Георгий Михайлович Брянцев
Конец Осиного гнезда


Брянцев Георгий Михайлович
Конец Осиного гнезда

БРЯНЦЕВ ГЕОРГИЙ МИХАЙЛОВИЧ
Конец Осиного гнезда
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
"ОСИНОЕ ГНЕЗДО"
1. СВЯЗНИК ГАУПТМАНА ГЮБЕРТА
Телефонный звонок дошел наконец до моего сознания. Я вскочил и подбежал к аппарату. В окне уже брезжил рассвет. Вызывал к себе подполковник Фирсанов.
Хотя за год войны пора было привыкнуть ко всяким неожиданностям, я все же встревожился - фронт проходил недалеко, всего в полусотне километров отсюда. С вечера, когда я отправлялся на квартиру, никаких непредвиденных заданий для меня в штабе партизанского движения как будто не намечалось. Наоборот, мне приказали сутки не появляться в штабе, пока не закончу обработку материалов, которые собрал во время своей недавней ходки в тыл противника. И вот - неурочный звонок...
Спал недолго - всего часа два: ночи нашего прифронтового городка были тревожными, его бомбила вражеская авиация, и лишь незадолго до рассвета наступала тишина.
Наскоро умывшись и одевшись, я рассовал по карманам папиросы, фонарик, складной нож - все, что при любых обстоятельствах должно было быть при мне, - затянул ремень с полевой сумкой и пистолетом и выскочил из дому. Светало. Теплели краски неба. Зеленоватая полоска на востоке быстро розовела. Рассветный ветерок пахнул в лицо прохладой, росистой свежестью и донес из соседнего садика волнующий запах влажной мяты. Листья тонкой березки у моего окна будто умылись росой - были совсем мокрые.
С холма, на котором стоял дом, виден городской парк, окутанный туманной дымкой. Река тоже курилась туманом, и в нем неясно вырисовывались металлические формы железнодорожного моста.
Я вышел из палисадника, прикрыл за собой калитку и зашагал вниз по травянистой узенькой улице, между двумя рядами бревенчатых домиков с резными наличниками окон и крылец. Через две-три минуты я уже был на мощеной "главной" улице.
Городок просыпался рано. Немилосердно грохоча по булыжной мостовой, промчалась трехтонка. В ее обшарпанном кузове, держась друг за друга, стояли люди с кирками и лопатами. На перекрестке расхаживал солдат-регулировщик с автоматом. С северной окраины, где размещались ремонтные мастерские фронта, доносился тяжелый гул танковых моторов, а с восточной, с аэродрома, - звенящий рокот самолетов.
На улице виднелись следы ночной бомбежки: чернели воронки, пахнущие гарью и свежей землей, - вечером их не было. Тротуар в одном месте завалило грудой кирпича. У водоразборной колонки из-под земли фонтаном била вода. Вокруг лужи, деловито чирикая, копошились неугомонные воробьи. Едкий дымок горелой краски щекотал нос.
Я торопливо обошел трансформаторную будку, превращенную бомбой в груду мусора, из которой торчали обрывки проводов, сваленный взрывной волной серебристый тополь, и выбрался на тенистую окраинную улицу, обрамленную двумя рядами старых лип.
Вот и аккуратный, обшитый тесом зеленый дом штаба. Его окна украшают кружевные, богатой резьбы наличники, а верх венчает легкая шатровая башенка с флюгером. Буйная, густая трава скрывает обитый досками фундамент.
Знакомый часовой у калитки с подчеркнутой молодцеватостью приветствовал меня и пропустил во двор. Я вбежал на крашеные деревянные ступеньки крылечка, прошел застекленную веранду по дорожке из небеленого холста и, перешагнув порог комнаты, увидел подполковника Фирсанова.
Подполковник стоял у окна, дымя папиросой. Видимо, он не спал в эту ночь. Лицо у него было усталое, веки припухли и покраснели.
- Майор Стожаров по вашему вызову явился! - доложил я.
Подполковник хмуро сказал:
- Поедете в Красные Кочинки. Там поймали парашютиста. С вами будет офицер из разведотдела армии. Надо допросить пойманного. Если это гитлеровский солдат-десантник, передайте его армейцам, а если агент-разведчик, везите сюда.
- Слушаюсь, - сказал я. - Разрешите выполнять?
"Эмка" мчалась по разбитому большаку в клубах пыли. Прыгая по рытвинам и ухабам, она обгоняла санитарные машины, автофургоны, повозки, грузовики и жалась к обочине, уступая дорогу автоколоннам, идущим к фронту. Над большаком висело тугое, душное облако пыли: пыль тянулась за каждой встречной машиной, пыль, несмотря на поднятые стекла, забивалась внутрь.
Рядом с шофером дремал, привалившись к дверце, майор Коваленко из разведотдела армии. Это был пожилой человек, старый чекист, пенсионер, с начала войны снова вставший в строй. А я спать уже не мог.
