Что-то подобное проделала и со мной очаровательная придворная дама по имени Лю.
Если при первых императорах славного дома Тан-ну, хотя бы при невыразительном Гао-цзуне и великом воине Тай-цзуне – нравы двора были суровы, и придворные дамы не так уж часто показывались из-за ярко-алых стен дворца, то сейчас наступил совсем иной век.
Мы познакомились с Лю в одной из моих лавок, куда я зашёл с начальственным визитом, и разговорились о тохаристанском и хутталянском шелках, знаменитых своими жёлтыми и красными полосами на зеленоватом фоне. При второй встрече там же Лю каким-то образом навела меня на разговор о целительстве (узнала обо мне все у продавцов?), и кончилось всё её просьбой избавить от болей в плече. Боли оказались выдумкой, а деликатный сладкий стон, который она издала после первого же прикосновения моих пальцев, был просто восхитителен. И вскоре она привыкла появляться у меня каждый четвёртый день недели и уходить уже гораздо позже вечернего удара барабана– придворные дамы могли себе позволить многое.
Я не сомневался, что для придворной дамы её ранга общение с богатым западным торговцем, да ещё и с репутацией целителя, было не только допустимо, но и престижно – всё, что исходило с Запада, в империи было предметом всеобщего восторга. Иначе, подозревал я, наше общение там же, в лавке на Восточном рынке, и закончилось бы.
В искусстве любви самыми выразительными были её руки. Они гладили мою спину сначала медленно и сладостно, потом все быстрее, будто пытаясь её разорвать, и наконец эти руки судорожно вжимали моё тело между её жадно раздвинутых ног.
Однажды Лю пришла, как мне показалось, с сестрой-близнецом. Они были удивительно похожи – одного роста, одного телосложения: щедрое, скажем так, тело, но не лишённое гибкости в талии.
Я и сейчас помню, как шёл им навстречу по садовой дорожке: они были похожи на две раскрашенные керамические статуэтки, из тех, что кладут здесь в могилы. Одинаково белые лица, одинаковые причёски, похожие на чуть закруглённые крепостные башни. Обе пытались отвернуться от весеннего ветра: одна чуть наклонилась вправо, другая – влево, их спускавшиеся полукругом к песку золотистые накидки трепетали, как знамёна у храма Учителя Фо.
– Я привела к вам подругу, – без особой застенчивости сказала мне Лю, продолжив речь восхитительно двусмысленной фразой: – После ваших рук спина у меня стала подвижнее. Может быть, вы поможете и ей? Я была бы так рада.
– Как зовут вашу подругу? – вежливо поинтересовался я, пытаясь сообразить, правильно ли я понимаю то, чего от меня ожидают.
– Юй Хуань,– ответил мне странный голосок с неповторимым шёлковым тембром: тихий, почти шёпот, но абсолютно отчётливый. – Что означает «Яшмовый браслет».
И, как бы в подтверждение своих слов, она покрутила на запястье браслет из особого, розового нефрита. Довольно дешёвый камень, хотя и редкий; но, как известно, именно его предпочитала прекрасная возлюбленная императора Ян Гуйфэй. А значит, и половина жительниц столицы.
– И кто же вы, уважаемая госпожа Юй? – любезно поддерживал я беседу, ведя обеих к длинному павильону, стоявшему в третьем, дальнем дворе и служившему местом наших с Лю забав (туда меня направила сама Лю несколькими энергичными движениями подбородка).
– Актриса,– отвечала моя новая гостья после краткой паузы и движения бровей. И скромно добавила: – Придворная актриса.
Я почти засмеялся: можно было бы догадаться об этом в первые же минуты. Наблюдать за этой женщиной, слушать её было острым наслаждением. Она играла. Играл её голос, брови, губы, то вытягивавшиеся трубочкой, то раздвигавшиеся в странной полуулыбке, как на лице каменного Учителя Фо. Она и двигалась как актриса, то есть танцовщица и музыкантша. Сейчас я вспоминаю, что даже через много месяцев после нашего знакомства я так ни разу и не увидел, чтобы она танцевала в полном смысле этого слова. Но она умела подчёркивать, «показывать» свои слова быстрым поворотом головы или внезапным наклоном плеча, глядя на меня исподлобья озорными глазами.
«Актриса», тем более придворная, означало, что передо мной женщина если не из очень хорошей семьи (и не такого высокого статуса, как Лю), то отлично воспитанная. И, кроме музыки и танцев, она наверняка пишет стихи, причём, скорее всего, прекрасным почерком.
Уже тогда я почувствовал, что когда я вижу эту женщину, то где-то в середине живота у меня зарождается счастливый смех – и рвётся наружу, будто при виде весёлого щенка или неуклюжего карапуза в маленькой шёлковой шапочке с бубенчиком. С ней было невероятно легко.
– Вот это здесь,– тихо сказала своей подруге Лю. – А там, за дверями, будет не просто тепло, а очень жарко. Обещаю.
