Григорий Ильич Мирошниченко
Юнармия



Григорий Мирошниченко
Юнармия




РОМЕН РОЛЛАМ О ПОВЕСТИ «ЮНАРМИЯ»

Ваша маленькая книга, которую я прочел с величайшим интересом, очень трогательна. Я должен сказать, что, несмотря на то что это – книга для детей, она одна из самых трогательных, которые я читал о гражданской войне, имевшей место в вашей стране (конечно, я знаю только те книги на эту тему, которые были переведены на французский язык, так что я могу судить очень неполно). Эта небольшая книга еще раз показывает нам, как в вашей стране создается новое человечество, сознательное и свободное. Последние страницы, где вы рассказываете о том, что случилось потом с вашими товарищами и с вами самим, желающим «идти вперед», доставили мне самое большое удовольствие.
Жму вашу руку, дорогой товарищ, и желаю вам удачной работы, здоровья и сил.
Ромен Роллан
Вильнев, 19 марта 1936 г.

Глава I
ЭШЕЛОНЫ УШЛИ

На главной железнодорожной магистрали, почти у самого перрона, блеснул оранжевый огонек, треснул и потонул в облаке бурого дыма. Глухо и тяжело ударил взрыв. Посыпались камни, песок, хрустнули станционные стекла.
Над крышей вокзала пронзительно и даже как-то странно пропел еще один трехдюймовый снаряд. Он грохнулся по ту сторону станции, на постоялом дворе Кондратьевых. За ним ударил еще один… Еще. И еще. Сколько их! Они сыпались один за другим, и в густом дыму, который уже закрывал собой десятки домов и сараев, мгновенно вспыхивали огни, напоминавшие грозу, разразившуюся ночью.
Совсем недалеко от станции, на воинских путях, по деревянным настилам торопливо заводили в товарные вагоны исхудалых, в коросте, лошадей. Лошади фыркали, ржали, топали копытами и, боязливо озираясь, шли в вагоны.
На открытые платформы грузили пушки, кухни, двуколки.
У самой станции снаряд со свистом вырвал рельс, выворотил рыхлую землю и почерневший огрызок шпалы.
В это время из конторы выскочил начальник станции. Он посмотрел на семафор и, схватившись руками за голову, побежал обратно в контору. Шпала, перевернувшись в воздухе, полетела вниз. Она упала возле конторы начальника станции, плотно загородив собою тяжелую дверь.
Красноармейцы грузили сено. Вдвоем, втроем они хватали непокорные тюки и со злостью тискали их на платформу.
– Вот, дьявол, как чешет! – сказал красноармеец, накручивая обмотку.
– Кури, брат, – предложил ему сосед, доставая из кармана махорку. – Кури! Фронт фронтом, а раз время пришло – кури.
– Какой ты чудной, – сказал другой красноармеец, – какой ты храбрый, ты, видно, и ночью куришь!
– Курю.
– И в заставе куришь?
– Курю. Только я в рукаве, а нет – под шинельку. Без курева не могу. В тот момент голову сымай, хоть режь – закурю.
Вдруг прямо на площадке возле эшелонов упал снаряд. Красноармейцы прилипли к земле. Снаряд рванул. Заржали лошади.
– О гады! – сказал красноармеец, поднимаясь на ноги.
– Кроют, браток… Кабы у нас снарядов двадцать было, мы бы их…
– Да, кабы у нас… – сказал сосед и сразу повалился на камни. Из руки его выпала папироска.
Красноармеец пристально посмотрел на тело товарища, потом молча взвалил его себе на плечи, как тюк сена, и понес в санитарный вагон.
На платформе человек двадцать красноармейцев искали начальника станции и долго не могли его найти. Они лихо размахивали руками, как саблями.
Начальник станции сунул свое длинное лицо в дверное стекло. Увидев красноармейцев, он быстро отскочил обратно.
– Стоп! – громко крикнул скуластый красноармеец. – Ты куда ховаешься, бисова твоя душа? Стой!
Начальник станции вернулся.
