Григорий Ильич Мирошниченко
Азов



Григорий Мирошниченко
Азов




Моей старой матери, казачке
КСЕНИЯ МАТВЕЕВНЕ,
защищавшей с балтийскими матросами
наше правое дело, и моему отцу
ИЛЬЕ ИВАНОВИЧУ,
сложившему голову в боях за город
Ленина, посвящаю роман с глубокой
сыновней любовью.
Автор




МОСКВА

На то казак и родился,
Чтоб русской земле пригодился.
Народная поговорка

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Над седым Доном-рекой тучами кружились жирные вороны. Они садились на левом берегу и, хлопая крыльями, делили добычу. Расправившись с нею, вороны долго чистили о сырую прибрежную землю острые, перепачканные кровью клювы, а потом, с трудом поднявшись, черным шумящим всполохом перелетали за Мертвый Донец.
С утра начинало кричать проклятое воронье, и не было от него покоя вольным казакам ни днем, ни ночью. Вороний крик слышался в густых камышовых заводях, над саманными куренями, над казачьими городками, над табунами коней и еще громче в степи, за Монастырским урочищем, и здесь, над Черкасском и над Раздорами. И чего бы ему, воронью ненасытному, не успокоиться? Зачем оно, прожорливое, словно со всего света слетелось сюда, к Дону тихому, к Азову – турецкой крепости? Чернеет от воронья все – и небо, и земля…

То не буря в степ широкый
Соколив прыгнала, –
То на Дон велыкий тягне
Черных галок хмара.

– Э-э! Гляди, казаки! – задумчиво сказал одетый по-походному атаман Алексей Старой, седлая белого коня Султана. – Заполонили наш Дон чернокрылые. К добру ли?.. Не повременить ли с отъездом? Какую вы про то думу держите?
Казаки, обступившие атамана, зашумели:
– Ждать нам, пока воронье угомонится, негоже. Езжай, атаман! Челом бей царю и молви там, на Москве, про все наше казацкое житье-бытье, про все, о чем мы тебе сказывали. Езжай, Старой, не мешкай. Коня не жалей, гони и не чини в пути задержек. А грамоту нашу сам знаешь, атаман, как подавать царю. Все передай государю Михаиле Федоровичу Михаил Федорович (1596–1645) – первый царь из династии Романовых, избранный на престол Земским собором после освобождения Москвы от польских захватчиков.

, на чем мы прежде стояли и на чем впредь и надолго стоять будем. Молви ему, что басурманские обиды невмоготу больше терпеть казакам.
– А воронье? – повторил атаман Старой, взнуздывая горячего коня. – Накаркает оно нам лиха.
– Давно накаркало, а хуже нам не будет, – сказали казаки. – И про воронье царю православному молви. Много, мол, крови казачьей пролилось, оттого и воронье кружится. Ну, с богом, езжай! Да не оглядывайся.
Старой расправил усы смоляные, длинные, пригладил ладонью пушистую бороду и сказал:
– Ну, коли так, едем с богом! – и степенно нагнулся, взял из-под копыта коня горсть земли, насыпал ее в ладанку, а затем сунул ладанку за пазуху. Нога атаманская скользнула в дорогое стремя.
Тут подошел атаман войска Донского Епифан Радилов, в зеленом зипуне, шепнул что-то Старому на ухо, потом спросил громко:
– Поклоны всем отбил?
– Да нет же, – виновато ответил Старой, – про женку свою чуть не забыл. – И глаза его засветились.
– Отбей поклон. Хоть она у тебя и турецкого роду-племени, а все-таки твоя, казацкая, женка. Отбей! И Дон для нее люб да дорог, – говорил Радилов. – А в Москве, – наставлял он, – не гневите царя, не злите бояр, угождайте святейшему патриарху Речь идет о патриархе Филарете (Федоре Никитиче Романове; 50-е гг.XVI в. – 1633), соправителе царя, носившем титул «великого государя».