Они обменялись наигранно строгими взглядами.
– О-о,– сказала актриса по имени Яшмовый браслет, войдя в моё целительское логово.
Там пахло горячим свежим деревом и множеством трав. И там действительно было жарко. Потому что самую дальнюю комнату этого домика занимала большая, мастерски сделанная тюркская баня. Имитировать её пытаются многие, но что касается моей, то настоящий мастер мог, побрызгав на раскалённые камни отваром трав и помахав льняной тканью над головой, вынести уверенный приговор: эта баня сделана гением, потоки воздуха в ней идут так, как следует.
Меня и Лю уже ждали там глиняные чаши со сладковатыми отварами, к дегустации которого обе мои гостьи и приступили, не дожидаясь особого приглашения. Актриса Юй при этом посматривала на меня через край чаши с весёлым доброжелательством, а Лю щурила глаза, наслаждаясь моим замешательством.
– Господин Мань, если не ошибаюсь,– вновь зазвучал шёлковый голосок моей новой гостьи (в этой империи истинное имя иностранца никто произносить и не пытается, вместо этого награждая гостя здешним фамильным иероглифом, хочет он того или нет).– Господин Мань, мне так неудобно было беспокоить вас. Но Лю сказала мне, что вы-человек, который может решить одну мою проблему. Она вроде бы и невелика, но ведь девушкам неудобно постоянно стирать мои платья, иногда по две штуки в день. Дело в этом запахе (она смешно пошевелила сморщенным носиком). Не так чтобы я была уж очень толста, но… даже когда я не танцую, иногда даже холодной зимой, этот запах появляется сразу, с самого утра, и никакие ароматические мешочки под мышками не могут его уничтожить. Да вот и прямо сейчас… А ведь я принимаю тёплые ванны каждый день. На моём теле нет ни одного волоска. – Тут она развела руками, сделала гримаску и виновато улыбнулась.– А главное – я боюсь: что, если этот запах говорит о какой-то болезни? Мои лекари… то есть лекари во дворце… ничего путного не могут сказать, хотя советов у них предостаточно. – Тут её голос превратился в уморительный противненькии баритон: – «Холодный пот – одно из восьми истечений, но сухой имбирь раскупорит вам внутренние проходы, а алоэ послужит для очищения души»…
Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: эта женщина просто светится восхитительным здоровьем. При этом мне было абсолютно ясно, о чём она говорит, я понимал, что проблема её не надуманна, и знал эту проблему по собственным подмышкам. Она знакома воинам, наблюдающим за накатывающим валом вражеских всадников, и чиновникам, ждущим ответа начальства на их доклад, и многим другим.
– Мы сейчас поработаем с вашим телом, госпожа,– отвечал я.– Но я вижу, глядя на вас, что вы ничем серьёзным не больны. Кроме одного. Ваше тело протестует против того, что делает с ним ваша душа. Проще говоря, вы чего-то боитесь, госпожа.
Этого не ожидали ни она, ни Лю, которая, подозреваю, не очень всерьёз относилась к целительским способностям моих рук, хотя и отдавала должное другим их способностям.
Актриса Юй смотрела на меня неожиданно серьёзно, чуть наклонив голову. Я поспешил прервать молчание:
– От этой проблемы избавить можно и моими методами, только не сразу, постепенно… Но могу обещать: это лечение – одно из самых приятных, какие есть на свете.
На лице её появилась шаловливая полуулыбка, а Лю за её плечом одобрительно покивала.
– Бочка ждёт вас,– сказал я,– а дальше, я надеюсь, Лю нам поможет во всех смыслах.
Обе одинаково усмехнулись.
– Вот эта бочка? А зачем в другой бочке плавают куски льда – ой, какой ужас, правда? – поинтересовалась Юй, сбрасывая накидку на руки Лю. Потом, смущённо улыбнувшись, она взялась за завязки платья из простого, но очень хорошего зеленоватого шелка. Я молча смотрел на то, как из мягко спадающих складок, как белая мякоть плода с загадочного юга, появляется пухлое белое тело с лимонным, как у всех имперских жительниц, оттенком. Актриса была явно польщена моим вниманием.
– Ян Гуйфэй входит в купальню на глазах наблюдающего за ней императора,– объявила она, намекая на известную всем сцену знакомства Светлого императора с его нынешней возлюбленной.
– Это же было лет пятнадцать, если не двадцать назад. Вы так молоды и, конечно, не могли эту сцену видеть? – попытался поддержать разговор я.
Моя гостья томно склонила голову набок, полуприкрыла глаза и издала наигранно усталый стон. Потом, опираясь на руку Лю, грациозно извиваясь, начала опускаться в воду, пока не устроилась на скрытом под водой сиденье и не откинула блаженно голову на край бочки, укутанный намокшим льном.
– Нет, видеть эту сцену я не могла никак,– сказала она, и две подруги одновременно чему-то засмеялись.
