Они выучили его в лагере. Это был перевод с русского, сделанный сообща двумя заключенными – русским и французом. Француз был поэтом. Оба погибли в лагере. Серж записал этот перевод на листке жирной клетчатой бумаги, в которую заворачивали колбасу, украденную на кухне. Это удивительное стихотворение было написано в 1926 году, в нем русский поэт рассказывает, как молодой украинский парень умер в степи за то, чтобы в фантастической стране, по имени «Гренада», крестьянам отдали землю… Каждая строфа заканчивается словами: «Гренада, Гренада, Гренада моя…» И, как это делается с «Марсельезой», Патрис, Альберто и Серж обычно брали из своего гимна всего несколько строк.
Новые песни
Придумала жизнь…
Не надо, ребята,
О песне тужить.
Не надо, не надо,
Не надо, друзья…
Гренада, Гренада,
Гренада моя!
Раздался шум отодвигаемых стульев, как будто это расходилась публика, покидая зал после исполнения национального гимна.
В ночном воздухе уже не было ничего весеннего. Серж радовался, что надел канадку. Они забрались в машину, и перед домом Патриса остался один Дэдэ. Он стоял, прислушиваясь к замиравшему шуму, щеки его горели. Потом отяжелевшей, нетвердой походкой двинулся в путь… Идти ему было недалеко, ферма его родителей была в сотне метров от дома тетки Марты. Молчаливый и теплый большой дворовый пес натянул свою цепь, чтобы облизать ему руки. Дэдэ поцеловал пса между ушей. Он был полон смутных порывов и желаний…
Новые песни
Придумала жизнь…
Он хотел бы скорее услышать их все… И, может быть, еще один Граммон, вместо того чтобы возделывать землю своих предков, готов был бросить родные места ради неизвестной Шаранты.
II
Красавец Карлос, ночной дежурный «Гранд-отеля Терминюс», был не совсем обыкновенным служащим отеля: он не прожил еще и четверти века, знал несколько языков и когда-то учился на факультете точных наук в Филадельфийском университете. Отель предоставлял Карлосу комнату, отопление, освещение и одежду, и Карлос не тужил. Жизнь его текла по точно установленному графику: после ночного дежурства он поднимался в свою маленькую, очень приличную комнату, ложился и спал глубоким сном положенные шесть часов; днем выходил, чтобы поесть и погулять, и, возвратившись домой, брался за учебу. Все, что он зарабатывал – жалованье и чаевые, – уходило на книги, и он жил, погрузившись в теоретические расчеты и потрясающие гипотезы. С университетских времен его больше всего привлекало небо, вселенная и ее светила, астральные миры, путешествия на Луну… Теперь он уже не мог наблюдать ночное небо: у него не было ни гигантских университетских телескопов, ни времени – ведь он работал ночью.
Однако ночи, проводимые в «Терминюсе», не были ему в тягость. Ему нравилась тишина большого здания с бесконечными коридорами песочного цвета, с сотнями дверей, за которыми спали умиротворенные люди, к тому же у Карлоса был составлявший ему компанию товарищ, коридорный Фернан, обслуживавший один из этажей. Другие коридорные приходили только к шести часам утра, а Фернан в дни своего дежурства приходил после каких-то собраний, в полночь, и охотно оставался с Карлосом до утра. Ведь Фернана по-настоящему звали Фернандо, и, как вообще многие испанцы, он был полуночник, ел и спать ложился когда придется. А в Карлосе не было ничего испанского, кроме имени, хотя он, по-видимому, родился в Испании. По крайней мере так ему говорили, хотя жизнь, казалось, нарочно заметала за ним все следы.
Позванивая связкой запасных ключей, Карлос обходил по очереди все этажи отеля. Коридоры были длинные, и к концу ночи Карлос, шагая с этажа на этаж, проходил по ним многие километры. Он начинал сверху… На пятом – все спокойно… Карлос спустился по лестнице и прошел до конца по коридору четвертого, по всем его ответвлениям, загибам и сложным переплетениям. Потом повернул обратно и уже подходил к широкой лестничной площадке, когда услышал шум остановившегося лифта… Дверь хлопнула, и навстречу Карлосу вышла женщина в белом вечернем платье… Широкая белая юбка покачивалась вокруг талии, тускло поблескивая в свете ночника. Женщина шла медленно, опустив руки, как будто все люди остались далеко позади и незачем больше с ними считаться, как будто она уже начала раздеваться, волоча за собой меха… Казалось, что платье соскользнет с ее плеч вслед за соболями и на ней останется одно только бриллиантовое колье, которое ослепительно сверкало на ее едва прикрытой груди… Карлос прижался к стене, чтобы дать дорогу широкой юбке – всему этому атласу и тюлю. «I beg your pardon», – пробормотал он. Женщина не повернула головы, только глаза ее, как вращающиеся фары, боком скользнули по Карлосу. «Спокойной ночи», – ответила она. Карлос не отрывал от нее взгляда, пока она не скрылась за поворотом.