да всяко чтите их, лаской склоняйте к войску. Упаси бог задираться вам! Да вражды с султаном не ищите, похваляйте во всем турского посла Фому Кантакузина.
Слушая наставления Радилова, казаки не перечили атаману, но хмурились и в душе кляли его, зная, что он давно уже льнет к большим боярам. Радилову думы войска – далекие думы. Деньги да подарки для Епифана – важнейшая статья. Плывут они широкой рекой в его богатый двор – царь и бояре жалуют атамана за верную службу…
Но станица атамана Старого отправлялась в Москву с другой думой.
– Ты помни, Алеша, главное – волю войска, – сказал старейший атаман Михаило Черкашенин и, помолчав, добавил: – А женку свою Фатьму не забывай.
Атаман кивнул головой, поправил шапку с малиновым верхом и вырвал ногу из посеребренного стремени. Быстро пошел Старой к своему куреню. Фатьма, дочка трапезондского наместника Мустафы, заморская красавица, привезенная на донском струге из Трапезонда, любила атамана Старого насмерть.
Не чарами Фатьма обворожила атамана, а своей на редкость доброй душой да нежной лаской. И даром что мусульманская дочка – то не в укор ей. Не обижали Фатьму донские казаки, хвалили ее атаманы, Старой любил… Стан у Фатьмы тонкий. Брови стежками. Идет она по земле – что лебедь плывет по воде. А скажет Фатьма словцо по-турецки – поймешь, не зная ее языка…
И Старой был всем казакам казак. Плечистый, осанистый, дородный. Сафьяновые сапожки шиты по голенищам золотом. Синий бархатный кафтан и широкие, красного шелка, штаны. Кунья шапка, кунья опушка по кафтану. Серебряные пуговицы с позолотой. Кто на Дону не знавал атамана Старого! Его видали в горячих схватках с крымскими татарами, на Адзаке – Азовском море, на Черном море, в невольничьей Кафе – Феодосии.
Узнала его и Фатьма. Она изведала его доброту, храбрость и отдала казаку всю душу.
Вышел Старой из куреня, крикнул казакам:
– На конь! – прыгнул в высокое седло и помчался с десятью своими спутниками.
«Ты прости, ты прощай, наш тихий Дон Иванович», – запели станичники в дороге.
Из землянки не скоро вышла Фатьма. Тихо поднялась на плоскую крышу и протянула к небу тонкие руки.
– Аллах! – прошептала она, и горячие слезы покатились по ее лицу.
Белый конь атамана летел словно птица. А следом за атаманом мчались казаки: Терентий Мещеряк – отпетая голова, Афонька Борода – лихой наездник, Левка Карпов – станичный песенник, Степан Васильев, Федька Григорьев, Тимофей Яковлев, Иван Омельянов, Спиридон Иванов, Иван Михайлов – славные рубаки; последним – Салтанаш, азовский перебежчик…
Легкая станица атамана Алексея Старого отправилась с Дона на Москву. То было в 1625 году.
Оставшиеся казаки долго стояли на крутом берегу Дона, кидая кверху лохматые шапки. Покрыв головы, пошли в городок, чтоб сгладить легкой станице вином, брагою да медом хмельным путь-дорожку дальнюю.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Дорога к Москве была тяжелая и опасная. Тянулись очень долго сыпучие пески, сменяли их полосы чернозема, шумели полные реки, стояла после дождя невылазная грязь, особливо под Валуйками. А в темных лесах, на перелазах и по сакмам слякотным того и гляди наскочат разбойные люди. Держись, казак, за саблю острую и не забывай, в котором мешочке у тебя свинец лежит, где порох сухой припрятан! Глаза держи настороже. Не спи, казак, в седле. И костер, если надобно, разведи подальше от дороги. А чуть что – ногу в стремя! Коней не расседлывай. Дорога длинная, незнаемая, всякого человека она терпит.
По Валуйской дороге мало ли царских, да турецких, да кизилбашских Кизилбашских – персидских.

