Зачем? Наконец-то, кажется, появляется какой-то след в деле Врубля! Но для дела Базяка этот след ровно ничего не значит. Не значит ли?» И вдруг до сознания Корча доходит, что внешность Валицкого чем-то очень напоминает словесный портрет. «Хозяин мотеля заметил, что его гость выглядит старше, чем на словесном портрете. Конечно. Все так. Опять совпадение и не более. Ведь не мог же, в самом деле, Валицкий быть сообщником Базяка. Это совершенно исключается. Значит, снова ложный путь. Не везет же мне с этим сообщником! Зато в деле Врубля, похоже, наметился какой-то поворот».
Корч решает не откладывая ехать в Калинувку, где проживает неведомая Иоанна Зях. «Если она подтвердит… Заодно проверю на месте и алиби Антоса. Его родня живет в этой же деревне».
Иоанны Зях он не застает. Зато выясняет, что работает она в гминном Совете. У ее родителей здесь, по соседству с Антосами, большая усадьба. Девица помолвлена с местным солтысом и пользуется хорошей репутацией. Ведет общественную работу, является членом правления воеводской Лиги женщин. Часто ездит в воеводство на заседания правления. «Заседания, как видно, проводятся в мотеле, – смеется про себя Корч, узнав, что именно сегодня она поехала на такое заседание. Сопоставляя даты ее служебных командировок с днями регистрации в мотеле, Корч приходит к выводу, что они совпадают. – Все ясно. Вероятно, и Валицкого сегодня не будет в Заборуве».
Затем он проверяет алиби Антоса: дело получается темное. В деревню он приезжал – это точно. Но время его приезда поддается определению весьма приблизительно. «В котором часу приехал?» – «Сразу после обеда. Муж тогда ушел уже в поле».
Обед в деревне – это знал даже Корч – примерно в двенадцать – в час дня. К этому времени все тянутся с поля в деревню. Исходя из такого расчета, Антос, следовательно, приехал часа в два. «Не получается. Слишком рано. А когда уехал?» Помнят, что примерно за час перед дойкой коров. Дойка летом – выяснил Корч – после возвращения стада с выпаса. Часто уже в сумерки. А сумерки в эту пору года наступают в семь, в восемь вечера. В зависимости от погоды. Значит, опять не сходится.
«Похоже, дело с его алиби не так уж ясно», – думал Корч, возвращаясь в город. Теперь только стал давать о себе знать голод.
…Корч заканчивает уже обед, когда замечает пробирающегося меж столиками Дузя. Тот осматривается по сторонам, отыскивая свободное место. Замечает Корча. Здоровается.
Корч жестом приглашает его за свой стол, и когда тот, как бы не смея отказаться, подходит со смущенным выражением лица, не без иронии замечает:
– Вижу, вам не с руки сидеть рядом с милиционером?
Вместо ответа рабочий присаживается на краешек стула.
– Да нет, пан поручик. Мне пока нечего опасаться, да и вам нет до меня дела. Отчего же не посидеть и не побеседовать? Но лучше бы не v всех на виду. Сразу пойдут толки: я, мол, фискал, а вы водите дружбу с такими, как я. И так плохо, и так нехорошо. И для вас, и для меня.
– Да пусть себе болтают. Меня это не волнует. А вы были правы: паркет-то действительно куда-то уплывает. Только вот – куда?
Беседу прерывает официантка. Она обращается к Дузю:
– Тебе что, чекушку?
– Чекушку и что-нибудь загрызть, – бросает тот небрежно, снова поворачиваясь к Корчу: – Имеет право человек выпить после работы?… – в тоне его не столько вопрос, сколько скрываемое смущение.
Корч делает вид, что не слышит.
– А насчет паркета, – продолжает Дузь, снижая голос, – сами видите, я не придумываю. Известно, как делаются такие делишки. По документам – все в ажуре, как в аптеке, а стройматериалы – тю-тю, идут налево. Бизнес… Одно время они и меня хотели было втянуть в свои махинации. Да я не согласился. Из-за Якубяка. Он наладил дело, поверил в нас. Как же можно его подводить? Он человек порядочный, хоть и слишком доверчивый. Рано или поздно его здесь съедят. А хотите узнать больше – поговорите с людьми. Только без официальности, по-человечески. Официально никто слова не скажет. Побоятся, Крму охота лезть на рожон… – Он умолкает, завидя приближающуюся официантку. Та ставит на стол графин с водкой, посыпанную луком селедку. Наливает рюмку.
– А вторая где? – спрашивает Дузь. – Один и пить не буду. Или пан поручик с простым рабочим не пьет?
– Ну почему?
Когда обе рюмки наполнены, Корч достает бумажник:
– Я расплачусь сразу за все.
– Теперь уж точно будут говорить, что вы поставили мне четвертинку за донос. А, черт с ними Пусть катятся… Если вам удастся накрыть этих деляг, легче станет дышать. Но пока что-то все, против них выступавшие, плохо кончали. Ваше здоровье! – Дузь поднимает рюмку. Корч выпивает свою.
