Качество удивило, в восторге
Едва сойдя на берег, она встретила свою подругу, которая только что заложила у ювелира свое бриллиантовое колье, чтобы устроить похороны. Касса «Русских балетов», как всегда, была пуста, а личные деньги Миси ушли на оплату отеля, врачей и сестер милосердия. Коко щедро внесла долю в оплату скорбного обряда – это было последнее, чем она могла услужить тому, кому так успешно помогала девять лет назад. И – странное совпадение – она провожает его в последний путь в той самой Венеции, где когда-то познакомилась с ним. Не знак ли это судьбы?..
На следующий день в предрассветном тумане от набережной отплыл кортеж из трех гондол. Первая – вся черная, украшенная золотыми крыльями по углам – перевозила останки маэстро. Во второй сидели Габриель и Мися, обе в белом, как он и хотел. С ними – их общая подруга Катрин д'Эрлангер, Лифарь и Кохно. В последней – пять православных священников, певших хором; волны далеко разносили эхо их густых голосов. Море было на удивление спокойным, являя собой зрелище немыслимой красоты. Скользя по волнам, кортеж достиг острова Сан-Микеле, где над розовой стеной, окружившей последнее пристанище венецианцев, взметнули свои верхушки кипарисы. Под ними выстроились в ряд кресты небольшого русского кладбища, ожидавшего прах Дягилева; позже здесь же обретет вечный покой и автор «Весны священной». Выйдя из гондолы, убитые горем Кохно и Лифарь собрались было проползти до вырытой ямы на коленях. Но раздраженная Габриель призвала их к приличию:
– Прекратите паясничать! – бросила она.
Но ей не удалось воспрепятствовать тому, чтобы Лифарь обменял свои запонки на те, что были на рукавах у его кумира. Он сохранит их до самой смерти.
* * *
Несмотря на трагические воспоминания, которые навевало ей Средиземноморье, Габриель еще с 1926 года мечтала приобрести на Лазурном берегу хорошее имение. Безусловно, к этому ее подталкивала неистребимая жажда независимости – приглашая туда герцога Вестминстерского, она лучшим образом доказала бы себе самой и всем другим, что ей не быть – и она никогда не была! – содержанкой, каковой ее могли величать во времена Бальсана. Правда, затея не удалась ей до конца: долгое время поговаривали, что «Ла Пауза» – подарок от герцога… По крайней мере земля, на которой она возведена. Однако в действительности герцог не имел к этому никакого отношения. В 1928 году Габриель самостоятельно приобрела на высотах Рокебрюн имение с видом на море. Здесь, среди вековых олив, среди эвкалиптов с дурманящим запахом, среди лаванды и гиацинтов, стоял большой старый дом; его построил некий сэр Уильямсон, один из тех влюбленных в Лазурное побережье англичан, каких было немало в ту пору. Этот дом новая хозяйка повелела снести – ей нужна была летняя резиденция, отвечающая ее вкусам. Свои взгляды она изложила архитектору Роберту Штрейцу. Когда он представил на ее суд планы будущего дома, она потребовала внести только одно изменение: чтобы большая каменная лестница, которая вела в холл, как две капли воды походила на ту, по которой ей приходилось подниматься в сиротском приюте в монастыре… Пусть так и называется – «Лестница монашек». Добросовестный архитектор тут же помчался в Коррез и сделал все необходимые эскизы и обмеры. И что бы вы думали? Там еще жила прежняя настоятельница – как же, она помнит свою юную пансионерку…
Важная деталь: когда заинтригованные друзья Коко расспрашивали ее, откуда такая необычная лестница, она отвечала: это, мол, точная копия лестницы в аббатстве, где она проводила каникулы. И ни слова о сиротском приюте! Да, конечно, ею владело неотвязное желание позабыть ту, далеко не лучшую в ее жизни пору душевного одиночества… Но вот любопытный парадокс: Коко столь же страстно желала сохранить память о ней! Ведь это была та дивная пора, когда она, юная отроковица, имела возможность мечтать. Мечтать о возвращении своего отца, лелеять надежду, что ее не бросили, питать еще какие-то жалкие иллюзии… Это была ненавистная и при всем том дорогая ее сердцу эпоха, которую ей никогда не вытравить из памяти. Вот откуда эта «Лестница монашек» на вилле «Ла Пауза», по ступеням которой хозяйка каждый день будет подниматься и спускаться, тоскуя о былом… Вот откуда те крупные суммы, которые она будет анонимно перечислять конгрегации, управляющей сиротским приютом, и тайные, терзающие душу поездки в Коррез своего детства. Пока велось строительство, она каждый месяц приезжала посмотреть, как идут работы: рано поутру «Голубой экспресс» доставлял ее на вокзал в Монако, а там она брала такси на весь день. Дом был завершен менее чем за год. Он состоял из трех корпусов, выходивших во внутренний дворик в римском стиле; дворик был замощен сотней тысяч плиток, уложенных в песок, и обнесен высокой оградой из кованого железа. Гараж был рассчитан на шесть машин.
