https://wodolei.ru/catalog/kuhonnie_moyki/Florentina/
И тогда они снова принялись упрашивать ведьму, стараясь говорить как можно убедительней и учтивее.
— Прости нас, мать-колдунья, — сказал Гузик, — но магии действительно слишком много. Похоже, все существа, которым положено обитать в Стране Эльфов, перешли границу и ринулись в нашу долину.
— Так и есть, — поддержал товарища Нарл. — Граница прорвана, и конца нашествию не видно, а ведь блуждающим огням положено жить в болоте, троллям и гоблинам — в Стране Эльфов, а мы, люди, должны держаться других людей. Таково наше общее мнение. Что же касается волшебства, которого желали много лет назад, когда все мы были молоды, то теперь нам ясно — оно не для человека.
Жирондерель молча смотрела на него, и глаза ее, горевшие, как у кошки, светились все ярче и ярче. Видя, что колдунья не двигается и молчит, Нарл снова принялся ее уговаривать.
— О, мать-колдунья! — воскликнул он. — Неужели ты не поможешь нам ни одним заклятьем, с помощью которого мы могли бы осадить от магии наши дома?
— Ни одним заклятьем!.. — прошипела Жирондерель. — Ни заклятьем, ни амулетом, клянусь моей метлой, звездами и полетами в ночной темноте! Неужели вы хотите лишить Землю этого удивительного наследства, которое досталось ей от прежних времен? Неужели вы отнимете это драгоценное сокровище и оставите ее ни с чем на посмешище другим планетам? Ведь без магии, без волшебства, которых у нас — на зависть темноте Вселенной — в достатке, мы стали бы нищими… — И она наклонилась вперед с высокого порога своего дома и, пристукнув по земле своим посохом, устремила прямо в лицо Нарлу взгляд своих немигающих глаз.
— Нет, — сказала она, — я скорее дала бы вам заклинание против воды, чтобы весь мир страдал от жажды, чем заклинание против песни ручья, которая вечерами негромко звенит за гребнем холма. Она не слышна бодрствующему, но вплетается в наши сны, рассказывая нам о древних войнах, что вели духи Воды, и об их утраченных любимых. И я скорее дам вам заклятье против хлеба, чтобы весь мир голодал, чем заклятье против волшебства пшеницы, которое при свете июльской луны наполняет золотом лощины и в котором короткими теплыми ночами во множестве странствуют те, о ком человек ничего не знает. И скорей я сообщила бы вам заклятье против уюта, одежды, еды, тепла и крыши над головой — заклятье окончательное и необратимое, — чем лишила бы скромные земные поля той магии, которая служит им и теплым плащом, защищающим от леденящего холода Вселенной, и нарядным платьем, укрывающим их от жестоких насмешек пустоты.
Ступайте же отсюда! Ступайте к себе в деревню и знайте, вы, кто стремился к магии в юности, но не хочет иметь с ней дело в зрелые годы, что слепота духа, которая поражает человека к старости, еще хуже, чем слепота глаз, так как она окружает вас черной пеленой, сквозь которую нельзя ни рассмотреть, ни услышать, ни почувствовать, ни понять ровным счетом ничего. И ни один голос, что раздается из этой черноты, не убедит меня составить заклинание против магии.
Вон! Пошли вон!
Воскликнув: «Вон!» — колдунья навалилась всем своим весом на черную палку, явно собираясь встать, и старейшинами овладел сильный страх. В тот же момент они увидели, что вечер близок, и вся долина скрылась в тени, и только вершина холма, где росла ведьмина капуста, все еще озарена светом уходящего дня, так как, слушая суровую отповедь Жирондерели, они позабыли о времени. Только теперь старейшинам бросилось в глаза, что час довольно поздний, а прохладный ветер, заставивший их вздрогнуть, показался предвестником близкой ночи, подступившей к самым холмам, и даже воздух, который они вдыхали, был словно напоен тем самым волшебством, для защиты от которого старейшины надеялись получить у колдуньи могучее заклинание.
