды?!
Но он не слышит.
Он торопится к колодцу, где работает дядя Иван, с важным поручением и предписанием от тети Жени.
Пимка устал. Как назло, у него лопнула подтяжка, и он занозил на ноге палец.
Присесть бы на камень отдохнуть, поправиться. Да некогда…
Но вот и колодезь.
Вокруг, как по арене, ходит впряженная в вырлоНастя – знакомая Пимке подслеповатая красная лошаденка в повязке на голове из полотенца для защиты от солнца. Она наматывает на барабан канат, поднимающий снизу камень.
У колодца стоит Степан, тяжчик, и покрикивает на нее.
Пимка остановился в двух шагах от колодца и, с трудом переводя дух, спросил:
– Дядя Иван здесь?!
– А что?
– Тетя Варя родила!
– Гм, – засмеялся Степан, – вот отчего ты прискакал, пожарный?!
– Тетя Женя велела, чтобы он сейчас пришел.
– Ладно. – Степан повернулся к своей хате и крикнул:
– Тарас!
Из хаты не торопясь вышел длинный как шест парень в красной рубахе до колен, с открытой шеей и копной грязных волос. Он громко зевал.
– Полезай в колодезь и скажи Ивану, пусть домой идет. Жена родила.
– И чего ей приспичило? – спросил, не переставая зевать, Тарас.
– Спроси ее, – ухмыльнулся Степан.
Пимка с нетерпением и недовольством поглядывал то на Тараса, то на Степана. Его возмущало равнодушие, с которым они относились к столь важному событию.
– Это ты, гобелок, новость принес? – спросил Тарас.
– Да, – ответил быстро Пимка. – Позовите его и скажите, чтобы шел скорее, а то тетя Женя серчать будет…
– А ну ее к аллаху! – неучтиво отрезал Тарас и пошел к колодцу.
Пимка обиженно надул губы.
Тарас зевнул еще два раза, взобрался на поданную Степаном шайку и ухватился за канат. Степан выпряг Настю, навалился животом на вырло, барабан заскрипел, завертелся, и Тарас стал медленно погружаться в колодезь.
У Пимки точно тяжесть свалилась с плеч. Он опустился на четверик, подозвал Суслика, приласкал его, усадил сбоку и занялся выковыриванием занозы из пальца. Степан со снисходительной улыбкой посмотрел на него и процедил в усы:
– Ишь, пузан!
– А что ото у тебя из кармана сыплется? Деньги? – спросил он немного погодя.
– Н-не, – ответил Пимка, блеснув хитрыми карими глазами. – Ушки!
– У кого выиграл?
– У Петрушки, сына Григория Алексеевича… балалаечника.
– Здорово!
Налегая все сильнее и сильнее на вырло и описывая круги вокруг колодца, Степан завел с ним шутливую беседу:
– А ты видел уже ребенка?
– Видел!.. Раньше всех!
В глазах Пимки засверкали веселые огоньки.
– Ого-го-го! Как же это случилось? Раньше всех! Ах ты, апельсин!
Пимка объяснил:
– Когда тетя Варя собиралась рожать, меня не пускали в комнату. А я подождал, чтобы тетя Женя вышла, и залез под кровать.
– Под чью кровать?
– Да тети Вари.
– Правильно!
– И как только ребенок крикнул, я сейчас голову и высунул…
– Молодчина! – похвалил Степан.
Пимка увлекся своим повествованием и продолжал:
– Он совсем маленький, как суслик, и пищит…
Степан бросил вырло и стал считать сложенный в штабели камень. А Пимка уставился в колодезь и стал ждать с минуты на минуту появления дяди.
Но вдруг глаза его забегали и на пухлых щеках выступил румянец. Он вскочил и метнулся в сторону, как вихрь. За ним – Суслик.
– Что случилось? – спросил Степан.
– Саранча! – ответил Пимка и погнался вслед за саранчой, которая грациозно и с треском описывала дуги в воздухе, насыщенном солнечной пылью…
Шайка ударилась в дно колодца. Тарас, изогнувшись, сунулся в дыру, ведущую в каменоломню.
Перед ним открылся длинный, узенький коридор с низким потолком, подпертым на каждом шагу гнилыми балками, осклизлыми стенами и могильным запахом.
Тарас миновал коридор, свернул вправо и пошел на тусклый огонек.
Огонек привел его к Ивану.
Иван работал один в маленьком припоре.
Он стоял на коленях перед громадным материком, похожим на надгробную плиту, методично распиливая его гигантской пилой надвое.