В глубине парка Габриель сохранила нетронутыми две виллы. Одну из них, называемую «Ла Коллин» – «Холм», – она предоставит в распоряжение Веры Бейт и многих других своих подруг и друзей. Нередким гостем здесь будет Жан Кокто, особенно после тифа, который настиг его в Тулоне в 1931 году. Она пересадила в парк два десятка столетних олив – тех, что остались от прежнего владельца, ей показалось недостаточным. Для меблировки и создания декора интерьеров был приглашен оформитель Янсен.
Во сколько ей все это стало? Вот цифры: за участок земли заплачено миллион восемьсот тысяч тогдашних франков, а постройка дома обошлась ей в 6 миллионов, Эти суммы соответствуют примерно 5 миллионам 400 тысячам и 18 миллионам сегодняшних франков.
и это не считая мебели, декора и прочих мелочей.
Архитектор «Ла Паузы» Штрейц, у которого в 1971 году брал интервью Пьер Талант, рассказывал, что был потрясен двумя чертами личности Габриель – живостью ее ума и щедростью. Ему казалось, что в дискуссиях ему никогда не удавалось достигнуть уровня своей собеседницы. А что касается ее щедрости, то он приводит поразительный пример. Как-то раз Габриель пригласила его к себе на завтрак, но у него сломалась машина. Хозяйка тут же прислала за ним авто, а когда настало время отдохнуть после завтрака, она неожиданно сказала своему мажордому:
– Уго, отыщи-ка ключи и документы на «Морс» (такой же, как и у гостя) и отдай господину Штрейцу.
Архитектор рассыпался в благодарностях и обещал вернуть машину в три дня.
– Не беспокойтесь, – ответила она. – Пользуйтесь сколько хотите.
Выбор Габриель Рокебрюна для постройки виллы оказался удачными. Вот бы пригласить сюда герцога Вестминстерского! Сюда, где она чувствует себя как нигде непринужденно, где она наслаждается независимостью, немыслимой среди чопорной спесивости Итон-Холла! Но было необходимо также, чтобы и Вендор, со своей стороны, нашел несколько разумных причин выбрать для визита к Коко именно это из ее многочисленных владений. Во-первых, здесь с высокой террасы открывается умопомрачительный вид, любоваться которым никогда не надоест. Во-вторых, здесь, в Рокебрюне, у него будет соседом не кто иной, как Уинстон Черчилль, который имел привычку приезжать на отдых в этот уголок Лазурного побережья, а именно на мыс Кап д'Ай, в гости к лорду Бивербруку или лорду Ротермеру, магнату британской прессы, который владел, помимо прочих, газетами «Дейли экспресс», «Санди экспресс», «Дейли мейл», «Ивнинг ньюс». Иногда Черчилль приезжал также в Гольф-Жуан к Максиму Эллиоту. Там или же на мысе Кап д'Ай он трудился над историей своей семьи. Или же, в соломенной широкополой шляпе и с сигарой в зубах, усаживался на раскладной стульчик и неустанно писал полюбившиеся ему здешние морские пейзажи. Здесь, на Лазурном побережье, он проводил все больше времени, ибо все в том же 1929 году ему пришлось оставить должность министра финансов, и казалось, что на его политической карьере поставлен крест. Разве мог он тогда знать, сколь важная роль будет уготована ему десять лет спустя? Кстати сказать, «Ла Пауза» располагалась всего в нескольких километрах от княжества Монако, где в порту приписки стояла яхта «Летящее облако» и где герцог, пылавший страстью к баккара и рулетке, сможет просаживать столько денег, сколько ему заблагорассудится.