Он спустился на третий этаж. Там Фернандо уже расставлял обувь перед дверями.
– Сыграем в белот, Фернандо? – спросил Карлос по привычке.
Фернандо, держа под мышкой башмаки, на подошвах которых были мелом написаны номера, ответил Карлосу, и его испанский акцент звучал настолько карикатурно, будто он говорил так нарочно.
– Сыграем. Хотелось бы знать, где шлялся этот 320-й номер, я потратил четверть часа, чтобы счистить грязь с его мокроступов…
– Ты знаешь женщину, которая только что поднялась на четвертый?
– Да откуда ты свалился? Ты больше года в этом заведении и не знаешь Ольгу Геллер? Она живет здесь с незапамятных времен.
– Я никогда не занимаюсь постояльцами, которые спят спокойно, – ответил Карлос, – а эта дама ни разу не шумела по ночам. По-видимому, никто не покушался на ее бриллианты – настоящие или фальшивые. Когда эти дамы и господа встают, я иду спать. Так кто же эта Ольга?… Я уже забыл, как ее фамилия…
– Ольга Геллер – русская… довольно странная женщина…
Фернандо расставил обувь на своем этаже, и, тихонько разговаривая, они спустились по лестницам и обошли коридоры. Все было спокойно. Дойдя до бельэтажа, Карлос уже знал об Ольге Геллер все, что было известно Фернандо; а Фернандо слышал о ней от Альберто, генерала авиации Альберто, заключенного немцами в концлагерь, героя испанской войны и Сопротивления. Какой человек! Во время войны Ольга прятала у себя Альберто, сброшенного на парашюте во Франции. Мадам Геллер, по-видимому, вела себя героически в годы Сопротивления и после освобождения была награждена орденом Почетного Легиона… Она оказывала немало услуг маки, и, кстати, ей случилось укрыть и английского полковника! Но с тех пор она не совершила ничего такого, чтобы на нее вновь посыпались награды… и это делает ей честь. Но неизвестно, на чьей она стороне… Возможно, она просто ничего не поняла во всей этой истории… или, вернее, вообще в истории… Она уже много лет работает в рекламной конторе и даже стала там директрисой… Она хорошо зарабатывает и спокойно живет в номере 417, том самом, который такой странной формы, что в него не решаются поселять приезжих постояльцев, чтобы их не напугать! Поэтому он и стоит дешевле.
Закончив обход, Карлос и Фернандо спустились на первый этаж, прошли через огромный вестибюль с кожаными креслами и диванами и расположились в закутке, около портье, за доской с ключами. Там уютно мурлыкал газовый камин; весна только началась, и, когда отопление не работало, по ночам в домах бывало холодновато. На столе стоял легкий ужин: колбаса и литр красного вина, которые принес им перед уходом домой Пьер, официант из ресторана. Пьер очень хорошо к ним относился: еда полагалась только Карлосу, Фернандо не имел на нее права, но Пьер знал, когда была очередь Фернандо чистить ботинки, и в эти дни увеличивал порцию, – разрезанная пополам булка, на каждой половинке по куску колбасы – этого вполне хватало на двоих.
Фернандо не должен был дежурить по ночам, он был обязан приходить только на заре, но, если работа выполнена, дирекция не вмешивалась. И вот Карлос с Фернандо проводили вместе целые ночи вплоть до рассвета.
Этой ночью, как и много раз до того, они сидели вдвоем, а над головой у них, похрапывая, сонно дышал отель. А может быть, это просто попыхивал газ.
– Спокойная ночь, – сказал Фернандо, – и надежный кров над головой!… Я не понимаю, как может эта женщина, Ольга Геллер, которая пережила оккупацию и видела, что сталось с Освобождением, как она может спокойно сидеть в своем 417-ом, как будто ничего не происходит. Это странно. Уверяю тебя, очень странно.
Так же странно было слушать маленького Фернандо, одетого в полосатый жилет коридорного… он говорил изысканным языком, расцвеченным словечками арго, которые приобретали особую остроту из-за его невероятного акцента.
– На свете гораздо больше людей, которые сидят спокойно, чем людей, которые не хотят сидеть спокойно, – сказал Карлос.
Карлос ел колбасу, густо намазывая ее горчицей, едва отщипывая хлеб. Маленький Фернандо поглощал все подряд, и кадык его ходил взад и вперед на худой шее, как будто он глотал не хлеб, а камни.
– Эта женщина устала, очень устала… – продолжал Карлос, – она не так уж молода, а? И все еще очень хороша. Есть у нее любовники?
– Откуда я могу знать, есть ли любовники у номера 417? Ведь это ты ночной дежурный, а не я.
– Я уже говорил тебе, что интересуюсь только чрезвычайными происшествиями, а когда все тихо, мне что… Если у этой Ольги и есть любовники, они, вероятно, не шумят, приходят до девяти часов вечера и уходят после восьми утра.