– Вот видите, – лукаво сказал он, остановившись у двери, – шпала дорогу загородила. Я хотел через другую дверь выйти к вам.
– Неправда, – спокойно сказал высокий красноармеец в буденовке, отодвинув ногой шпалу.
– Ты знаешь, что эшелоны задерживать права не имеешь?
– Взять бы да двинуть ему по-свойски, враз бы пути починил!
Но маленький человек в красной фуражке только пожимал плечами и повторял одно и то же:
– Товарищи, не могу я отправить воинские эшелоны. Все пути позабиты. У семафора снарядами полотно разорвало. Что я могу поделать?..
Тут из-за угла вышел обтянутый крест-накрест потертыми ремнями начальник эшелонов. Красноармейцы к нему.
– Саботаж разводят станционщики, товарищ командир! Не отправляют! – сказали почти разом красноармейцы.
– Почему это не отправляют? – тихо и деловито спросил командир.
– Не хотят, – сказал высокий в буденовке.
– Да как же отправлять?.. Все железнодорожные пути уже забиты. Все забиты, – опять забормотал начальник станции.
И действительно, у семафора, в той стороне, куда нужно было отправлять эшелоны, как назло, у вывороченных рельсов стояла шестерка товарных вагонов.
– А мастеровые почему до сих пор не вызваны?
– Не слушают меня… Отвыкли… Не знаю.
– Ну, так я знаю, – сказал командир не резко, но громко. – Мастеровые помогут нам!
– Что ж, попробуйте, если угодно, – сказал начальник станции, прищуривая один глаз. – Да только выйдет ли? Там, у семафора, снарядом выворотило рельс, товарный состав застрял… Здесь это еще пустяки, а там…
– И там дело немудреное, – вдруг сказал из толпы молодой рабочий.
Он давно уже стоял рядом с начальником станции и прислушивался к разговору.
– Сперва нужно спустить под откос вагоны – те, что у семафора торчат, а потом вызвать дорожного мастера. А рабочих я созову. Надо рельсы менять. Иначе ничего не выйдет.
Он круто повернулся и куда-то побежал.
Начальник станции проводил мастерового хмурым взглядом.
– Куда же он сбежал, мастеровой-то этот? – беспокойно говорили красноармейцы. – Придет еще или не придет?
– Придет, – ответил командир, но видно было, что он и сам сомневается.
Снаряды стали падать у водокачки. Сперва они перелетали и падали недалеко за железнодорожным поселком, но потом стали ложиться у самой стенки цементной водокачки.
– Губа не дура! Ишь чего захотели! – сказал командир, показывая красноармейцам на водокачку.
– Форменная дура! Зачем же водокачку-то? – спросил красноармеец.
– А затем, что нашего наблюдателя на водокачке заметили.
– Вот оно что… – сказал красноармеец, только теперь заметив наблюдателя.
Пушечные выстрелы слышались все сильнее и ближе. В воздухе рвалась шрапнель.
Машинист хмуро выглядывал из окон паровоза и ругался:
– Во черт! Паровоз стоит, а не уедешь…
В это время из-за угла станции вынырнул вспотевший мастеровой. За ним быстро шагали седоватый широкоплечий человек – это был дорожный мастер Леонтий Лаврентьевич – и еще несколько рабочих. Рабочие несли кирки, ломы, разводные ключи.
– Товарищ командир, давай людей! – на ходу сказал дорожный мастер.
Командир оглядел красноармейцев и быстро отсчитал человек пятнадцать. Красноармейцы и мастеровые побежали к семафору. Бежали, спотыкаясь о рельсы и камни.
– Можно бы и пешком уйти, – говорил командир дорожному мастеру, догоняя его, – да у меня пол-эшелона тифознобольных, раненых, а бросать их на произвол врага – преступление. Не могу.
– Как можно! Если банда доберется до них, всех порежет, – сказал Леонтий Лаврентьевич, вытирая рукавом со лба пот.
– Ничего, отправим. Только бы вагоны убрать, – отозвался мастеровой сзади.
Подбежали к семафору. Дорожный мастер отрывисто скомандовал:
– Отвинтить болты! Отнять накладки! Заменить шпалу!