* * *
Итак, Вендор по приглашению Габриель пожаловал на виллу «Ла Пауза», и, по-видимому, новая резиденция его возлюбленной ему понравилась. Особенно польстило ему то, что один из двух домиков в глубине парка был приспособлен под мастерскую художника. Вендор как раз сейчас увлекся живописью, как и его друг Черчилль, – что ж, здесь ему будет уютно писать свои акварели! На самой же вилле все было устроено так, чтобы гости могли насладиться полной свободой. Вот какое яркое впечатление о царившей там атмосфере осталось у Беттины Баллард: «Здесь я наслаждалась отдыхом и комфортом, как никогда прежде». Сама хозяйка занимала верхнюю часть правого крыла, бок о бок со своей неразлучной полькой. В левом крыле расположились гостевые апартаменты из двух комнат; каждый имел небольшую гостиную и ванную, но все они соединялись между собою общим входом. Планировка была организована так, чтобы горничные не показывались гостям на глаза, а всего вилла насчитывала сорок комнат. Все было предусмотрено для удобства приглашенных, вплоть до парка небольших авто с шоферами, каждое утро готовых к услугам тех, кому захочется съездить в Монте-Карло – в спортклуб, в казино, на пляж или попросту на прогулку.
Конечно же, Габриель была первой, кто наслаждался свободой, которую она предоставляла гостям. Она никогда не показывалась из своей комнаты (там же и завтракала – чашечка кофе да ломтик поджаренного хлеба) раньше часа пополудни, разве затем, чтобы позагорать на солнышке на террасе. Для многочисленных своих гостей она устроила буфет. Помимо специально подогреваемых горячих блюд, как, например, паста по-итальянски, там были различные овощи, охлажденное мясо, особенно ростбиф, и в изобилии крепленые вина. Гости сновали туда-сюда от буфета к столу и обратно. Только одному человеку из прислуги разрешалось выходить к гостям – мажордому-итальянцу Уго: хозяйка терпеть не могла, когда под ногами путалось сонмище слуг, как в Итон-Холле.
Сама Шанель, страшно боясь располнеть, ела чуть-чуть и не выпивала больше двух бокалов вина. Зато болтала помногу. Как рассказывала Беттина Баллард, Коко любила усесться в столовой у камина, сунув одну руку в карман (а другою жестикулировала), и, перемежая свою речь смехом, принималась рассказывать чуть хриплым голосом (дар рассказчицы у нее был незаурядный) анекдоты, порой озорные, о себе самой и о своих друзьях, которые были ее излюбленной мишенью и с которыми она далеко не всегда церемонилась. Она была мастером вставить шпильку. Вот что она говорила, к примеру, о своей – при всем том обожаемой – польской подруге: «Мы любим людей только за их недостатки… Мися дала мне обильные и многочисленные поводы любить ее…» Или такое: «Мися – калека сердцем, крива в дружбе и хрома в любви». Она живет в роскоши? Может быть… Но «ее роскошь противостоит роскоши. Мися настоящий блошиный рынок». Кстати, рассказывала Габриель, она окружает себя ужасными безделушками, обожает только перламутр. «Конечно же, тоска по тине, откуда родом и она, и перламутровые раковины», – добавляет она. Затем она с большим талантом вспоминала странное поведение своей подруги: «Когда она ссорит меня с Пикассо, то говорит: „Я тебя спасла от него“. Или выдумывает о своей польской подруге анекдот – слишком красивый, чтобы быть правдой. Мол, когда в Байрейте она присутствовала на представлении „Парсифаля“, то пожаловалась, что спектакль слишком длинный. На что ее раздраженный сосед-немец ответил: „Может, это вы слишком короткая, мадам?“
Если Габриель желает внушить слушателям, что ее подруга вовсе не «чрезмерно умна», как о том судят иные «поверхностные люди», она проявляет чудеса ловкости: «Если бы она была чрезмерно умна, я бы с ней дружбу не водила. Я сама недостаточно умна для чрезмерно умных женщин…»
Как бы там ни было, Габриель умеет с блеском использовать свой ум, выдавая самые точные суждения. Так, говоря о Пикассо, она отмечает, что художник одержим колоссальным стремлением к опустошению вокруг себя – и к счастью, замечает она, «я не нахожусь на пути его пылесоса».