послов езжало! Купцы, бояре, дворяне богатые везли по ней товары. Да только теперь, к удивлению станичников, Валуйская дорога была пуста. Сказывали, стала она пуста потому, что конному, пешему показаться нельзя было: убьют, зарежут. Однако донская станица атамана Старого без помехи въехала в Валуйки.
Кони донские пристали, ушами водят, дрожат и едва на ногах держатся.
У главной съезжей избы в Валуйках гарцевал на сером сытом коне, в золоченом уборе, князь-воевода Григорий Волконский. Он сидел в седле надменный и строго глядел на подъезжавших казаков. Огромная горлатная шапка едва держалась на голове. Сабля у Волконского была кривая и расписанная узорами, широкая рукоять из слоновой кости. Дорогонькая сабля! Атаман Старой глянул на нее и со своей сравнил. Своя была лучше: легкая.
Кашлянул атаман. Казаки тоже громко закашляли. Воевода молчал. Атаман пристально посмотрел в насмешливые глаза воеводы.
– Ну, что уставился на меня своими буркалами? – проворчал Волконский. – Далече собрались?
– В Москву, князь-воевода, – ответил атаман.
– А грамоты проезжие?
– Без грамот мы не ездим.
– Добро! Кладите грамоты. Зачем к Москве спешите?
– С великими вестями.
– Поведайте.
– Да нет уж, воевода: те вести писаны к самому царю-государю. Другим читать не велено.
– И воеводам? – спросил Волконский, поправляя гордо шапку.
– И воеводам.
– Ха-ха! – надменно расхохотался воевода и слез с коня. – А не дури. Давай-ка грамоты, отписку Отписка – донесение.

с Дона!
– Отписку я не дам, – сказал Старой и тоже слез с коня. – Отписка с Дона будет читана мною только царю в Москве. Она за войсковой печатью.
– Вон как! – хмуря чело, сказал воевода, дернув себя за ус. – Иди-ка в съезжую. Там разберем.
В съезжей, развалясь на лавке и упершись широкой спиной в стену, воевода Волконский учинил атаману Старому допрос. Он стучал кулаком по столу, вскакивал, садился, грозил.
– Да вы, – кричал он, – воры, разбойники! Да вы ослушники царя! Я – воевода на Валуйках и судья! Захочу – всех до единого на вечное богомолье отправлю. Захочу – в остроге сгною! А захочу – царю отпишу. Отписку вашу читать давайте! Мне все должно быть ведомо. Иначе не стану я кормить вас из царских запасов, разбойники…
Атаман спокойно слушал воеводу.
– Вот что, князь-воевода, – с усмешкой сказал Старой, – мы не разбойники и не воры. Мы – царские холопы. И ты есть царский холоп. Отписок для тебя нету, И ты бы, боярин-воевода, для тех скорых царских вестей подводы нам дал. Кони у нас пристали в дороге. Сам видишь. Изголодались мы. И напрасно кричишь на нас. Жил бы лучше в ладу с нами. А не станешь в ладу жить с нами – не ровен час, прибьем! Давай подводы! – закончил он решительно и подступил поближе к воеводе.
– Подвод для вас у меня нет, – ответил Волконский и хотел было подняться и выйти из съезжей избы.
– Нет, князь-воевода! – настойчиво сказал атаман. – Постой! Давай подводы! Мы едем в Москву по самым скорым делам.
– А я того не знаю.
– Эге, воевода! – зашумели казаки. – Царское дело рушить! Задержку чинишь! Челом ударим царю. Царь потрясет твою рыжую бороду, стряхнет с тебя твою воеводскую одежу. А будет маловато, то он тебя и с Валуек вытряхнет… Вот такой же строптивый был воронежский воевода, князь Долторуков-Шабан. Царя гневил. Так мы его прибили! Ты дашь подводы?
Услыхав такие слова, воевода притих, гнев припрятал.
– Я – ближний царю боярин. Я – князь! – сказал он.
Станичники захохотали:
– Ближний царю боярин? Ты валуйский вымогатель! Живешь на даровом корму, на посулах Посулы – взятки.