Почти неделя прошла с тех пор, как мы с Семеном Криворученко вернулись на Большую землю, в этот прифронтовой городок, но я все еще не сжился с мыслью, что нахожусь "дома". Все пережитое и виденное продолжало мучительно тревожить. В тылу врага, когда мы отдыхали где-нибудь в лесной глухомани, Семен иногда говаривал с грустью: "Как-то сейчас там, дома?" И мы молча думали о "доме", вкладывая в это понятие всё - и наш штаб, и армию, и Москву, и далекие тыловые города, где остались наши близкие: у Семена мать, у меня моя Маша и маленькая Танюшка.
И сейчас в машине, ощущая во рту соленый вкус пыли, я думал о жене, дочке и вообще о детях, встреченных мною на дорогах войны.
Мне припомнилась одна такая встреча. Это было ранней весной в тылу противника. Снег, рыхлый, ноздреватый, залежался только в лесу. Вдали мы увидели сожженную деревушку. На опушке сиротливо стоял единственный уцелевший дом - старенький, весь поросший мхом.
У порога нас встретила тощая, с выпирающими ребрами, старая собака. Она поднялась с нагретой солнцем земли, уступила нам дорогу и тоскливо поглядела на нас, В доме мы увидели маленькую девочку. Это было до того неожиданно, что мы застыли, глядя на нее во все глаза. Она сидела на широкой, толстой деревянной скамье и крохотными чумазыми руками перебирала сорное зерно. Поверх грязного ситцевого платья на ней была чья-то большая суконная куртка, над полом свисали голые ножки. Спутанные волосы, давно забывшие о гребешке, падали на плечи.
Она нас не испугалась. Даже не удивилась, а только внимательно и пристально разглядывала.
После долгого молчания я сказал:
- Здравствуй, девочка!
- Здравствуй, - тихо ответила она и потупила взор.
- Где твоя мамка? - опросил Криворученко.
- Мамки у меня немае... - еще тише ответила девочка. - И сестры немае... Немцы побили.
Начальник штаба партизанского отряда Василий Чухнов шумно вздохнул и спросил.
- С кем же ты живешь?
- С тетей Варей.
- А где ж она?
- Пишла за хлибом, за ричку.
- И ты совсем одна?
- Никого немае.
- А в деревне еще кто есть?
- Ни.
- А давно ушла тетя Варя?
- Четыре дни.
- И ты не боишься одна?
- Боюсь, - призналась девочка. - У ночи Каштан шибко вое. - Она проворно спрыгнула со скамьи, взрослым движением оправила на себе неуклюжую куртку и, подойдя к порогу, звонко крикнула: - Каштан!
На зов явился уже знакомый нам худущий пес и уставился на маленькую хозяйку грустными глазами. Запустив ручонку в свалявшуюся рыжую шерсть пса, девочка представила его нам:
- Це Каштан.
- А как тебя зовут, дочка? - поинтересовался я.
- Катю.
- Сколько ж тебе лет?
- Шисть.
- Вы и раньше жили здесь?
- Ни, в Полтави. Тату був машинистом, а мама працювала в дитсаду. Нас пид Брянском разбомбили, и тату тамось убило. Мы не знайшли его... - Катя сделала паузу, сдвинула белесые брови и сказала: - Пидемте, дяденька, я вам покажу могилку мами.
Мы переглянулись и молча последовали за ней. Катя, шлепая босыми пятками по холодной земле, провела нас к маленькому холмику недалеко от дома.
- Тут мы с теткой Варей сховали маму и Таню, - проговорила она и тихо, беззвучно заплакала, вытирая грязным кулачком градом катившиеся слезы.
У нас троих тоже что-то подкатило к горлу. Василий Чухнов подхватил Катю на руки и стал неумело, прокуренным басом, успокаивать ее. Мы вернулись в дом.
- Что же ты кушаешь? - спросил Семен.
- Хлиб...
- Ну, угощай и нас, - шутливо сказал Чухнов, опуская Катю на скамейку.
Она стеснительно улыбнулась:
- Мало у мени... - Но все же, спрыгнув со скамьи, подошла к полке, поднялась на носки, взяла кусочек черной сухой лепешки, напоминающей изношенную подошву, и подала Чухнову.
- Вот спасибо! - поблагодарил Чухнов, глотнул от волнения воздух, сунул лепешку в карман и спросил: - Как фамилия тети Вари?
Катя задумалась и не сразу ответила:
- Грунь...
Мы переглянулись. Все стало ясно: Варвара Грунь два дня назад по заданию отряда отправилась в разведку, и эсэсовцы схватили ее на железнодорожном разъезде.
- Вот что, Катюша, - заговорил Чухнов. - Пойдешь с нами в партизанский отряд?
Она не колебалась:
- Пиду. А як же с тетей Варей?
- Она знает к нам дорогу, придет.
- А Каштан?
- Каштана заберем с собой.
- Пиду! - твердо сказала девочка.
- А фашистов, которые загубили твоих папку, мамку, сестренку, мы непременно накажем. Всех перебьем, - скрипнув зубами, пообещал Чухнов, снова беря Катю на руки.
- А в Полтаву звернемея? - недоверчиво спросила она.
- Обязательно!
...Мы шли глухим лесам. Чухнов посадил Катю на плечо. Она ему что-то рассказывала. Сзади, опустив голову, плелся обессилевший Каштан.