Вполне понятно, что столь блистательная хозяйка не испытывала никаких затруднений оттого, что принимала у себя – будь то на вилле «Ла Пауза» или на рю Фобур-Сент-Оноре – самых интересных личностей своей эпохи.
* * *
Одним словом, когда герцог пожаловал на виллу «Ла Пауза», он нашел, что все здесь ему по вкусу. Беда была только в том, что в 1929 году, когда работы на вилле были закончены и он мог туда приезжать и наслаждаться жизнью сколько душе угодно, его связь с Габриель подошла к финалу. И это великолепное жилище, задуманное Коко три года назад именно в расчете на то, что они с герцогом проведут здесь немало блаженных часов, вскоре услышало лишь бурные споры и хлопанье дверями. Что верно, то верно – оба партнера обладали всем необходимым, чтобы между ними зарождались, разгорались и продолжались конфликты и ссоры. И пускай Вендор обыкновенно бывал учтив, мягок и деликатен, это не мешало ему время от времени предаваться яростным вспышкам гнева, а то и блажи, доходившей до самодурства. Поговаривали, что ему случалось поколачивать своих метресс, когда они переставали ему нравиться. Но и у Габриель, обыкновенно такой прельстительной, характер был вовсе не сахар; и ей не чужды были вспышки ярости, сарказм и язвительность. А уж в искусстве больнее всего ранить человека она демонстрировала поистине чудеса меткости… Что не мешало ей быстро успокаиваться и назавтра же забывать то, что было сказано ею накануне. Тогда она обращалась к своему собеседнику с такой естественной и улыбчивой благожелательностью, что ставила его в тупик. Но иные из ее жертв вовсе не собирались прощать ей жестокости, с которой она атаковала их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
На следующий день в предрассветном тумане от набережной отплыл кортеж из трех гондол. Первая – вся черная, украшенная золотыми крыльями по углам – перевозила останки маэстро. Во второй сидели Габриель и Мися, обе в белом, как он и хотел. С ними – их общая подруга Катрин д'Эрлангер, Лифарь и Кохно. В последней – пять православных священников, певших хором; волны далеко разносили эхо их густых голосов. Море было на удивление спокойным, являя собой зрелище немыслимой красоты. Скользя по волнам, кортеж достиг острова Сан-Микеле, где над розовой стеной, окружившей последнее пристанище венецианцев, взметнули свои верхушки кипарисы. Под ними выстроились в ряд кресты небольшого русского кладбища, ожидавшего прах Дягилева; позже здесь же обретет вечный покой и автор «Весны священной». Выйдя из гондолы, убитые горем Кохно и Лифарь собрались было проползти до вырытой ямы на коленях. Но раздраженная Габриель призвала их к приличию:
– Прекратите паясничать! – бросила она.
Но ей не удалось воспрепятствовать тому, чтобы Лифарь обменял свои запонки на те, что были на рукавах у его кумира. Он сохранит их до самой смерти.