Рабочие вывернули болты, разгребли ржавыми лопатами щебень и потащили с насыпи обломки рельсов. Двое, трое, шестеро с трудом сбрасывали обломки рельсов далеко вниз под крутой откос. Работали молча.
Вдруг у самых вагонов шлепнулся снаряд. Это белогвардейцы перенесли на полотно артиллерийский огонь.
Снаряды один, за другим падали совсем рядом. Осколки шаркали по полотну, по крышам вагонов, стоявших у семафора.
Дорожный мастер торопил рабочих. Он сам расцепил вагоны, сам выворотил обломок застрявшего рельса.
– Не робей, ребята, – говорил он спокойно. – Пока они там прицелятся, мы и разберем и соберем дорогу.
– Соберем! – подхватил раскрасневшийся молодой рабочий, выворачивая камни лопатой.
– Дело привычное, – согласился другой, крепко ударяя кувалдой по рельсу.
Тяжелая кувалда с силой падала на сталь, звеня и подскакивая. Далеко по рельсам катился хрупкий стук.
Наконец путь разобрали. Рабочие налегли плечами на вагоны, и они тяжело поползли вниз.
Не доходя до середины разобранного полотна, вагоны валились набок и, перевернувшись, как деревянные ящики, летели под откос.
Сверху полыхнула шрапнель – словно горохом посыпало. За ней вторая, третья. Командир и дорожный мастер протирали глаза, засыпанные песком. Красноармейцы и мастеровые молча толкали последние оставшиеся на путях вагоны.
Каждый раз, когда раздавался визг шрапнели, мастеровые тревожно посматривали вверх, а красноармейцы только наклоняли головы, – они привыкли.
Вдруг шрапнель шарахнула и рассыпалась у самого места работы.
Рабочие кубарем покатились вниз по откосу. Кровью обрызгало черную от угля землю, обломки рельсов, старую придорожную траву.
А там, у станции, под самым огнем все еще стояли два эшелона больных и раненых красноармейцев.
– Товарищи, за работу! – что есть силы крикнул командир. – Мастеровые, сюда!
Зажимая раны, мастеровые снова полезли на высокую насыпь.
– Ну, ребята, поднажми еще раз, – сказал дорожный мастер Леонтий Лаврентьевич.
Последний вагон с глухим треском полетел набок.
Мастеровые и красноармейцы начали сшивать костылями железнодорожное полотно. Шили наскоро. Торопились.
Белые напоследок пустили еще несколько шрапнелей, но красноармейцы уже стояли у составов, готовых к отправлению, и прощались с мастеровыми.
– Не горюй, товарищи, придем. А вы тут тоже не сидите сложа руки, – говорил командир.
– За это не беспокойтесь, товарищ командир, – ответил дорожный мастер и тряхнул головой.
Воинский состав, тяжело набирая скорость, тронулся без свистка. За ним, постукивая колесами, пошел второй. Следом медленно двинулся броневик «Коммунист».
К бугру, откуда высунулись белогвардейские папахи, скакали, прикрывая отступление эшелонов, конные и бежали пешие красноармейцы. На ходу они досылали в винтовку очередной патрон.
Начальник станции то и дело выбегал на платформу и растерянно махал сигнальными флажками.
Орудийный гул то стихал, то нарастал вновь. Снаряды падали у семафора, у водокачки, на станции.
По земле расползался густой бурый дым.
Когда поезд с больными и ранеными проходил мимо мастерских, командир крикнул:
– Прощайте, товарищи! Держитесь! Мы обязательно придем!
А на макушке бугра уже растянулась неровной лентой цепь белых.
Цепь быстро перекатывалась к вокзалу.
Казачья конница вихрем перескочила балку. Размахивая саблями, казаки понеслись вслед за броневиком. Но поезд – конному не товарищ.
Выстрелы слышались все реже и реже. На станции стало тихо.
Красноармейцы отступили.
Начальник станции, подправив короткие рыжие усы и надев накрахмаленную манишку, приготовился к встрече белогвардейцев.

