Марина Крамер
Хозяйка жизни, или Вендетта по-русски

– Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел… – привязчивая мелодия отдается в мозгу, висит на кончике языка, то и дело соскакивая, как конфетка-драже.
– Ма-а-ам! Хватит! – недовольный детский голос из соседней комнаты.
– Хорошо, милый, я уже перестала.
Коротко стриженная брюнетка встает из кресла-качалки на балконе, тушит в пепельнице сигарету и возвращается в просторную спальню. Черные смятые простыни напоминают о бурно проведенной ночи, на тумбочке – пустая бутылка из-под текилы и стакан с отпечатком красной помады. Женщина падает поперек постели, закинув за голову руки, и закрывает глаза. По лестнице кто-то поднимается, слышны твердые, уверенные шаги.
– Еще не вставала? – Возмущенный мужской голос выдергивает из охватившей все тело неги.
Женщина не открывает глаз, чувствуя, как рядом на кровать опускается такой родной и любимый человек, как его руки касаются лица, убирают со лба челку.
– Не надо, Джек…
– Господи, да ты хоть наедине не зови меня этой собачьей кличкой! – В голосе мужчины звучат недовольные нотки.
– Не могу, уже привыкла.
– Маринка, котенок… – начинает он, но женщина проворно переворачивается на живот и впивается в его рот поцелуем, не давая продолжить.
– Я Мэриэнн, дорогой… ты оговорился, да?
– Все, на хрен! Не могу больше! – Мужчина выворачивается из ее объятий и встает, распахивает окно настежь и морщится. – Проклятая страна, проклятый город, проклятый дом! Ненавижу это все!
Из их окна хорошо виден собор – величественное серое здание из камня, украшенное крошечными скульптурками святых. И сегодня вид его особенно раздражает мужчину. Этот собор – слишком местный, слишком не такой, как церкви на его родине, слишком английский. Как и вообще все здесь…
Брюнетка садится к самой спинке кровати, поджав под себя ноги, берет сигарету:
– Успокойся, Хохол. Можно подумать, мне тут отлично! Но я терплю. Между прочим, именно ты притащил меня сюда.
Он резко разворачивается, в глазах едва сдерживаемая ярость.
– Да! Это я сделал, я! И только поэтому ты еще жива, ты – и наш сын!
Она сникает. Да, сын… сын, пятилетний Грегори. Егорка. Он сидит сейчас в своей комнате и гоняет по монитору компьютера танки. Если бы не сын, давным-давно бы все было по-другому…

Часть I
Спасти самое дорогое

Три года назад. Россия

– Тихо, не ори! – Хохол резко встряхнул плачущего Егора, цеплявшегося за его спортивные брюки. – Иди к Даше, не мешай мне!
Мальчик обиженно всхлипнул и заковылял в сторону двери. Хохол даже не встал из-за стола, только покачал головой и продолжил перебирать бумаги. От цифр и непонятных слов болела голова, рябило в глазах, он совершенно ничего не понимал в этих отчетах, акциях и банковских счетах, но привлечь никого не мог – никто не должен знать. Зажмурив глаза и сжав пальцами переносицу, Хохол откинулся на спинку кресла и замер. Через час нужно позвонить в больницу Валерке, их «штатному» доктору, узнать, как дела у Марины, а сил нет. Страшно… так страшно, как никогда не было, даже на зоне, даже потом, когда смотрел в лицо смерти. Страшно, что во время очередного звонка Кулик произнесет фразу типа «Жека, я сделал все, что мог…». Нет, нельзя об этом, нельзя – Ветка, чертова ведьма, всегда говорила, что мысли материализуются. Даже она не в курсе, что Марина жива, даже домработница не знает, так и считает, что две недели назад похоронили они Марину Викторовну, а Егорка теперь сирота. Но так надо, потому что все еще жив брат Ашота, «заказавший» Наковальню. И этим тоже придется заняться ему, Хохлу, – потому что он мало кому может довериться. И еще так хочется заехать в больницу, хоть на секунду, просто посмотреть на Марину, коснуться ее щеки, пусть даже она не почувствует, не поймет… Но и этого нельзя. Хотя…
Решение созрело моментально – раз он не может пойти в больницу открыто, значит…
Услышав шум в кабинете на втором этаже, Даша, сунув Егора сидевшему на кухне охраннику Аскеру, бросилась туда и обнаружила Женьку, лежащего на полу.
– Господи, что случилось? – Она присела около корчившегося на ковре Хохла, и тот простонал:
– Прихватило что-то… болит – сил нет…
– Я сейчас Валерию Михайловичу позвоню, – заторопилась домработница, но Хохол поймал ее за брючину:
– Не надо его дергать… пусть пацаны машину выгоняют, сами поедем… Данила с тобой останется…
– Да, хорошо.
Даша побежала вниз, а Хохол сел на полу, спокойно дотянулся до пачки сигарет, закурил, прислонившись к ножке стола. Ну, да, обманул доверчивую Дашку, а что делать? Все должно быть натурально.