Они прощаются. Пробираясь меж столиков к выходу, Корч ловит на себе любопытные взгляды. Среди посетителей замечает в шумной компании Янишевского, Голомбека, Витольда Борковского, владельца автомастерской Вацлава Лучака. Со вздохом облегчения захлопывает за собой тяжелую дверь.

ГЛАВА XVIII

Майор Земба ходит по кабинету размеренным строевым шагом, как обычно, когда мысли его заняты чем-то особенно важным.
– Докладывай все по порядку о Кацинском, – встречает он входящего Корча. – Заключение о вскрытии тела получено?
– Так точно! – вытягивается Корч. Добрые отношения с шефом не устраняют разницы в их служебном положении, и потому, несмотря на жест рукой, указывающий на стул, Корч продолжает стоять, ожидая, пока сядет майор.
– Экспертиза считает, что причиной смерти послужили кровоизлияние в мозг и перелом основания черепа. Допускается, что эти повреждения могли явиться следствием падения с лестницы и удара затылком о ступеньку. Во всяком случае, в протоколе вскрытия говорится о тупом предмете…
– Но могло быть и все иначе, – прерывает его Земба, обращаясь не то к себе, не то к Корчу. – Его могли ударить и сбросить с лестницы. Он был пьян?
– Нет. Возле него лежала, правда, разбитая бутылка из-под водки, но водкой была залита только одежда. Вскрытие не показало наличия алкоголя в крови. Осколки стекла от бутылки мы собрали и отправили на дактилоскопическую экспертизу. При осмотре квартиры спиртного не обнаружено. В беседе со мной шестого сентября Кацинский был совершенно трезв и сказал, что бросил пить, поскольку оказалось, наконец, что кому-то он еще нужен.
– Он так и сказал? – задумчиво спрашивает Земба.
– Да. После нападения на Ирэну Врубль он постоянно помогал и ей, и той старушке пенсионерке, которую сшибла машина, – поясняет Корч.
Но этой фразы Земба уже не слышит. «Оказалось, наконец, что кому-то он еще нужен», – повторяет Земба про себя. Эти слова будто укор совести. Перед мысленным его взором встает изможденное лицо давнего боевого товарища. «Я пришел к тебе за справедливостью… Пришел к тебе за справедливостью… Пришел… и потому погиб. А что же я?!» Земба чувствует, как в нем начинает вскипать ярость. Он сам не знает, не может понять, откуда берется это чувство. Давно уже он ни на что так болезненно не реагировал. Ярость и чувство отвращения. Ко всему этому заборувскому укладу жизни, построенному на принципе «ты – мне, я – тебе». Неужто и он дал втянуть себя в эту дьявольскую сеть?!
– Ты Базяка допросил? – спрашивает он резко.
– Да, но пока безуспешно. Он утверждает, что Находился в тот день дома. Никаких доказательств У нас, к сожалению, нет. Кацинский был единственным свидетелем. А поскольку теперь и он мертв, Базяка придется освободить.
– Что удалось установить о его сообщнике?
– Пока ничего, кроме словесного портрета.
– В котором часу ты закончил допрос Базяка?
Корч на минуту задумывается.
– Днем… Часа в два.
– Ты проверял! из камеры, где сидит Базяк, после его допроса никого из задержанных не освобождали?
Корч мгновенно схватывает смысл вопроса. Действительно, этим путем Базяк вполне мог связаться с сообщником.
– Не догадался, – признается он огорченно, – Прошляпил.
– Срочно проверь! – в тоне Зембы по-прежнему резкие ноты.
Корч выходит из кабинета, огорченный своей оплошностью. Направляется к начальнику караула. – В какой камере содержится Зигмунт Базяк? – В восьмой.
– В ней есть еще кто-нибудь?
– Нет, сейчас он один. – А кто был раньше?
– Сидел там один тип. Позавчера, седьмого, его выпустили.
– Как фамилия?
– Сейчас посмотрю, – сержант листает журнал.
– Базяк уже содержался в этой камере до освобождения второго?
– Кажется, да. Выпускал я того часа в четыре. Вот распоряжение об освобождении, – сержант протягивает Корчу журнал.
Корч выписывает в блокнот данные и бросается к себе наверх. Анджей Люлинский. Проживает: Замковая, 4, освобожден из камеры предварительного заключения седьмого августа.
– Срочно доставить его ко мне! – поручает он дежурному.
«Да, шеф прав, – Корч никак не может успокоиться. – По этому каналу информация действительно могла просочиться. Но просочилась ли? Сейчас выяснится. А вдруг Люлинский куда-нибудь выехал?»
К счастью, тот никуда не выехал, и через каких-нибудь полчаса милиционер доставляет в клетушку Корча тощего мужичонку с крысиной мордочкой и бегающими глазками.
– В чем дело? Меня освободили по распоряжению прокурора. Я не виноват. – Голос у мужичонки писклявый и перепуганный. – Не воровал я эти доски… Поклеп все это…
«Какие еще доски? А… Его, видимо, в этом обвиняли, – не сразу соображает Корч, поглощенный занимающими его мыслями. – Опять прошляпил. Надо было еще до привода ознакомиться с делом этого Люлинского», – корит себя Корч и резким тоном бросает:
– Дело не в досках! Не успел прокурор вас освободить, как вы опять заскучали по камере!