Кхи! Кхи! Кхи! – визжала пила.
Иван весь ушел в работу, и Тарас видел только его густые волосы, позолоченные желтой пылью, красный, туго стянутый платок на шее и выкругленную в белой рубахе спину. Над ним, под самым потолком, на железном треугольнике, вбитом острием в стену, стояла большая керосиновая лампа. Она коптила и дымила от недостатка воздуха, как пароходная труба. Все стены, земляной пол, материк и сам Иван были облеплены сажей. Она носилась в воздухе, подобно черным мухам, и душила.
– Иван! – окликнул Тарас.
Иван вздрогнул от неожиданности, задержал пилу и поднял голову. Лицо у него было желтое, высеченное будто из камня; щеки куда-то провалились, и бесцветные глаза глядели из темных кругов тупо, в одну точку.
Иван не узнал его сразу и спросил визжащим, как пила, голосом:
– Кто это?
– Я!.. Тарас! Неужто не узнал? Сова!
– Ты?! – виновато забормотал Иван.
Правая рука, державшая пилу, упала вдоль тела, и он облокотился о материк. Сильная усталость сквозила во всей его фигуре.
– Совсем ослеп в этой норе, – проговорил Тарас. – А я пришел звать тебя. За тобой тут одного трубача прислали, жена родила. Слышишь?
Иван прекрасно слышал, но ни один мускул не шевельнулся на его каменном лице. Только меж бровями легла складка да в глазах промелькнуло страдальческое выражение.
– Так ты вылезай сейчас же, а то нагорит тебе от тети Жени. – И он засмеялся.
– Обойдутся, – устало вымолвил Иван.
– Раз зовут, стало быть, обойтись не могут.
– Плаху кончать надо.
– Как знаешь. – Тарас пожал плечами.
Долго еще после ухода Тараса сидел Иван над плахой, не меняя позы. Со стороны можно было подумать, что он спит. Но вот из груди его вырвался протяжный вздох. Он взял в руки пилу и принялся за прерванную работу.
Кхи! Кхи! Кхи! – снова завизжала пила.
Иван пилил и думал о новом испытании, которое послало ему небо.
Еще рот!..
Ужаснее этого он представить себе не мог. Самим жрать нечего, и так второй месяц питаешься бледным чаем, селедкой и луком, а тут…
Смешно – в прошлом месяце он всего заработал шесть рублей. Проживи-ка на эти деньги с женой и безруким отцом (отец лишился рук в каменоломне и висел у него на шее).
Хорошо, что «тех» нет, Лели и Нины!
Перед Иваном в полумраке припора предстали рядышком, как живые и как на картинке, две тоненькие девочки – близнецы с большими курчавыми головками.
«Отчего они умерли?»
Врач для бедных сказал, что от плохого питания. Может быть. Им, врачам, известно.
А хорошие они были – тихие, смирные. И всегда вдвоем, в уголке. Все со своими глиняными чашечками, горшочками и самодельными куклами возятся и щебечут, щебечут…
Рука, водившая пилу, дрогнула.
«И зачем теперь это новое существо?… Тоже долго не проживет. Один только перевод денег. Крестины, свивальники… Новые долги. Опять же подрыв торговли. Чуть Варя купечеством занялась, – стоп!»
Иван вспомнил, что его ждут, и ему стало совестно.
– Как же это так?! Жена родила, а я не двигаюсь?!
Он отложил пилу, вскочил, отряхнулся от пыли и стал торопливо напяливать пиджак…
Первый, кто бросился ему в глаза, когда он поднялся наверх, был племянник.
Пимка встретил его сурово.
Дядя заставил себя ждать больше часу. Притом лицо его было такое равнодушное, холодное. А Пимка был так уверен, что он обрадуется и сейчас же вылезет из колодца.
– А, это ты? – сказал Иван.
Пимка сердито отвернул лицо и проворчал:
– Так долго!.. Идите… Тетя Варя родила…
– Иду, иду!
– С тебя магарыч, – сказал тяжчик и хлопнул Ивана по плечу.
– Да… магарыч, – вяло ответил Иван и мигнул глазом племяннику.
Пимка сорвался со своего места, и они зашагали по степи. За ними кинулся Суслик.
Иван шел медленно, покачиваясь из стороны в сторону, как человек, отвыкший от ходьбы. Пимка поминутно забегал вперед и заглядывал ему в лицо. Он хотел прочитать, что творится у него на душе. Но ему это не удавалось.