Через час он уже лежал на кушетке в приемном покое и делал вид, что вот-вот умрет от боли. Возле него стояли трое охранников и девочка-регистратор, заносившая данные в историю болезни. Наконец появился и Кулик, мельком глянул на искаженное мученической гримасой лицо пациента и распорядился:
– Сразу в хирургию, будем наблюдать.
– Пацаны… домой езжайте… – пробормотал Хохол. – С Дашки и Егора глаз не спускать – порву!
– Да поняли мы, Жека, – отозвался худой, черноволосый Аскер. – Доктор, а он – надолго?
– В смысле? – не понял вопроса Кулик.
– Ну, Петрович наш надолго здесь?
– А-а! Это как пойдет. Если аппендицит – прооперируем, недельку полежит, если другое что – будет видно. Но в любом случае сегодня он здесь останется, мало ли.
Охрана покинула приемный покой, а Хохла уложили на каталку, и две молодые санитарочки с трудом покатили ее в хирургию.
– В сорок пятую его, в двухместку, – распорядился шедший следом Кулик. – Перекладывайте, я сейчас зайду.
Он удалился в ординаторскую, а Хохол, которого девчонки ввезли в пустую палату, сказал:
– Не надсаживайтесь, я сам, – и перебрался на кровать.
Оставшись один, он встал, прошелся туда-сюда по чистой, прохладной комнатке, потом приник ухом к стене – там, справа, в большой одноместной палате лежала Марина. Кулик организовал все очень грамотно, никому из персонала и в голову не приходило, что это та самая Наковальня. Она лежала под чужой фамилией, обритая наголо, похудевшая уже до неузнаваемости, с забинтованным лицом – на всякий случай. Но была жива – и на остальное Хохлу наплевать, только это важно.
За стеной ничего не происходило, никаких звуков не слышалось, да и как могло – Марина без сознания, шуметь некому. Дверь открылась, и в палату вошел Валерка, укоризненно покачал головой:
– Зачем встал?
– Не гони, Валера, со мной все в порядке.
– Я тебе покажу – в порядке! – загремел Кулик, поняв, что его провели. – Зачем приперся?!
– Валерка… я не могу… ты не представляешь, что это такое – знать, что она есть – и не видеть ее.
– Да?! А зачем тогда ты все это замутил?! – зашипел Кулик, приближаясь к нему вплотную. – Я каждый день вынужден объясняться с главным врачом по поводу того, что у меня в одноместке лежит невесть кто!
– Деньги-то я проплатил – пусть твой главный заткнется! – перебил Хохол, зло сверкнув глазами.
– Ты же понимаешь – то, что упало в больничную кассу, нашего главного волнует мало, – вздохнул Валерка, садясь на стул у окна.
– Я понял, – кивнул Женька. – Завтра пацаны привезут – отдашь ему, скажешь, нашлись родственники, но приехать не могут. И пусть больше рот не разевает, иначе грохну.
– Если бы все в жизни решалось так просто! Ну, что – пойдем? Сейчас у сестер пересменок, в коридоре никого, тебя не увидят. Ты ж на ночь собрался остаться, насколько я понимаю? – Хохол кивнул. – Ладно, придумаю что-нибудь, чтобы вас не трогали.
Кулик поднялся и пошел к двери, Женька проследовал за ним. Почти бесшумно он проскользнул за Валеркиной спиной в соседнюю палату, защелкнул замок и только после этого, набрав в грудь воздуха и выдохнув, повернулся к стоящей почти у самого окна кровати. Маринина голова была повязана белой косынкой, глаза, обведенные темными кругами, закрыты, ресницы чуть подрагивали. Обе руки привязаны к раме кровати, и эти брезентовые ленты привели Хохла в ярость. Он распутал узлы, освобождая тонкие запястья, взял правую руку в свои, поднес к губам:
– Котенок мой… здравствуй, любимая… это я, Женька.
Она не отреагировала, но Хохлу это было неважно, он и не ждал. Главное, что она жива, пусть пока и не отвечает, не видит, не разговаривает.
До самой ночи Хохол возился с Мариной, менял постель, умывал, обтирал губкой. Часов около десяти зашел Кулик, осмотрел пациентку и сам подключил капельницу с белковой смесью.
– Валерка, что ж она так похудела? – грустно спросил Хохол, наблюдая за тем, как раствор каплями падает в прозрачную трубку, а из нее стекает в подключичный катетер.
Кулик промолчал. Спорить с Хохлом и возражать бесполезно – когда дело касалось Марины, тот вообще терял способность рассуждать здраво. Посидев еще немного, Валерка ушел к себе в ординаторскую, а Хохол осторожно прилег на край широкой кровати, обнял неподвижное тело Марины, уткнулся лицом в шею и застонал от собственного бессилия.
– Маринка, прости меня… не сумел тебя закрыть, не просчитал, не подумал… но косяк я исправлю, не успокоюсь, пока не накажу этого барана.
Ответа не было, Марина только судорожно вздохнула, и Хохол нежно поцеловал ее куда-то за ухо, поправил рукой сбившуюся косынку.