Глава II
В ПОГРЕБЕ

Я со своим приятелем Васькой болтался на воинской платформе.
– Ни красных, ни белых, – сказал Васька.
Где-то сорвался выстрел. Я оглянулся.
– Васька, а Васька, домой пора, – видишь, опять стреляет кто-то.
– Нет, Гришка, чего там домой, пойдем-ка лучше в поселок, – сказал Васька и побежал к вокзалу.
У подъезда вокзала стоял огромный мусорный ящик. Васька заглянул в него, приподнял крышку и, с трудом подтянувшись на руках, прыгнул в ящик.
– Амуниция! – крикнул он. – Смотри, Гришка, бандрандаж матерчатый, с пулеметными пластинками.
Васька подцепил свою находку пальцем и высоко поднял над головой грязный, промасленный патронташ.
– Брось! – сказал я. – Кабы он новый был, а то, смотри, грязищи-то на нем… Да и пластины поломаны.
Васька швырнул патронташ на мостовую, поковырялся в ящике еще немного и вылез.
– Ну, пойдем, – сказал он, поправляя на затылке здоровенную отцовскую шапку.
– В поселок не пойду, давай на казенный чердак полезем, оттуда все видно.
– Ладно, давай на чердак, – согласился Васька.
Мы направились к большому кирпичному дому, который стоял рядом с вокзалом.
Это был самый большой дом в нашем поселке. В нижнем этаже жил начальник станции, а наверху – начальник телеграфа и начальник службы пути. С чердака этого дома хорошо была видна станица, железная дорога и степь до самой Крутой горы.
Когда мы переходили через площадь, Васька как-то съежился и сказал:
– А знаешь, страшно все-таки.
– Я и сам, когда кругом тихо, боюсь.
Мы огляделись. Не было слышно ни шороха. Будто вымерло все.
– Один, поди, не пошел бы? – спросил я у Васьки.
– Нет, ни за что.
Мы стали пробираться вдоль длинного деревянного забора. Вдруг я услышал лошадиный топот.
– Лезь через забор! – толкнул я Ваську.
Едва мы успели перелезть, как из переулка выскочил всадник и на всем скаку осадил лошадь у железной решетки станционного садика. Казак легко спрыгнул с лошади, набросил поводья на изгородь и, щелкнув плеткой по голенищу, скрылся за дверьми третьего класса.
– Белый, – прошептал Васька, – в погонах. Гляди!
Мы оба так и прилипли к забору и стали смотреть в широкую щель.
На подъезд станции два казака вынесли на грязных брезентовых носилках окровавленного человека. Следом за ними вышел офицер. На носилках рядом с раненым лежала серая шинель, фуражка и плоская кожаная сумка. Раненого сбросили на камни мостовой. Он застонал и, перебрасывая голову из стороны в сторону, слизывал языком белую смагу, покрывшую его распухший рот. На фуражке его я заметил звездочку.
– Красноармеец… товарищ… – еле слышно сказал я Ваське.
С ноги раненого казак стаскивал сапог. Сапог не снимался, и казак изо всей силы дергал ногу красноармейца. Наконец он стащил оба сапога, смахнул с них рукавом серую пыль и сунул в седловые сумы.
– Где ты откопал эту сволочь? – спросил офицер.
– Отстал! – гаркнул казак и, вытянувшись в струнку, взял под козырек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21