Две шаловливо настроенные обнажённые женщины в моей бане – достаточно сильный раздражитель, чтобы в висках моих застучали молоточки. Но тюркская баня, с её немилосердным жаром и влагой, может успокоить любую возбуждённую голову, и не только голову.
– Я справлюсь с вами обеими, – не очень уверенно сказал я Лю, и та с благодарностью улеглась рядом с подругой, головой в другую сторону. И я начал водить по их мокрым телам пучками трав из Великой Степи, Дешт-и-Кипчака.
– Вы ведь тюрк? – раздался приглушённый голос моей новой гостьи. – Какой сильный у вас народ – я, наверное, никогда не смогу танцевать тюркские танцы так, как положено, с этаким бешенством. О-о, а это полынь…
– Тюрк по отцу, а моя мать – чистая согдийка,– отозвался я, берясь, после нежных трав, за пучки тонких ветвей деревьев с Западных гор. Тут уже обе «пациентки» замолчали, и новая гостья первой запросилась в ту самую, наполненную водой со льдом бочку.
– А теперь в твоё тело будут втирать сливки из верблюжьего молока, и оно станет мягким и упругим,– попыталась предвосхитить события (а точнее – подсказать мне, что делать) размякшая от травяной экзекуции Лю.
– Нет,– ответил я, глядя на раскинувшуюся на льняных полотнах актрису Юй и сглатывая слюну.
– Она ведь хочет, чтобы я решил её проблему, а здесь нужны не сливки. На горах к востоку от Самарканда пчелы собирают очень хороший мёд… И работать мы с этим мёдом будем прямо там, в самой бане, там, где горячо.
Так я впервые прикоснулся к телу этой удивительной женщины, начав с того, что размазал по её спине, щедрым округлостям ниже и по сверкающим белизной ногам жёлтый зернистый мёд.
То, что почувствовали мои руки дальше, было, по меньшей мере, интересно.
Я прокатывал между пальцами, разминал и гладил абсолютно идеальное, упругое тело женщины, которая вне всякого сомнения знала, что такое хороший массаж, и как нужно поддерживать кожу молодой.
– Немножко похоже на баню из Когурё,– проворчала она скептически и тут же сказала «м-м-м», поняв, что на некоторые точки целители из Когурё нажимать никак бы не могли.
Свободные, сильные суставы, чистое дыхание, отличные мышцы – для женщины, которой, как я теперь видел, было уже далеко за тридцать, она была просто чудом. Кожа её впитывала мёд не слишком быстро и очень равномерно; это подтверждало, что никакие болезни её не беспокоили. Но та просьба, с которой она обратилась ко мне, была бы выполнима лишь в том случае, если бы эта женщина жила в моём доме и не знала никаких страхов и забот.
«Да о чём же это я думаю – она только-только вошла в мои ворота», – одёрнул я себя.
– Я теперь буду пахнуть мёдом очень долго,– провокационно сказала она Лю уже после того, как мои руки смыли с неё лишний мёд в бочке с тёплой водой, куда по её же настоянию мы погрузились все втроём. – Пчелы слетятся обязательно…
Она уже стояла на тёплом полу, и с неё скатывались последние крупные капли. Лю склонила голову к её плечу, потёрлась о него, потом начала, с закрытыми глазами, ласкать лицом тяжёлую грудь своей подруги. Потом, обняв её, медленно опустилась перед ней на колени, прижавшись лицом к низу её живота.
– Вот так мы, одинокие женщины, помогаем друг другу проводить скучные дни во дворце, – чуть задыхаясь, прошептала мне Юй, двигая плечами в ритме движений головы Лю. А дальше они обе опустились на колени друг перед другом, и Лю, откидываясь на хлопковое полотно, приняла свою подругу на руки, как ребёнка.
Потом между двух великолепно круглых ягодиц актрисы появилась ласкающая их рука Лю. Рука эта на мгновение отвлеклась от своего занятия и выразительно поманила меня.
Сопротивляться было не только глупо, но и невозможно.
– Скажите, дорогая Лю, зачем вы это сделали, разве нам с вами было плохо вдвоём? – вежливо, но не очень искренне спросил я её как-то, улучив момент, когда Юй Хуань была от нас достаточно далеко.
– Она замечательная, и для неё я сделала бы всё, что угодно. Возможно, отдала бы жизнь, – очень серьёзно отвечала эта дама. Через полтора года мне пришлось вспомнить эти слова.
Мы не обижали Лю, ей доставалась её доля радостей – мы с Юй вместе с удовольствием доводили её до сладких судорог, обмениваясь взглядами и улыбками. Но всё же Лю явно вела дело к тому, что роль её в этой пьесе становилась всё менее значительной – почти такой же, как у двух-трёх служанок, которые всегда сопровождали эту пару в дни их приездов ко мне и терпеливо ожидали в первом дворике.
Я уже тогда мог, конечно, догадаться: в актрисе Юй Хуань всё было не так. Слишком красива, слишком хорошо воспитана и образована, слишком деликатна и покорна.
1 2 3 4 5 6 7 8