И они оказались в этот тревожный час вдали от своих домов, на холме, лицом к лицу с ведьмой, которая явно готовилась подняться, а ее глаза были устремлены прямо на них. Вот Жирондерель слегка привстала со своего кресла, и не было никаких сомнений, что еще несколько мгновений, и она уже будет ковылять между ними и, сверкая глазами, заглядывать в лицо каждому.
Старейшины повернулись и дружно бросились бежать вниз по холму.
Глава XXXI
ВОЛШЕБНЫЕ ТВАРИ ПРОКЛЯТЫ
Сбежав вниз по холму, старейшины Эрла оказались в полутьме вечерних сумерек, серой пеленой сгустившихся над долиной чуть выше поднявшегося от ручья тумана. И все же в воздухе чувствовалось нечто большее, чем обычная таинственность земного вечера. Свет, мерцающий в окнах домов, свидетельствовал, что все жители уже разошлись по домам, и на улицах селения не было ни одного человека, если не считать лорда Ориона, который подобно длинной, бесплотной тени, молча, почти крадучись прошел к облюбованной троллями голубятне в сопровождении толпы блуждающих огней, и мысли его были далеки от Земли. И чудеса, что день за днем скапливались в селении, придавали Эрлу такой неуютный, сверхъестественный, чужой облик, что старейшины, и без того запыхавшиеся, невольно ускорили шаг.
Они явились в святилище, стоящее на выходящем к холму Жирондерели краю селения, явились в тот самый час, когда Служитель обычно сзывал жителей на «Птичью Колыбельную», как прозвали в Эрле вечерние песнопения. Но на этот раз старейшины застали Служителя не в святилище, а вне его. Не обращая внимания на ночную прохладу, он стоял на верхней ступеньке крыльца, и лицо его было обращено в сторону Страны Эльфов. Словно в праздник, Служитель был облачен в свою белую сутану с пурпурно-лиловой каймой и имел на груди священный золотой знак, и только дверь святилища была плотно закрыта, и сам он стоял к ней спиной. И старейшинам было удивительно видеть его здесь, да еще в такой одежде.
Пока они удивлялись, Служитель, по-прежнему глядя на восток, где уже появились первые бледные звезды, вдруг заговорил, и его голос прозвучал в вечерней тишине отчетливо и ясно. И все слова он выговаривал громко, приподняв голову словно затем, чтобы его услышали и жители Страны Эльфов по ту сторону сумеречной границы.
— Да будут прокляты все твари, — говорил он, — которым нет места на Земле. Да будут прокляты все огоньки, что обитают среди топей и болот, так как их дом — в глубине зловонной трясины; так пусть они пребудут там до Судного дня и пусть там настигнет их высшее проклятье!
И пусть будут прокляты гномы, тролли, эльфы и гоблины на Земле и все духи воды. Пусть будут прокляты фавны и те, кто поклоняется Пану. Пусть будут прокляты все, кто обитает на вересковых пустошах, за исключением домашнего скота, принадлежащего человеку. Да будет проклято волшебство и все сказки, что о нем рассказывают; да будет проклята магия предрассветных лугов, и все истории сомнительного свойства, и все предания, что дошли до нас из глубины нечестивых времен.
И да будут прокляты метлы, что покидают свое место у очага, и все ведьмы, и их темное искусство. И пусть будут прокляты поганые грибы, что растут кругами, и всё, что танцует внутри этих кругов. Пусть будут прокляты все мерцающие огоньки, странные песни, незнакомые тени и молва о них; пусть будут прокляты чудные обитатели сумерек и существа, что вызывают детские страхи, и все рассказы старух, и пляски на Иванов день — пусть будет проклято все это вкупе с тем, что только склоняется к Стране Эльфов, и тем, что приходит к нам оттуда!
Не было в селении ни одной улицы, ни одного амбара, над которыми не плясали бы блуждающие огоньки. Вся наступившая ночь была вызолочена ими. Пока добрый Служитель говорил, они понемногу отступали перед его проклятьями, отплывая подальше, словно относимые порывами легкого ветра, и снова принимались танцевать в воздухе. Так они мерцали и перед стоящим на ступеньках святилища Служителем, и позади него, и по правую руку, и по левую, и вскоре он очутился в полной темноте, за границами которой подпрыгивали и перемигивались волшебным светом болотные огни.