* * *
Несмотря на трагические воспоминания, которые навевало ей Средиземноморье, Габриель еще с 1926 года мечтала приобрести на Лазурном берегу хорошее имение. Безусловно, к этому ее подталкивала неистребимая жажда независимости – приглашая туда герцога Вестминстерского, она лучшим образом доказала бы себе самой и всем другим, что ей не быть – и она никогда не была! – содержанкой, каковой ее могли величать во времена Бальсана. Правда, затея не удалась ей до конца: долгое время поговаривали, что «Ла Пауза» – подарок от герцога… По крайней мере земля, на которой она возведена. Однако в действительности герцог не имел к этому никакого отношения. В 1928 году Габриель самостоятельно приобрела на высотах Рокебрюн имение с видом на море. Здесь, среди вековых олив, среди эвкалиптов с дурманящим запахом, среди лаванды и гиацинтов, стоял большой старый дом; его построил некий сэр Уильямсон, один из тех влюбленных в Лазурное побережье англичан, каких было немало в ту пору. Этот дом новая хозяйка повелела снести – ей нужна была летняя резиденция, отвечающая ее вкусам. Свои взгляды она изложила архитектору Роберту Штрейцу. Когда он представил на ее суд планы будущего дома, она потребовала внести только одно изменение: чтобы большая каменная лестница, которая вела в холл, как две капли воды походила на ту, по которой ей приходилось подниматься в сиротском приюте в монастыре… Пусть так и называется – «Лестница монашек». Добросовестный архитектор тут же помчался в Коррез и сделал все необходимые эскизы и обмеры. И что бы вы думали? Там еще жила прежняя настоятельница – как же, она помнит свою юную пансионерку…
Важная деталь: когда заинтригованные друзья Коко расспрашивали ее, откуда такая необычная лестница, она отвечала: это, мол, точная копия лестницы в аббатстве, где она проводила каникулы. И ни слова о сиротском приюте! Да, конечно, ею владело неотвязное желание позабыть ту, далеко не лучшую в ее жизни пору душевного одиночества… Но вот любопытный парадокс: Коко столь же страстно желала сохранить память о ней! Ведь это была та дивная пора, когда она, юная отроковица, имела возможность мечтать. Мечтать о возвращении своего отца, лелеять надежду, что ее не бросили, питать еще какие-то жалкие иллюзии… Это была ненавистная и при всем том дорогая ее сердцу эпоха, которую ей никогда не вытравить из памяти. Вот откуда эта «Лестница монашек» на вилле «Ла Пауза», по ступеням которой хозяйка каждый день будет подниматься и спускаться, тоскуя о былом… Вот откуда те крупные суммы, которые она будет анонимно перечислять конгрегации, управляющей сиротским приютом, и тайные, терзающие душу поездки в Коррез своего детства. Пока велось строительство, она каждый месяц приезжала посмотреть, как идут работы: рано поутру «Голубой экспресс» доставлял ее на вокзал в Монако, а там она брала такси на весь день. Дом был завершен менее чем за год. Он состоял из трех корпусов, выходивших во внутренний дворик в римском стиле; дворик был замощен сотней тысяч плиток, уложенных в песок, и обнесен высокой оградой из кованого железа. Гараж был рассчитан на шесть машин.
В глубине парка Габриель сохранила нетронутыми две виллы. Одну из них, называемую «Ла Коллин» – «Холм», – она предоставит в распоряжение Веры Бейт и многих других своих подруг и друзей. Нередким гостем здесь будет Жан Кокто, особенно после тифа, который настиг его в Тулоне в 1931 году. Она пересадила в парк два десятка столетних олив – тех, что остались от прежнего владельца, ей показалось недостаточным. Для меблировки и создания декора интерьеров был приглашен оформитель Янсен.
Во сколько ей все это стало? Вот цифры: за участок земли заплачено миллион восемьсот тысяч тогдашних франков, а постройка дома обошлась ей в 6 миллионов, Эти суммы соответствуют примерно 5 миллионам 400 тысячам и 18 миллионам сегодняшних франков.
и это не считая мебели, декора и прочих мелочей.
Архитектор «Ла Паузы» Штрейц, у которого в 1971 году брал интервью Пьер Талант, рассказывал, что был потрясен двумя чертами личности Габриель – живостью ее ума и щедростью. Ему казалось, что в дискуссиях ему никогда не удавалось достигнуть уровня своей собеседницы. А что касается ее щедрости, то он приводит поразительный пример. Как-то раз Габриель пригласила его к себе на завтрак, но у него сломалась машина. Хозяйка тут же прислала за ним авто, а когда настало время отдохнуть после завтрака, она неожиданно сказала своему мажордому:
– Уго, отыщи-ка ключи и документы на «Морс» (такой же, как и у гостя) и отдай господину Штрейцу.