– Дома все хорошо, – продолжил он шепотом так, словно до этого у них шла оживленная беседа. – Егорка только плачет по ночам, спит со мной в спальне. Потерпи немного, котенок, я все устрою, и мы уедем. Ты поправишься, вот увидишь… все будет хорошо, Егор вырастет, в школу пойдет… И ты опять будешь самой красивой женщиной на свете, Маринка…
Хохол шептал ей это на ухо и чувствовал, как ее сердце бьется чаще. Значит, слышит.
– Господи, Коваль… если бы ты только знала, как мне страшно… Как я боюсь потерять тебя, как боюсь, что никогда уже ты не будешь такой, как была… Хотя это не главное – лишь бы ты была, просто была – и все, мне больше ничего не надо. – Он гладил пальцами ее лицо и едва не плакал от захлестывающих эмоций.
Если бы было можно, он, не задумываясь, отдал бы свою жизнь за нее, только чтобы она не лежала вот так безмолвно и безучастно, чтобы снова улыбалась и орала на всех, наводя ужас на охрану. Он воскрешал в памяти каждый миг, когда был с ней, каждый взгляд, вздох, каждое слово. Если бы вернуть назад тот злополучный день, ту секунду, что разорвала все надвое…
«А горцев я все равно в распыл пущу, – продолжил Хохол свой монолог уже про себя. – Это несложно – надо только выследить Реваза. И тогда… мне даже Вилли не будет нужен».
Он уехал из больницы сразу после обхода – за ночь ему «стало лучше», и Кулик «счел возможным» отпустить его домой. Аскер привез конверт с деньгами, который Хохол опустил в карман халата Валерки. Тот понимающе кивнул.
Сев в машину, Хохол велел ехать к Бесу. Сидящий за рулем Степан удивился:
– Чего мы у него забыли?
– А я не успел тебе отчитаться? – рявкнул Хохол. – Совсем распустились! Думаете, если хозяйки нет, так все можно?! Теперь я вам хозяин!
– Ладно, не ори, Жека, – миролюбиво вмешался Аскер. – К Бесу так к Бесу.
До поселка ехали молча, Хохол постоянно курил, пытаясь представить разговор с Веткой. Как сделать так, чтобы она поверила и не протрепалась никому, даже собственному мужу? По опыту Хохол знал, что из Ветки что угодно можно вытрясти с помощью всего двух ударов кулаком. Правда, по-настоящему влюбленный в Ведьму Бес вряд ли пойдет на такие крайние меры, однако…
К счастью, Беса дома не оказалось, Ветка была одна, сидела на балконе второго этажа и читала что-то. В руке дымилась неизменная коричневая сигарка. Хохол не понимал эту ее манеру курить сигары, было в этом что-то странное, вызывавшее в нем чувство неприязни. Курящие женщины его не раздражали, Коваль вообще в последнее время не выпускала из пальцев сигарету, но Веткины сигары бесили.
Заметив въехавшие во двор машины, Ведьма вскочила из кресла и скрылась в доме, а буквально через несколько минут возникла на крыльце.
– Женя!
На ее кукольном лице читалась непонятная Хохлу радость. Можно подумать, она искренне хотела его видеть и была в восторге! Если бы не Марина, ноги его не было бы в этом доме.
– Где же ты пропал, Женька? – стрекотала меж тем Ветка, схватив его под руку и увлекая за собой в гостиную. – Не звонишь, не заезжаешь… Как Егорка?
– Плачет, – буркнул Хохол, садясь в кресло в прохладной комнате. – Попить налей – жарко.
Ветка метнулась к двери, крикнула домработнице, чтобы принесла минералку, потом развернулась и вперила в лицо Хохла прозрачные голубые глазищи:
– Церемония приветствия закончена. Говори, зачем приехал.
– К тебе.
– Ну, догадалась, что не к мужу моему, – фыркнула она, не трогаясь с места и продолжая вглядываться в наливающиеся кровью глаза Женьки. – Что ты хочешь?
– Помощи. Мне больше не к кому обратиться, и к тебе не пошел бы, но выбора нет, – вздохнул он и замолчал – на пороге показалась молоденькая девушка с подносом, на котором возвышались запотевшая бутылка минералки и стакан.
Домработница опустила поднос на столик возле кресла, в котором сидел Хохол, откупорила бутылку и налила пузырящуюся жидкость в стакан.
– Я нужна еще, Виола Викторовна?
– Нет, Настя. Григорий Андреевич приедет поздно, ужинать мы будем сами. Когда закончишь все свои дела, можешь ехать в город, если хочешь.
Девушка ушла, а Хохол залпом влил в себя минералку и, отставив стакан, попросил:
– Сядь, не отсвечивай. И глаза не пяль – бесполезно. Если не захочу, чтобы ты знала, так и не заставишь.
Виола коротко хохотнула, но буравить Хохла глазами перестала, села в кресло напротив и закинула ногу на ногу.
– Так я слушаю.
– Словом… Ветка, мне нужна твоя помощь, иначе… иначе Коваль умрет по-настоящему, – выдохнул Женька.
Виола подалась к нему и прошипела:
1 2 3 4 5 6