А внутри мрачного круга, в котором стоял творящий проклятья Служитель, не осталось ничего греховного. Даже ночь в его пределах потеряла свое загадочное очарование. Не слышался там странный чужой шепот, и не звучала далекая музыка, прилетевшая из тех краев, где нет людских жилищ; все было благопристойно и привычно, и никакие тайны не тревожили спокойствия и тишины, за исключением тех, что доступны человеку.
За пределами круга, откуда страстными проклятьями доброго Служителя было изгнано столько чудес, все так же неистово и весело плясали блуждающие огни и все удивительные существа, что явились этой ночью из Страны Эльфов, и пировали гоблины, справляющие какой-то гоблинский праздник, так как по всей зачарованной земле разнесся слух, будто веселая и беззаботная компания троллей обосновалась нынче в Эрле и множество легендарных тварей и мифических чудовищ перешли сумеречный барьер следом за ними и приползли в селение, чтобы посмотреть, что и как. Призрачные, обманчивые, но дружелюбные болотные огни танцевали в заколдованном воздухе и приветствовали их.
Но не только ради троллей и блуждающих болотных огней эти странные существа покинули зачарованный край и перебрались через сумеречную границу. Главной причиной служили мысли и устремления Ориона, которые благодаря его эльфийской крови были близки мифическим тварям и имели одну природу с чудищами Страны Эльфов. Они-то и звали их в Эрл. С того самого дня, когда он впервые подошел к границе Земли и едва не шагнул сквозь стену сумерек в зачарованную страну, Орион все больше и больше тосковал по своей матери, и вот теперь — хотел он того или нет — его эльфийские мысли сзывали и манили его эльфийскую родню, что обитала на равнинах и в лесах волшебной страны. В час, когда голоса удивительных рогов доносились до Земли через волшебную границу, вслед за этими звуками устремлялись в знакомые нам поля самые удивительные тамошние существа и фантазии, так как между эльфийскими мыслями и эльфийскими тварями разницы не больше, чем между троллями и гоблинами.
А в темноте и покое тесного пространства, расчищенного проклятиями Служителя, молча стояли двенадцать старейшин, стояли и прислушивались к каждому слову. И звучащие слова казались им весьма подходящими, успокаивающими и правильными, так как они слишком устали от всего магического.
За пределами этого круга — среди мерцания болотных огней, коими была озарена вся ночь, среди смеха гоблинов и необузданного веселья троллей, среди оживших легенд, воплощенных тайн и персонажей самых страшных историй, среди странных звуков, неясных фигур и удивительных теней — быстро прошел со своими гончими Орион, прошел на восток, к Стране Эльфов.
Глава XXXII
ЛИРАЗЕЛЬ ТОСКУЕТ О ЗЕМЛЕ
В зале, что был выстроен из лунного света, музыки, мечты и миражей, Лиразель опустилась на колени перед троном отца, и свет волшебного трона засиял голубым огнем в ее глазах, а они полыхнули в ответ светом, который еще больше усилил магию трона. Стоя на коленях, она стала умолять отца использовать свою последнюю руну.
Минувшие дни никак не хотели отпускать Лиразель, и сладостные воспоминания переполняли ее сердце; любовь принцессы принадлежала лужайкам Страны Эльфов, на которых когда-то, еще до того, как началась писанная история Земли, она играла среди удивительных невянущих цветов; и сильна была ее привязанность к очаровательным и пушистым сказочным существам, что словно тени выскальзывали из полутьмы заколдованного леса и бесшумно носились по изумрудной траве; и по-прежнему дороги были ей предания, песни и заклинания, из которых создан ее магический дом. И все же колокола Земли, хоть они и не могли одолеть границу сумеречной тишины, нота за нотой вызванивали в ее голове, и сердцем своим Лиразель ощущала рост самых скромных земных цветов, что в зависимости от времени года распускались, отцветали или засыпали в наших полях. И по мере того как эти времена года — как и всё на Земле — тоже уходили в прошлое, Лиразель ощущала и бесконечные скитания Алверика, и полную перемен жизнь взрослеющего Ориона, понимая, что если земные сказки не врут, то оба они вскоре будут потеряны для нее безвозвратно и навсегда, и произойдет это, как только за ними с золотым звоном захлопнутся райские врата, так как из Страны Эльфов до Небес нельзя ни дойти, ни долететь, ни добраться тем или иным способом. Никогда эти две страны не сообщались между собой.