Архитектор рассыпался в благодарностях и обещал вернуть машину в три дня.
– Не беспокойтесь, – ответила она. – Пользуйтесь сколько хотите.
Выбор Габриель Рокебрюна для постройки виллы оказался удачными. Вот бы пригласить сюда герцога Вестминстерского! Сюда, где она чувствует себя как нигде непринужденно, где она наслаждается независимостью, немыслимой среди чопорной спесивости Итон-Холла! Но было необходимо также, чтобы и Вендор, со своей стороны, нашел несколько разумных причин выбрать для визита к Коко именно это из ее многочисленных владений. Во-первых, здесь с высокой террасы открывается умопомрачительный вид, любоваться которым никогда не надоест. Во-вторых, здесь, в Рокебрюне, у него будет соседом не кто иной, как Уинстон Черчилль, который имел привычку приезжать на отдых в этот уголок Лазурного побережья, а именно на мыс Кап д'Ай, в гости к лорду Бивербруку или лорду Ротермеру, магнату британской прессы, который владел, помимо прочих, газетами «Дейли экспресс», «Санди экспресс», «Дейли мейл», «Ивнинг ньюс». Иногда Черчилль приезжал также в Гольф-Жуан к Максиму Эллиоту. Там или же на мысе Кап д'Ай он трудился над историей своей семьи. Или же, в соломенной широкополой шляпе и с сигарой в зубах, усаживался на раскладной стульчик и неустанно писал полюбившиеся ему здешние морские пейзажи. Здесь, на Лазурном побережье, он проводил все больше времени, ибо все в том же 1929 году ему пришлось оставить должность министра финансов, и казалось, что на его политической карьере поставлен крест. Разве мог он тогда знать, сколь важная роль будет уготована ему десять лет спустя? Кстати сказать, «Ла Пауза» располагалась всего в нескольких километрах от княжества Монако, где в порту приписки стояла яхта «Летящее облако» и где герцог, пылавший страстью к баккара и рулетке, сможет просаживать столько денег, сколько ему заблагорассудится.
* * *
Итак, Вендор по приглашению Габриель пожаловал на виллу «Ла Пауза», и, по-видимому, новая резиденция его возлюбленной ему понравилась. Особенно польстило ему то, что один из двух домиков в глубине парка был приспособлен под мастерскую художника. Вендор как раз сейчас увлекся живописью, как и его друг Черчилль, – что ж, здесь ему будет уютно писать свои акварели! На самой же вилле все было устроено так, чтобы гости могли насладиться полной свободой. Вот какое яркое впечатление о царившей там атмосфере осталось у Беттины Баллард: «Здесь я наслаждалась отдыхом и комфортом, как никогда прежде». Сама хозяйка занимала верхнюю часть правого крыла, бок о бок со своей неразлучной полькой. В левом крыле расположились гостевые апартаменты из двух комнат; каждый имел небольшую гостиную и ванную, но все они соединялись между собою общим входом. Планировка была организована так, чтобы горничные не показывались гостям на глаза, а всего вилла насчитывала сорок комнат. Все было предусмотрено для удобства приглашенных, вплоть до парка небольших авто с шоферами, каждое утро готовых к услугам тех, кому захочется съездить в Монте-Карло – в спортклуб, в казино, на пляж или попросту на прогулку.
Конечно же, Габриель была первой, кто наслаждался свободой, которую она предоставляла гостям. Она никогда не показывалась из своей комнаты (там же и завтракала – чашечка кофе да ломтик поджаренного хлеба) раньше часа пополудни, разве затем, чтобы позагорать на солнышке на террасе. Для многочисленных своих гостей она устроила буфет. Помимо специально подогреваемых горячих блюд, как, например, паста по-итальянски, там были различные овощи, охлажденное мясо, особенно ростбиф, и в изобилии крепленые вина. Гости сновали туда-сюда от буфета к столу и обратно. Только одному человеку из прислуги разрешалось выходить к гостям – мажордому-итальянцу Уго: хозяйка терпеть не могла, когда под ногами путалось сонмище слуг, как в Итон-Холле.