– Не пойму, о чем вы говорите. Что я такого сделал? После освобождения сразу пошел домой. У меня все в порядке.
Однако в бегающих глазках таится беспокойство, – Гражданин Люлинский, на этот раз дело пахнет не досками, а убийством. Это посерьезнее…
– Я?! Убийство?! Гражданин начальник, что вы такое говорите?! – вскрикивает Люлинский дрожащим голосом. Руки его на краю стола трясутся. – Я – и мокрое дело! Это какая-то ошибка! О, боже! – Голос его прерывается, в глазах неподдельный ужас.
– В какой камере вы здесь содержались?
– В восьмой, – торопится тот с ответом.
– С вами там находился некий Зигмунт Базяк?
– Фамилии не знаю. Привели туда одного перед самым моим освобождением… Пацана какого-то, белобрысого…
– О чем просил вас этот белобрысый?
– Он – меня?! – дрожь в голосе усиливается. – Ни о чем.
– Пан Люлинский, я ведь, кажется, ясно сказал – речь идет об убийстве. Вам опять не терпится попасть за решетку, но теперь уже по другому обвинению?
– Я скажу, все скажу. Я не знал… Правда, не знал… Он ведь только просил меня передать… Всего несколько слов…
– Что именно?
– «Пусть пьянчуга не чирикает».
– Когда и кому вы передали эти слова?
– На следующий день, утром. Восьмого августа, часов в десять, какому-то Сливяку. Я сказал, что пришел от Зигмунта, и передал эти слова про пьянчугу… Я правда не знал…
– Адрес! Быстро!
– Варшавская, 24.
Корч торопится.
– Проверим. А вам придется пока подождать у нас до выяснения обстоятельств дела, – бросает он, направляясь к двери. – Задержите его до моего возвращения, и чтоб ни с кем не общался, – поручает он милиционеру, выходя.
Действовать нужно быстро. Корч берет машину и усаживает в нее двух сотрудников в гражданском.
– Варшавская, 24, – бросает он водителю. – Брать надо тихо и незаметно, – инструктирует он по дороге сотрудников.
– Не получится, – высказывают они сомнение. – Сами знаете, как у нас с этим… Не успеешь чихнуть, а тебе на другом конце города уже здоровья желают.
– У этого Сливяка отец врач. Если папочка окажется дома, шума будет на всю округу. Хозяйки-то, спасибо, нет – с час назад я видел, как она ехала куда-то на машине «Скорой помощи», – подсказывает один из сотрудников.
«А ведь можно было проверить по телефону, дома ли отец. Опять не сообразили», – критически оценивает свои действия Корч.
– Приехали, – говорит шофер, указывая жестом на дом справа.
Дом выглядит внушительно. Столь же внушительно выглядит и укрепленная у входа медная табличка: «Д-р Станислав Сливяк, гинеколог, прием по не четным с 16 до 18». Табличка словно указательный знак. На ней номер квартиры и этаж. Они поднимаются по широкой каменной лестнице. На двери – еще одна медная табличка с выгравированной на ней фамилией. Нажимают на звонок. Открывает пожилая женщина в белом фартуке.
– Вам кого? – спрашивает она вежливо.
– Богдана Сливяка, – коротко отвечает Корч. – Проведите нас к нему.
– По какому вопросу?
– У нас срочное дело. Проведите, – повторяет Корч решительным, не терпящим возражений тоном.
Женщина впускает их в прихожую, указывая дверь. Развалившись на диване, с книгой в руке лежит молодой парень в пижаме. Заслышав скрип двери и полагая, что это домработница, он, не поднимая головы, коротко требует:
– Принеси мне кофе!
Они тихо прикрывают за собой дверь.
– Одевайся, живо! – негромко приказывает Корч все тем же решительным тоном.
Рука с книгой мгновенно опускается. Парень вскакивает с дивана.
– Это что еще за фокусы? В чем дело? – спрашивает он резко.
Корч сует ему под нос удостоверение.
– Собирайся, и не шуметь!
Хозяин комнаты окидывает их внимательным взглядом. Поджимает губы:
– Хорошо, только пойду возьму одежду, – произносит он вежливо.
– Этот номер не пройдет, – бросает Корч. – Одежонка найдется и тут, – он широко распахивает дверцы стенного шкафа.
Сливяк делает шаг к окну. У окна – сотрудник. Второй – у двери. Он начинает одеваться, медленно, не спеша. «Похоже, тянет время. Может быть, кого-нибудь ждет?»
– Быстрее, – торопит его Корч, – иначе заберем в пижаме.
Наконец тот одет. Они берут его под руки, выводят. В прихожей, к счастью, пусто. Домработница, как видно, на кухне. Они захлопывают за собой дверь.
«Хоть бы по дороге никого не встретить», – заклинает про себя Корч.
Им везет и на этот раз. На лестнице никого, пусто и на улице.

ГЛАВА XIX

Квадратная физиономия Сливяка выражает непримиримое упорство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21