Раз!
Виктор стоял прямо на дороге, рассекавшей деревню напополам. Видно было шагов на тридцать в одну и в другую сторону. Дальше проселок исчезал в темноте, будто весь мир ужался до маленького круга, освещенного неверным светом гаснущего пламени. А за зыбкой границей, которую выстроили дождь и тьма, начиналось Ничто. Хаос, не имеющий ни начала ни конца. И как раз из этой пустоты, населенной лишь чудовищами, вскоре должен был выйти человек в дождевике. Непрошенный гость, грозящий гибелью этому микроскопическому осколку мира.

– Два! Слышишь, молокосос? Уже два. Я взвожу курки.
До Виктора донеслись сухие щелчки. Старик, похоже, не шутил.
– Витя! Витя, я боюсь!
– Ну, что скажешь? Или предпочитаешь помолчать и послушать, как твоя девка будет орать, когда я влеплю заряд дроби ей в руку? С такого расстояния от этой тоненькой ручки только кровавые ошметки останутся. Помнишь, что стало с твоим другом после такого выстрела. Сейчас будет похлеще. Хочешь проверить?
– Стой! – Виктор посмотрел туда, где, по его предположениям, ждал своего выхода на сцену Прохор. Провел ладонью по мокрому лицу и пробормотал: – Скажу я тебе, что у меня за план. Скажу, старый дурак…
А потом он повернулся к дому и заговорил. Терять ему было уже нечего.

* * *

Огонь умирал. И умирал быстро. А три мухи сидели в самом центре паутины. Сидели смирно, вяло потирая мохнатые лапки. Хорошие, сочные, живые мухи… Но хитрые.
Он поправил капюшон, чтобы лучше видеть человека, стоящего прямо посреди деревни. Та самая муха, которая сбежала. Вот она-то и будет первой. Она это заслужила. Шустрая, изворотливая, живучая муха. Можно представить, как она станет трепыхаться, когда он доберется до нее. Такие всегда трепыхаются. До последней секунды…
Крыса шевельнулась в животе и вцепилась острыми зубами в кишки. В то, что когда-то было кишками. Он нетерпеливо переступил с ноги на ногу. С каждым разом голод становился все мучительнее, и приходил все быстрее. От старухи он оторвал приличный кусок, хотя женское мясо, к тому же старое и жесткое, всегда казалось ему отвратительным. Но тут пришлось, иначе эта проклятая крыса сама прогрызла бы в нем дыру. Мерзкая тварь… Она постепенно становится его хозяйкой. И страшно подумать, что станет с ним, когда мухи будут сожраны. Придется искать новых. Но где? Насколько далеко он сможет уйти от нее ? Насколько далеко она его отпустит? Она не всесильна, в этом он убедился, когда ей не удалось увидеть шуструю муху. А ведь она старалась, очень старалась. Он буквально слышал, как скрипят ее старые, изъеденные червями мозги. Все на что ее хватило – на эту глупую детскую песенку. От этой песенки, грохотавшей в голове, как набат, у него чуть не раскололся череп.

А сова из дупла глазками луп-луп…

Он дернулся, как от боли, хотя давно уже забыл это ощущение. Последний раз оно пришло в тот вечер, когда его заперли в доме и подожгли. О, тогда было очень больно. Нечеловечески больно… С тех пор единственное, что он мог чувствовать – голод. Поганая прожорливая крыса, жрущая его потроха. И все-таки эта песенка… Было в ней что-то пугающее.
Беспомощность. Эта повторяемая снова и снова песенка говорила о беспомощности той, с кем он связан неразрывными узами смерти. Той, без кого он просто рассыплется в прах и снова станет кормом для ненасытных червей. Старческий дребезжащий голосок… Жалкий писк, пришедший вдруг на смену гулкому мерному рокоту, полному уверенности в собственном всесилии. Разительная перемена. Разительная и устрашающая.
– А сова из дупла глазками луп-луп… – медленно и хрипло проговорил он, будто пробуя слова на вкус.
И вкус ему не понравился. Он отдавал горелым мясом.