Сама Шанель, страшно боясь располнеть, ела чуть-чуть и не выпивала больше двух бокалов вина. Зато болтала помногу. Как рассказывала Беттина Баллард, Коко любила усесться в столовой у камина, сунув одну руку в карман (а другою жестикулировала), и, перемежая свою речь смехом, принималась рассказывать чуть хриплым голосом (дар рассказчицы у нее был незаурядный) анекдоты, порой озорные, о себе самой и о своих друзьях, которые были ее излюбленной мишенью и с которыми она далеко не всегда церемонилась. Она была мастером вставить шпильку. Вот что она говорила, к примеру, о своей – при всем том обожаемой – польской подруге: «Мы любим людей только за их недостатки… Мися дала мне обильные и многочисленные поводы любить ее…» Или такое: «Мися – калека сердцем, крива в дружбе и хрома в любви». Она живет в роскоши? Может быть… Но «ее роскошь противостоит роскоши. Мися настоящий блошиный рынок». Кстати, рассказывала Габриель, она окружает себя ужасными безделушками, обожает только перламутр. «Конечно же, тоска по тине, откуда родом и она, и перламутровые раковины», – добавляет она. Затем она с большим талантом вспоминала странное поведение своей подруги: «Когда она ссорит меня с Пикассо, то говорит: „Я тебя спасла от него“. Или выдумывает о своей польской подруге анекдот – слишком красивый, чтобы быть правдой. Мол, когда в Байрейте она присутствовала на представлении „Парсифаля“, то пожаловалась, что спектакль слишком длинный. На что ее раздраженный сосед-немец ответил: „Может, это вы слишком короткая, мадам?“
Если Габриель желает внушить слушателям, что ее подруга вовсе не «чрезмерно умна», как о том судят иные «поверхностные люди», она проявляет чудеса ловкости: «Если бы она была чрезмерно умна, я бы с ней дружбу не водила. Я сама недостаточно умна для чрезмерно умных женщин…»
Как бы там ни было, Габриель умеет с блеском использовать свой ум, выдавая самые точные суждения. Так, говоря о Пикассо, она отмечает, что художник одержим колоссальным стремлением к опустошению вокруг себя – и к счастью, замечает она, «я не нахожусь на пути его пылесоса».
Вполне понятно, что столь блистательная хозяйка не испытывала никаких затруднений оттого, что принимала у себя – будь то на вилле «Ла Пауза» или на рю Фобур-Сент-Оноре – самых интересных личностей своей эпохи.
* * *
Одним словом, когда герцог пожаловал на виллу «Ла Пауза», он нашел, что все здесь ему по вкусу. Беда была только в том, что в 1929 году, когда работы на вилле были закончены и он мог туда приезжать и наслаждаться жизнью сколько душе угодно, его связь с Габриель подошла к финалу. И это великолепное жилище, задуманное Коко три года назад именно в расчете на то, что они с герцогом проведут здесь немало блаженных часов, вскоре услышало лишь бурные споры и хлопанье дверями. Что верно, то верно – оба партнера обладали всем необходимым, чтобы между ними зарождались, разгорались и продолжались конфликты и ссоры. И пускай Вендор обыкновенно бывал учтив, мягок и деликатен, это не мешало ему время от времени предаваться яростным вспышкам гнева, а то и блажи, доходившей до самодурства. Поговаривали, что ему случалось поколачивать своих метресс, когда они переставали ему нравиться. Но и у Габриель, обыкновенно такой прельстительной, характер был вовсе не сахар; и ей не чужды были вспышки ярости, сарказм и язвительность. А уж в искусстве больнее всего ранить человека она демонстрировала поистине чудеса меткости… Что не мешало ей быстро успокаиваться и назавтра же забывать то, что было сказано ею накануне. Тогда она обращалась к своему собеседнику с такой естественной и улыбчивой благожелательностью, что ставила его в тупик. Но иные из ее жертв вовсе не собирались прощать ей жестокости, с которой она атаковала их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48