Но как ни тосковала Лиразель по колоколам Земли и по британским первоцветам, она не хотела снова покидать ни своего могущественного отца, ни мир, созданный его волшебством. И по-прежнему далеко был Орион, ее мальчик. Только раз Лиразель услышала рог Алверика, да порой какие-то странные желания словно бы витали в воздухе, тщетно мечась туда и сюда между ней и Орионом. Мерцающие колонны, которые поддерживали дворцовый свод, слегка дрожали, разделяя ее горе, и тень ее печали мелькала и таяла в толще хрустальных стен, ненадолго приглушая волшебные краски. Да и что было делать той, что не могла отринуть магию и покинуть свой удивительный дом, любовь к которому внушил ей волшебный день, длившийся и длившийся, пока на земных берегах уносились в небытие столетия, но чье сердце оставалось привязано к Земле теми невидимыми нитями, что тонки, но крепки, слишком крепки?
Опустившись на колени перед троном отца, стоявшим в самом сердце волшебной страны, Лиразель умоляла его прибегнуть к последней могущественной руне. Вокруг нее толпились колонны, о которых может рассказать только песня, и их туманные громады тоже были растревожены и смущены ее печалью. Лиразель просила отца использовать заклинание, которое вернуло бы ей Алверика и Ориона, по каким бы полям Земли они ни бродили, и которое перенесло бы их через сумеречную границу в зачарованные земли, чтобы они могли жить, не старясь в безвременье бесконечного эльфийского дня. И еще молила Лиразель, чтобы вместе с ними могли перенестись в Страну Эльфов чудесные сады Земли, поросшие фиалками, задумчивые берега и лощины, где горит ранний первоцвет, и чтобы их земная красота продолжала вечно сиять среди чудес зачарованной страны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
— Прости нас, мать-колдунья, — сказал Гузик, — но магии действительно слишком много. Похоже, все существа, которым положено обитать в Стране Эльфов, перешли границу и ринулись в нашу долину.
— Так и есть, — поддержал товарища Нарл. — Граница прорвана, и конца нашествию не видно, а ведь блуждающим огням положено жить в болоте, троллям и гоблинам — в Стране Эльфов, а мы, люди, должны держаться других людей. Таково наше общее мнение. Что же касается волшебства, которого желали много лет назад, когда все мы были молоды, то теперь нам ясно — оно не для человека.
Жирондерель молча смотрела на него, и глаза ее, горевшие, как у кошки, светились все ярче и ярче. Видя, что колдунья не двигается и молчит, Нарл снова принялся ее уговаривать.
— О, мать-колдунья! — воскликнул он. — Неужели ты не поможешь нам ни одним заклятьем, с помощью которого мы могли бы осадить от магии наши дома?
— Ни одним заклятьем!.. — прошипела Жирондерель. — Ни заклятьем, ни амулетом, клянусь моей метлой, звездами и полетами в ночной темноте! Неужели вы хотите лишить Землю этого удивительного наследства, которое досталось ей от прежних времен? Неужели вы отнимете это драгоценное сокровище и оставите ее ни с чем на посмешище другим планетам? Ведь без магии, без волшебства, которых у нас — на зависть темноте Вселенной — в достатке, мы стали бы нищими… — И она наклонилась вперед с высокого порога своего дома и, пристукнув по земле своим посохом, устремила прямо в лицо Нарлу взгляд своих немигающих глаз.