Лицо Ивана по-прежнему оставалось равнодушным и холодным.
На полпути он неожиданно обернулся и спросил:
– Девочка или мальчик?
– Мальчик.
Иван остановился и проговорил дрожащим голосом:
– Врешь?!
– Не вру! – бойко ответил Пимка.
Лицо у Ивана просветлело, и на бескровных губах зацвела улыбка.
Увидав, какое впечатление произвело на дядю это известие, Пимка схватил его за рукав и воскликнул:
– И красивый такой!.. Глазки такие большие, носик красненький.
– Шутишь?
– Вот крест, дяденька!
– Да?!
Иван просветлел еще больше, схватил обеими руками Пимку за бедра и поднял его высоко над головой.
Суслик, вообразив, что Иван обижает Пимку, звонко залаял и вцепился острыми зубами в его сапог.
– Дурной, – рассмеялся Иван.
Продержав племянника несколько минут в воздухе, он бережно опустил его на землю и сказал:
– А я, брат, припас для тебя ушку. В степи нашел. Должно быть, обронил какой-нибудь отставной от козы барабанщик, – и он протянул ему белую пуговицу.
– Спасибо, дядя!
Пимка схватил ее с жадностью и помчался вперед с Сусликом, оглашая степь веселым криком и смехом.
Он теперь совершенно примирился с дядей.
Иван, как все каменоломщики, жил в самом грязном переулке слободки и снимал конуру за пять рублей. Она, впрочем, обходилась ему в три, так как он сдавал за два угол молодому парню Федору, тоже каменоломщику.
На пороге квартиры Ивана встретила сестра его Женя – полная женщина с рябым лицом и мужским голосом, по профессии – прачка.
– Где пропадал так долго? – спросила она с неудовольствием.
– С материком возился, – робко ответил он.
– Ну, да ладно… Поздравляю с хлопцем. А важный хлопец. – И она трижды поцеловала его.
– Спасибо, сестра.
Он крепко пожал ей руку и переступил порог.
В крохотной и прибранной комнатке было тихо. Слышен был только шепот безрукого старика, отца Ивана, и двух старушек-соседок. Они сидели в углу у печки.
Родильница лежала на широкой кровати у стены и дремала. Иван издали разглядел е.-1хрупкую фигуру под одеялом, левую безжизненную руку, вытянутую вдоль тела, и опущенные синие веки. Плоская грудь ее чуть-чуть колыхалась.
«Где же он?» – подумал Иван, ища глазами новорожденного.
Он лежал по правой руке родильницы, завернутый в тряпки, и выглядывал из них красной, величиной с небольшой кулак рожицей.
Завидя Ивана, одна старуха подошла к нему и прошамкала:
– Уснула… Пусть спит… Я ей намедни водицы святой испить дала…
Иван кивнул головой и, стараясь не скрипеть сапогами, подошел к кровати. Он остановился в пол-аршине от нее, затаил дыхание и неловко стал мять в шершавых, с толстыми жилами руках фуражку. Когда неловкость прошла, он посмотрел на жену и сына, и слезы радости чуть не брызнули у него из глаз. В нем проснулось отцовское чувство. Радость его усугублялась еще тем, что это был первый его сын.
Иван сквозь туман глядел на это крохотное существо, и ему захотелось прижать его к груди. Но он воздержался, ведь это был не материк, а он только с материками умел обращаться.
Хотелось ему также приласкать и горемычную подругу свою…
Иван долго стоял, не двигаясь, у постели, и на душе у него было необычайно радостно. Он, кажись, всю жизнь простоял бы здесь.
Этот чистый уголок после холодного и гнилого припора казался ему настоящим раем.
В комнате пахло мятой. Тихо теплилась перед образом богородицы красная лампада, и медный венчик его блестел как золото. Kate живые цветы поверх образа – бумажные розы…
За стеной в прачечной кто-то выводил тонким, нежным голосом:
«Впоть в1три, впоть буйш – аж дерева гнуться»…
И песня эта навевала покой и мир.
– Иван, а Иван! – услышал он вдруг над ухом шепот сестры.
Он повернулся. Она отвела его в сторону и что-то сказала ему.
Он мотнул головой, надвинул картуз и вышел в переулок.
Нелегкая задача предстояла Ивану. Сестра наказала непременно достать пять-шесть, а если можно и десять рублей. Надо было заплатить бабке, купить полотна для свивальников, мыла.
1 2 3 4