На этом мои воспоминания прервались. Мы приехали в Красные Кочинки. Машина остановилась у правления колхоза.
Майор Коваленко проснулся и тяжело полез из машины. Через прохладные сени, где стоял полумрак, мы прошли в большую, светлую комнату с бревенчатыми стенами
Нас встретила председатель колхоза Ульяна Семеновна, пожилая, крепко сбитая женщина с полным простодушным лицом и совсем молодыми глазами.
Всё убранство комнаты составляли большой, покрытый красным сукном стол, несколько табуреток, деревенской работы крепкий шкаф и развешанные по стенам сельскохозяйственные плакаты.
Осведомившись, не голодны ли мы, и распорядившись, несмотря на наши протесты, насчет чайку, Ульяна Семеновна принялась рассказывать подробности ночного происшествия. Рассказ ее был короток.
Ночью, в половине первого, к ней в избу прибежал дед Ефим, караульщик колхозных коровников, и сообщил, что пролетевший самолет что-то сбросил над коровниками и что сброшенный предмет висит на старой сосне. Ульяна Семеновна живо подняла людей, приказала деду Ефиму не шуметь и побежала с народом к ферме. Действительно, на высокой сосне неподвижно висело что-то темное. Стали кричать - никто не отзывается. Тогда один шустрый паренек, Мишка, вскарабкался на сосну, пригляделся и закричал сверху, что, мол, на суку висит человек. Народ, понятно, ахнул. Снова стали окликать - и снова ответа не последовало.
Ульяна Семеновна послала в деревню за рыболовной сетью. Когда сеть принесли, на дворе уже рассвело, и все увидели, что в самом деле, запутавшись в парашютных стропах, вниз головой висит человек. Сеть растянули под сосной, затем тот же Мишка снова забрался на дерево и подрезал стропы. Человек упал в сеть. Он был жив, но без сознания. Колхозники обыскали его и пришли к выводу, что это чужой человек, не наш, не советский. Чужака накрепко связали, заперли в амбарушке и приставили караульщиками деда Ефима и Мишку.
- Покажите-ка нам, уважаемая Ульяна Семеновна, что нашли на нем, на этом висельнике, - попросил майор Коваленко.
Ульяна Семеновна открыла толстые визгливые дверцы шкафа и вынула сверток. В свертке оказались: пистолет "Вальтер" с запасной обоймой, пятьдесят пять тысяч рублей советских денег, расческа в пластмассовом футляре, коробок спичек "Малютка", металлический портсигар, набитый махоркой, и начатая пачка "Беломорканала". Кроме того, в свертке были паспорт, служебное удостоверение, профсоюзный билет и две справки, отпечатанные на пишущей машинке. Одна удостоверяла, что владелец ее, Брызгалов Спиридон Кузьмич, освобожден от военной службы ввиду болезни грыжи. Справка была выдана Смоленским горвоенкоматом. В другой бумажке значилось, что гражданин Брызгалов является агентом отдела снабжения Старопокровского ремонтно-механического завода и направляется на один из уральских заводов в служебную командировку сроком на двадцать пять дней по делам, связанным с выполнением срочного заказа оборонного значения.
Майор Коваленко попросил привести задержанного. Ульяна Семеновна вышла в сенцы.
- Посмотрим, каков этот залетный гусь, - сказал Коваленко. - Только бы он не отдал богу душу. Целую ночь вниз головой провисел...
Опасения оказались напрасными. Скоро дед Ефим, вооруженный охотничьей двустволкой, и Мишка ввели в дом человека со связанными руками. Майор отпустил конвоиров, и мы остались с глазу на глаз с ночным гостем.
Это был долговязый белесый человек с голубоватыми неподвижными глазами. Ему можно было дать и двадцать пять, и тридцать, и сорок лет. Невыразительная помятая физиономия, тонкая шея, костлявая фигура, выпирающие на спине лопатки - в общем, не красавец. На нем были синий поношенный шевиотовый костюм, полосатая сорочка с помятым галстуком, желтые полуботинки. На плечи его был накинут дешевый рыжий плащ. Встретишь такого на улице - пройдешь мимо, не обратив на него никакого внимания.
Майор Коваленко развязал ему руки и приказал сесть. Парашютист опустился на табуретку и уставился в пол.
Майор спросил тихим, безразличным голосом:
- Фамилия?
- Моя? - Парашютист дернулся, но тут же, не поднимая глаз от пола, заученно-быстро ответил: - Брызгалов, Спиридон Кузьмич Брызгалов. Раненбургский район, Рязанская область, одна тысяча девятьсот пятого года рождения.
- Если врете, потом раскаетесь, - предупредил майор. - Всякая, даже малейшая ложь обернется против вас.
Брызгалов поглядел на нас, снова уставился в пол и стал покусывать ногти.
Я внимательно смотрел на него и решил, что этот субъект не из храбрых. Это было написано на его вялом, тусклом лице. Да и взгляд...
В бледных голубых глазах Брызгалова за внешним тупым безразличием я угадал страх, неодолимый страх, свойственный большинству предателей.
1 2 3 4 5 6 7