— Нет, — сказала она, — я скорее дала бы вам заклинание против воды, чтобы весь мир страдал от жажды, чем заклинание против песни ручья, которая вечерами негромко звенит за гребнем холма. Она не слышна бодрствующему, но вплетается в наши сны, рассказывая нам о древних войнах, что вели духи Воды, и об их утраченных любимых. И я скорее дам вам заклятье против хлеба, чтобы весь мир голодал, чем заклятье против волшебства пшеницы, которое при свете июльской луны наполняет золотом лощины и в котором короткими теплыми ночами во множестве странствуют те, о ком человек ничего не знает. И скорей я сообщила бы вам заклятье против уюта, одежды, еды, тепла и крыши над головой — заклятье окончательное и необратимое, — чем лишила бы скромные земные поля той магии, которая служит им и теплым плащом, защищающим от леденящего холода Вселенной, и нарядным платьем, укрывающим их от жестоких насмешек пустоты.
Ступайте же отсюда! Ступайте к себе в деревню и знайте, вы, кто стремился к магии в юности, но не хочет иметь с ней дело в зрелые годы, что слепота духа, которая поражает человека к старости, еще хуже, чем слепота глаз, так как она окружает вас черной пеленой, сквозь которую нельзя ни рассмотреть, ни услышать, ни почувствовать, ни понять ровным счетом ничего. И ни один голос, что раздается из этой черноты, не убедит меня составить заклинание против магии.
Вон! Пошли вон!
Воскликнув: «Вон!» — колдунья навалилась всем своим весом на черную палку, явно собираясь встать, и старейшинами овладел сильный страх. В тот же момент они увидели, что вечер близок, и вся долина скрылась в тени, и только вершина холма, где росла ведьмина капуста, все еще озарена светом уходящего дня, так как, слушая суровую отповедь Жирондерели, они позабыли о времени. Только теперь старейшинам бросилось в глаза, что час довольно поздний, а прохладный ветер, заставивший их вздрогнуть, показался предвестником близкой ночи, подступившей к самым холмам, и даже воздух, который они вдыхали, был словно напоен тем самым волшебством, для защиты от которого старейшины надеялись получить у колдуньи могучее заклинание.
И они оказались в этот тревожный час вдали от своих домов, на холме, лицом к лицу с ведьмой, которая явно готовилась подняться, а ее глаза были устремлены прямо на них. Вот Жирондерель слегка привстала со своего кресла, и не было никаких сомнений, что еще несколько мгновений, и она уже будет ковылять между ними и, сверкая глазами, заглядывать в лицо каждому.
Старейшины повернулись и дружно бросились бежать вниз по холму.
Глава XXXI
ВОЛШЕБНЫЕ ТВАРИ ПРОКЛЯТЫ
Сбежав вниз по холму, старейшины Эрла оказались в полутьме вечерних сумерек, серой пеленой сгустившихся над долиной чуть выше поднявшегося от ручья тумана. И все же в воздухе чувствовалось нечто большее, чем обычная таинственность земного вечера. Свет, мерцающий в окнах домов, свидетельствовал, что все жители уже разошлись по домам, и на улицах селения не было ни одного человека, если не считать лорда Ориона, который подобно длинной, бесплотной тени, молча, почти крадучись прошел к облюбованной троллями голубятне в сопровождении толпы блуждающих огней, и мысли его были далеки от Земли. И чудеса, что день за днем скапливались в селении, придавали Эрлу такой неуютный, сверхъестественный, чужой облик, что старейшины, и без того запыхавшиеся, невольно ускорили шаг.
Они явились в святилище, стоящее на выходящем к холму Жирондерели краю селения, явились в тот самый час, когда Служитель обычно сзывал жителей на «Птичью Колыбельную», как прозвали в Эрле вечерние песнопения. Но на этот раз старейшины застали Служителя не в святилище, а вне его. Не обращая внимания на ночную прохладу, он стоял на верхней ступеньке крыльца, и лицо его было обращено в сторону Страны Эльфов. Словно в праздник, Служитель был облачен в свою белую сутану с пурпурно-лиловой каймой и имел на груди священный золотой знак, и только дверь святилища была плотно закрыта, и сам он стоял к ней спиной. И старейшинам было удивительно видеть его здесь, да еще в такой одежде.
Пока они удивлялись, Служитель, по-прежнему глядя на восток, где уже появились первые бледные звезды, вдруг заговорил, и его голос прозвучал в вечерней тишине отчетливо и ясно. И все слова он выговаривал громко, приподняв голову словно затем, чтобы его услышали и жители Страны Эльфов по ту сторону сумеречной границы.