Фернандо собрал крошки, высыпал их в рот, потом сказал:
– Что там, за этими дверями, творится! Если бы ты был истым американцем, ты бы стал знаменитым писателем и писал бы потом в своей биографии: переменил несколько профессий, был ночным дежурным в большом парижском отеле… Звонят, Карлос!
Карлос поставил стакан и пошел открывать. Он поднял в лифте двух мужчин в смокингах, от которых разило вином, прошел впереди них по коридору и открыл дверь их номера. Сто франков на чай. Ладно. Он вернулся в лифт, который оставил открытым, и уже собирался нажать кнопку, чтобы спуститься вниз, когда женский крик штопором пробуравил верхние этажи… Карлос нажал кнопку. Откуда это? Он остановился на четвертом, быстро пробежал коридор… Здесь царило мертвое спокойствие и тишина… Карлос дошел до конца – около номера 417 открытые туфельки на высоких каблуках стояли в танцевальной позиции. Карлос прислушался – нет, ничего… Он медленно вернулся к лестнице, снова прислушался. Нет, ни вверху, ни внизу – ничего… Везде тишина.
– Что с тобой случилось? – Фернандо уже вытер стол и достал кофейные чашки. – Ты так долго не возвращался, что кофе закипел, досадно…
– Ты не слышал крика?
– Крика? Да что с тобой случилось, Карлос?
– Только не со мной… Кричала какая-то женщина…
– Так пойдем посмотрим!
– Нет, я думаю, что это нас не касается. Если в какой-нибудь комнате окажется труп – дело не мое, я не отвечаю за нравственность жильцов. Но я хотел убедиться, не из комнаты ли мадам Ольги раздался этот крик. Она ведь одна там…
– Смотри-ка, она тебя заинтересовала!
– У нее удивительный взгляд…
– Ты чудак, – заключил Фернандо.
Они молча выпили кофе; стояла та тишина, от которой гудит в ушах. Карлос налил сливовой водки в еще теплые чашки.
– Послушай-ка, старина, мы устраиваем фиесту у одного товарища, испанца, конечно… Будет рис по-валенсийски и гитара. Хочешь, пойдем со мной!
Уже давно Фернандо пытался затащить Карлоса к своим друзьям… Карлос уклонился: фиеста? Нет, ведь, кроме работы и сна, ему хватало времени только на научные занятия, они и были его фиестой. Фернандо смотрел на него с уважением: парню едва исполнилось двадцать лет, а он больше всего на свете любит науку… Карлос внушал ему уважение, но Фернандо, который был политическим комиссаром во время войны в Испании, не мог понять, как такой человек может стоять в стороне от событий. И не то чтобы ему не хватало жизненного опыта, наоборот, чего только этот ангел не видал на своем веку! Фернандо чувствовал себя старым дураком рядом с этим парнишкой, которому жизненный опыт придавал даже некоторое величие. Для этого юноши мир был судном, которое качает и бросает из стороны в сторону, и он уже научился сохранять равновесие, как моряк, и глаз у него, как у моряка, – острый, проницательный; он умеет быть всегда настороже – ведь существуют ветры, волны, туман, мины и рифы… Карлос научился плавать, не выходя на поверхность, исчезать, завидев начальство, и снова появляться в удобный момент… Он знал, что такое война и хитросплетение законов и что значит находить себе пропитание. Карлос, такой большой, сильный и красивый, не досадовал на то, что жизнь его проходила в ночных катакомбах старого парижского отеля. Казалось, будто не он охраняет эти невидимые занумерованные существа за одинаковыми дверями, а, наоборот, это его держат здесь в заточении, это его стережет стоглавая гидра… Может быть, он был слишком хорош, слишком драгоценен, чтобы его показывать среди бела дня с открытым лицом? Фернандо был мечтателем, и если когда-нибудь одному из них пришлось бы стать писателем, – а когда человек без конца занимается не своим ремеслом, это может с ним случиться, – то, вероятно, писателем стал бы Фернандо, а не Карлос…
Фернандо снова принялся агитировать за свою фиесту:
– Ты, значит, не хочешь знаться с нами, Карлос! Ведь мы твои товарищи, истинные товарищи… Нужно же все-таки, чтобы ты понял, жертвой чего и кого ты являешься.
– Фернандо, мне некогда.
– Тебе некогда познакомиться со своей родиной или по крайней мере со своими соотечественниками!
Карлос громко расхохотался; смеясь, он раскрывал рот так широко, что видны были не только белые без изъяна зубы, но даже глотка.
– Моя родина? По-твоему, если меня зовут Карлос. я обязан быть испанцем, и не знать истории испанской войны – это все равно, что не знать отца и матери… Но ведь их-то к и не знаю, чудак ты эдакий! Как ты не можешь понять: я их не знаю. Позади меня только черная бездна! И бывает, что это полное неведение того, что во мне сидит, бесит меня…
– Ты образцовый результат войны… – начал Фернандо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53