людских. Поминки Поминки – подарки.

принимаешь. Казаков по всем дорогам грабишь… Да нешто царь доверил грабить нас?
– Ты вот что, князь Волконский, – сказал Левка Карпов, – коль приехал на Валуйки покормиться – кормись, а мы едем по делу наиважнейшему, не задерживай нас попусту.
– Чего толкуете? – добавил Афонька Борода. – Коней возьмем сами. Пусть только крикнет! Он тут недавно станицу легкую ограбил. У атамана Федьки Ханенева саблю булатную сорвал, а ей было пять рублев цена; семь золотых взял, да пять рублев, да цепь золотую, весу в пять золотых. Знаем, каков воевода Гришка Волконский. Ни совести, ни стыда! Срам один. Очи твои лукавые! Где кони? Ребята, бери коней! Нам ехать надоть.
– И то дело, – поддержал Старой. – Ступайте на конюшню! Нам на Валуйках мешкать нельзя. Не больно ли долгую песню затянул ты, князь-воевода? Ведь мы на твоих коней понадеялись.
– Зачем, братцы, шумите так, – оробел Волконский. – Я вам раздобуду наидобрейших и наибыстрейших коней, найду подводы. А вы мне все же скажите, с какими-такими важными вестями скачете к царю?
Алеша Старой, поправив саблю, лукаво подмигнул казакам и обратился к хитрому воеводе:
– Мы едем к царю-батюшке с жалобой на всякие воеводские порядки. В печенках у нас сидят турки, татары да воеводы! Мы ноне едем жаловаться на… валуйского воеводу! Сам посуди, можно ли нам терпеть твое грабительство в государстве!
Воевода нахмурился, отвернулся.
– Правду сказал тебе атаман, – подхватили казаки. – Скажи-ка, атаман, ему все. Да мы теперь у такого разбойника и подвод брать не станем. Пешком до царя дойдем.
– Дойдем! – подтвердил атаман. – Но для какого же дела царь воеводу поставил в Валуйках? Неправдой служить? Он ставил воевод, чтоб они воеводство держали нерушимо, чтоб судьями были народу. Да царь же Михайло Федорович велел всем воеводам блюсти порядок. Вот тут и писано в моей поминальнице. Вон, читай-ка!
– Я не учен, – солгал воевода.
– Так слушай, мы зачтем. Царь то ж писал: «Чтоб воеводы и приказные люди наши всякие дела делали по нашему указу и служилым бы, и посадским, и уездным, и проезжим – никаким людям насильств не делали, и посулов и поминок ни от каких дел, и кормов с посадов и уездов на себя не имали; и на дворе у себя детям боярским, и стрельцам, и казакам, и пушкарям быть, их хлеба молоть, и толочь, и печь, и никакого изделья делати на себя во дворе, и в посадах, и слободах не велели, и городскими и уездными людьми пашен бы не пахали и сено не косили…» Слышишь, воевода? Это про твою грешную душу царь прописывает. Оглох? Ну, ты хоть покажи нам ту цепь золотую, что взял у Федьки Ханенева. Аль не покажешь? Царю поведаем едино.
Воевода, видя озлобленность казаков, стал ласковей.
– Давайте, – сказал он вкрадчиво, – расстанемся по-честному. Не легкое дело знаться с донцами… Того и гляди беду накличешь. Хочу попотчевать вас чем бог послал. Вы, вижу, добрые люди. Пойдемте к столу.
Стал воевода кормить донцов сытным обедом, угощать крепким пивом. Но подвод и коней все-таки не дал.
Покормили казаки своих коней, почистили, холодной водой напоили и тронулись в путь-дорогу. А воевода, выпроводив их за городские стены, в обгон станице спешно послал гонца к царю с своей отпиской. В ней было сказано:

«Государю-царю и великому князю
Михаилу Федоровичу
Гришка Волконский, холоп твой, челом бьет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10