— Да будут прокляты все твари, — говорил он, — которым нет места на Земле. Да будут прокляты все огоньки, что обитают среди топей и болот, так как их дом — в глубине зловонной трясины; так пусть они пребудут там до Судного дня и пусть там настигнет их высшее проклятье!
И пусть будут прокляты гномы, тролли, эльфы и гоблины на Земле и все духи воды. Пусть будут прокляты фавны и те, кто поклоняется Пану. Пусть будут прокляты все, кто обитает на вересковых пустошах, за исключением домашнего скота, принадлежащего человеку. Да будет проклято волшебство и все сказки, что о нем рассказывают; да будет проклята магия предрассветных лугов, и все истории сомнительного свойства, и все предания, что дошли до нас из глубины нечестивых времен.
И да будут прокляты метлы, что покидают свое место у очага, и все ведьмы, и их темное искусство. И пусть будут прокляты поганые грибы, что растут кругами, и всё, что танцует внутри этих кругов. Пусть будут прокляты все мерцающие огоньки, странные песни, незнакомые тени и молва о них; пусть будут прокляты чудные обитатели сумерек и существа, что вызывают детские страхи, и все рассказы старух, и пляски на Иванов день — пусть будет проклято все это вкупе с тем, что только склоняется к Стране Эльфов, и тем, что приходит к нам оттуда!
Не было в селении ни одной улицы, ни одного амбара, над которыми не плясали бы блуждающие огоньки. Вся наступившая ночь была вызолочена ими. Пока добрый Служитель говорил, они понемногу отступали перед его проклятьями, отплывая подальше, словно относимые порывами легкого ветра, и снова принимались танцевать в воздухе. Так они мерцали и перед стоящим на ступеньках святилища Служителем, и позади него, и по правую руку, и по левую, и вскоре он очутился в полной темноте, за границами которой подпрыгивали и перемигивались волшебным светом болотные огни.
А внутри мрачного круга, в котором стоял творящий проклятья Служитель, не осталось ничего греховного. Даже ночь в его пределах потеряла свое загадочное очарование. Не слышался там странный чужой шепот, и не звучала далекая музыка, прилетевшая из тех краев, где нет людских жилищ; все было благопристойно и привычно, и никакие тайны не тревожили спокойствия и тишины, за исключением тех, что доступны человеку.
За пределами круга, откуда страстными проклятьями доброго Служителя было изгнано столько чудес, все так же неистово и весело плясали блуждающие огни и все удивительные существа, что явились этой ночью из Страны Эльфов, и пировали гоблины, справляющие какой-то гоблинский праздник, так как по всей зачарованной земле разнесся слух, будто веселая и беззаботная компания троллей обосновалась нынче в Эрле и множество легендарных тварей и мифических чудовищ перешли сумеречный барьер следом за ними и приползли в селение, чтобы посмотреть, что и как. Призрачные, обманчивые, но дружелюбные болотные огни танцевали в заколдованном воздухе и приветствовали их.
Но не только ради троллей и блуждающих болотных огней эти странные существа покинули зачарованный край и перебрались через сумеречную границу. Главной причиной служили мысли и устремления Ориона, которые благодаря его эльфийской крови были близки мифическим тварям и имели одну природу с чудищами Страны Эльфов. Они-то и звали их в Эрл. С того самого дня, когда он впервые подошел к границе Земли и едва не шагнул сквозь стену сумерек в зачарованную страну, Орион все больше и больше тосковал по своей матери, и вот теперь — хотел он того или нет — его эльфийские мысли сзывали и манили его эльфийскую родню, что обитала на равнинах и в лесах волшебной страны. В час, когда голоса удивительных рогов доносились до Земли через волшебную границу, вслед за этими звуками устремлялись в знакомые нам поля самые удивительные тамошние существа и фантазии, так как между эльфийскими мыслями и эльфийскими тварями разницы не больше, чем между троллями и гоблинами.