* * *

– Ну, теперь ты доволен? Все узнал? Теперь, может, отпустишь девушку?
– Теперь-то, недоумок, я ее точно не отпущу. Неужели ты действительно веришь, что сможешь таким образом разделаться с ним? Боже ты мой, да ты совсем сдурел!
Виктор плотнее запахнул куртку, нащупал коробку за пазухой и, убедившись, что она все-таки начала намокать, зло сплюнул. Чего он еще ожидал? Что старик бросится к нему с восторженными криками, обливаясь слезами счастья? Да войди сейчас в деревню танковый батальон, он не сделает ни шагу из своего укрытия. Будет все так же трястись и ждать, пока не случится второе пришествие.
– Ну, и что будем делать? – спросил Виктор. Он физически ощущал давление подступающей со всех сторон темноты. Это было чем-то похоже на начинающийся приступ клаустрофобии. – У тебя есть какие-нибудь предложения?
– Есть, – коротко ответил старик. – Стой там.
– И долго мне так стоять?
– Пока он не придет.
«Толково, – подумал Виктор. Несмотря на пронизывающий ветер и дождь, ему вдруг стало жарко. – При таком ливне я ничего не смогу сделать. Буду торчать здесь, как вкусная приманка, пока…
Но что ему-то с этого? Покончив со мной, Прохор примется за них, неужели он не понимает? Или у него тоже есть какой-то план?»
– Ты же сам знаешь, что отсидеться тебе не удастся, – крикнул Виктор. – Дай мне этот шанс. А вдруг получится?
– Нет. Сделаешь шаг, я выстрелю. Твою девку я держу крепко, не сомневайся. Сейчас она сама тебе это скажет.
Виктор услышал приглушенную ругань, потом звук пощечины и снова брань, но уже Катину.
– Не хочет она с тобой разговаривать, – неуверенно сказал старик. – Ну и черт с ней, все равно недолго осталось… Ты меня понял, молокосос? Только двинься с места, и она распрощается с рукой. Больше я предупреждать не буду. И считать, кстати, тоже.
«Это конец, – мысль была короткой и жесткой, как удар в лицо. Виктор неосознанно поморщился. – Если я сейчас же ничего не придумаю, до утра нам не дожить».
Он с тревогой посмотрел на редкие язычки пламени, все еще пляшущие на развалинах домов. С каждой секундой их становилось все меньше. Темнота сгущалась.
«Странно, как быстро сгорела деревня, – отстраненно подумал он. – Сколько прошло времени? Часа два, не больше… А от нее уже одни головешки. Может быть потому, что она по-настоящему сгорела тогда, в сорок третьем? Если верить романтикам, то у каждого города есть душа. У каждой деревни, наверное, тоже. Вот она-то и погибла в пожаре сорок третьего. Деревня мираж, деревня призрак… Как человек. Мы ведь тоже иногда умираем задолго до биологической смерти. Я, например, умер, когда увидел руку Лены, свисающей с бортика ванны. Тогда все остановилось. Я превратился в призрака. Все, что было после – лишь своего рода филиал чистилища на земле. И старик. Он тоже давно мертв. Просто не понимает этого. Смешно. Призраки в призрачной деревне, ожидающие прихода другого призрака. Отличная шутка».
Виктор усмехнулся. Подчиняясь внезапному порыву, он посмотрел туда, где дорога сливалась с темнотой, и сердце со всего маху ударило по ребрам. А потом замерло, будто споткнулось.
За завесой дождя он увидел высокую тощую фигуру в дождевике. Она почти сливалась с темно-серым пологом косохлеста, и поначалу Виктору показалось, что это всего лишь игра воображения. Но в следующий миг силуэт сделался четче, и тут уж не осталось никаких сомнений – монстр выполз из вечного мрака. И вместе с ним в маленький мир людей пришел острый запах сырой земли, мгновенно перебивший запахи дыма и гари.
Виктор судорожно вздохнул, не в силах отвести взгляд от медленно наплывавшей на него фигуры. Существо (теперь у Виктора язык не повернулся бы назвать его человеком) в дождевике не спешило, будто хотело растянуть удовольствие. До уха донеслись тяжелые хлюпающие шаги. И Виктор чувствовал, как от этого неторопливого размеренного «хлюп-хлюп-хлюп» внутренности превращаются в густое холодное желе. И запах… Сейчас он был в сотню раз сильнее. Он душил, обволакивал вязкой зловонной массой, заставляя желудок сокращаться в рвотных позывах.
Время и пространство перестали существовать, растворившись без следа во всеобъемлющей тьме. Виктору казалось, что с самого сотворения мира он стоит под косыми струями дождя и смотрит на приближающийся силуэт, и будет стоять так до скончания века…
До скончания века – колоколом отдалось в голове, и внезапно он вспомнил, что всего несколько часов эти же слова пришли ему в голову, когда он впервые увидел человека в дождевике.
Все возвращается на круги своя, – пронзила мысль. – С этих слов все началось, ими, похоже все и закончится. Как пес возвращается на блевотину свою… Да, как пес на свою блевотину.
– Господи, сохрани меня и помилуй, укрепи меня и направь, – прохрипел он.
И эта фраза, услышанная им однажды в каком-то фильме, фраза, которая тогда показалась пустой и никчемной, теперь до краев наполнилась смыслом. Каждое слово, каждый звук стали вдруг почти осязаемы, их можно было потрогать, подбросить на ладони, как драгоценные камни, удивляясь их тяжести и отточенности граней. Они с гулким всплеском упали в тишину, взорвав ее изнутри.
Виктор будто очнулся от глубокого сна. Существо было совсем близко. Он разглядел грубые заплаты на грязном дождевике, бурые пятна, расползшиеся по груди, увидел выглядывающий из-под низкого капюшона подбородок – покрытый тонкой нежно-розовой нарождающейся кожей, из-под которой, как земля из-под талого мартовского снега, местами выглядывала черная, обуглившаяся плоть. Он чувствовал колебание почвы под тяжелыми шагами, ощущал исходящую от фигуры в дождевике вонь земли и горелого мяса. Но все это уже не имело над ним власти. Чары рухнули под таранным ударом простенькой молитвы.
Виктор огляделся. Взгляд упал на «девятку», стоящую в десяти шагах от дороги, напротив дома, где засел старик. Виктор понял, машина – его шанс. Нужно всего лишь осторожно развернуться к ней спиной, тогда через пару шагов между ним и психованным учителем окажется Прохор. И если удастся заманить эту тварь поближе к «девятке», то… Продолжать мысль он не стал.
Медленно, очень медленно он начал пятиться, не спуская глаз с того, кто когда-то носил имя Прохор, молясь только об одном – чтобы он не бросился в атаку сейчас.
– Стоять! – визг старика скальпелем полоснул по нервам и тут же оборвался.
Виктор понял, что тот увидел, наконец, Прохора. Существо на мгновение замерло в нерешительности. Этот крик сбил его с толку.
– Эй, ублюдок жареный, – услышал со стороны собственный голос Виктор. – Иди сюда, иди ко мне, тварь.
Это сработало. Что-то пробормотав, жареный ублюдок снова двинулся на него. Он шел, не переставая бубнить, и Виктор, похолодев, узнал слова той песенки, которую слышал, когда лежал без чувств в доме старика:

А сова из дупла глазками луп-луп,
А совица по полице лапками туп-туп…

Они дошли почти до самой машины. Виктор уже почти коснулся рукой капота, когда снова раздался крик учителя. Как и рассчитывал Виктор, Прохор оказался между ним и стариком. Но теперь это сослужило плохую службу. Из-за него Виктор не видел, что делает старик. А тот, судя по всему, решился-таки покинуть свое укрытие.
– Прохор! Постой! – голос учителя дрожал и срывался. – Послушай меня.
Тварь остановилась и медленно, всем телом, повернулась к дому. Виктор выглянул из-за ее плеча и понял, что худшие опасения сбылись. Старик стоял на дороге, на том самом месте, где недавно стоял сам Виктор. Одной рукой он держал за шкирку бледную Катю, другой – ружье. Стволы упирались девушке в поясницу.
– Прохор. Я хочу… Я хочу помочь тебе! Я тебе не враг, клянусь. Я восхищаюсь тобой. Восхищаюсь! Я готов быть твоим слугой, твоим верным псом…
При слове «псом» существо глухо зарычало и сделало шаг к учителю.
– Нет-нет, постой! Постой, умоляю тебя! Я буду твоим рабом, кем угодно, только пощади меня. Они, – старик всхлипнул. – Он собирается причинить тебе вред. Тот щенок у тебя за спиной. Он… Он хочет сжечь тебя! У него за пазухой… Нет! Нет, прошу!
Последние слова старик произнес сквозь истеричные рыдания. Существо шагало прямо на него и, в этом не оставалось сомнений, слова и мольбы для него ничего не значили.
– Сюда! – завопил Виктор. – Иди сюда, выродок! Иди ко мне!
Но на этот раз тварь никак не отреагировала. Ее целью был старик.
– Умоляю тебя, Прохор. Я хочу помочь тебе! Не надо, пожалуйста! Возьми ее, возьми ее!
Учитель подтолкнул вперед Катю. Девушка сделала шаг, но ноги подкосились, и она упала в грязь в нескольких шагах от сапог Прохора.
– Нет! – от собственного крика у Виктора зазвенело в ушах.
Не думая больше ни о чем, послав к чертям все планы и стратегические выкладки, он бросился вперед, видя перед собой только узкую спину, обтянутую светло-серым дождевиком.
Грянул выстрел. Щеку Виктора что-то обожгло, и он успел сообразить, что это старик промахнулся, стреляя в Прохора. А уже в следующее мгновение он со всего маху врезался в твердую, словно высеченную из камня спину мертвеца. Удар был настолько силен, что у Виктора потемнело в глазах. Он словно налетел на стену. И все же Прохор потерял равновесие. Немного, совсем чуть-чуть. Но этого хватило, чтобы нога запнулась о распростертую на земле Катю, и длинная нескладная фигура, нелепо взмахнув руками, повалилась вперед, прямо на застывшего в ужасе учителя.
Вскрикнула Катя, когда грубый сапог врезался ей в бок, и почти одновременно с ней завопил старик, почувствовав на плечах костлявые руки Прохора. Монстр и его истошно визжащая жертва рухнули на землю, разбрызгивая во все стороны жидкую грязь.
Виктор, которому с трудом удалось устоять на ногах, метнулся к девушке и, схватив ее за куртку, оттащил в сторону от извивающихся тел.
– Вит-тя… Витт-тенька… – прорыдала она, слабо цепляясь за рукав.
– Вставай, Катя! – прокричал он, стараясь перекрыть душераздирающий вой старика и утробное урчание Прохора. – Беги к машине!
Он рывком поднял ее на ноги, но она тут же обмякла, как тряпичная кукла.
– Катя! – Виктор наотмашь ударил ее по лицу. – Беги же!
Пощечина подействовала. Взгляд девушки прояснился, и она, на подгибающихся ногах, рыдая в голос, поплелась к «девятке».
Виктор обернулся к лежащим. Вопли старика перешли в надрывный сиплый стон, а потом в громкое бульканье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40