А в темноте и покое тесного пространства, расчищенного проклятиями Служителя, молча стояли двенадцать старейшин, стояли и прислушивались к каждому слову. И звучащие слова казались им весьма подходящими, успокаивающими и правильными, так как они слишком устали от всего магического.
За пределами этого круга — среди мерцания болотных огней, коими была озарена вся ночь, среди смеха гоблинов и необузданного веселья троллей, среди оживших легенд, воплощенных тайн и персонажей самых страшных историй, среди странных звуков, неясных фигур и удивительных теней — быстро прошел со своими гончими Орион, прошел на восток, к Стране Эльфов.
Глава XXXII
ЛИРАЗЕЛЬ ТОСКУЕТ О ЗЕМЛЕ
В зале, что был выстроен из лунного света, музыки, мечты и миражей, Лиразель опустилась на колени перед троном отца, и свет волшебного трона засиял голубым огнем в ее глазах, а они полыхнули в ответ светом, который еще больше усилил магию трона. Стоя на коленях, она стала умолять отца использовать свою последнюю руну.
Минувшие дни никак не хотели отпускать Лиразель, и сладостные воспоминания переполняли ее сердце; любовь принцессы принадлежала лужайкам Страны Эльфов, на которых когда-то, еще до того, как началась писанная история Земли, она играла среди удивительных невянущих цветов; и сильна была ее привязанность к очаровательным и пушистым сказочным существам, что словно тени выскальзывали из полутьмы заколдованного леса и бесшумно носились по изумрудной траве; и по-прежнему дороги были ей предания, песни и заклинания, из которых создан ее магический дом. И все же колокола Земли, хоть они и не могли одолеть границу сумеречной тишины, нота за нотой вызванивали в ее голове, и сердцем своим Лиразель ощущала рост самых скромных земных цветов, что в зависимости от времени года распускались, отцветали или засыпали в наших полях. И по мере того как эти времена года — как и всё на Земле — тоже уходили в прошлое, Лиразель ощущала и бесконечные скитания Алверика, и полную перемен жизнь взрослеющего Ориона, понимая, что если земные сказки не врут, то оба они вскоре будут потеряны для нее безвозвратно и навсегда, и произойдет это, как только за ними с золотым звоном захлопнутся райские врата, так как из Страны Эльфов до Небес нельзя ни дойти, ни долететь, ни добраться тем или иным способом. Никогда эти две страны не сообщались между собой.
Но как ни тосковала Лиразель по колоколам Земли и по британским первоцветам, она не хотела снова покидать ни своего могущественного отца, ни мир, созданный его волшебством. И по-прежнему далеко был Орион, ее мальчик. Только раз Лиразель услышала рог Алверика, да порой какие-то странные желания словно бы витали в воздухе, тщетно мечась туда и сюда между ней и Орионом. Мерцающие колонны, которые поддерживали дворцовый свод, слегка дрожали, разделяя ее горе, и тень ее печали мелькала и таяла в толще хрустальных стен, ненадолго приглушая волшебные краски. Да и что было делать той, что не могла отринуть магию и покинуть свой удивительный дом, любовь к которому внушил ей волшебный день, длившийся и длившийся, пока на земных берегах уносились в небытие столетия, но чье сердце оставалось привязано к Земле теми невидимыми нитями, что тонки, но крепки, слишком крепки?
Опустившись на колени перед троном отца, стоявшим в самом сердце волшебной страны, Лиразель умоляла его прибегнуть к последней могущественной руне. Вокруг нее толпились колонны, о которых может рассказать только песня, и их туманные громады тоже были растревожены и смущены ее печалью. Лиразель просила отца использовать заклинание, которое вернуло бы ей Алверика и Ориона, по каким бы полям Земли они ни бродили, и которое перенесло бы их через сумеречную границу в зачарованные земли, чтобы они могли жить, не старясь в безвременье бесконечного эльфийского дня. И еще молила Лиразель, чтобы вместе с ними могли перенестись в Страну Эльфов чудесные сады Земли, поросшие фиалками, задумчивые берега и лощины, где горит ранний первоцвет, и чтобы их земная красота продолжала вечно сиять среди чудес зачарованной страны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32