Андрей Петрович Старостин
Встречи на футбольной орбите

Андрей Петрович Старостин
Встречи на футбольной орбите

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

На протяжении многих десятилетий, связывающих меня с футболом, я неисчислимое количество раз пытался ответить на вопрос: в чем же притягательность этого кожаного кудесника – футбольного мяча?
Увы, сколько-нибудь убедительного ответа так и не находил. И сейчас не знаю, в чем его магнетизм.
Недавно, прогуливаясь в нашем зеленом парке возле Сокола, увидел на лужайке играющих ребятишек и не удержался, ввязался в состязание. Результат был грустный. Через две минуты я дышал, как рыба, выброшенная на песок, и в ногах ощущал оскорбительную дрожь. «Не тот стал», – подумал я с состраданием к себе, как будто в этом можно было сомневаться до неуместной вспышки моего футбольного азарта.
И я далеко не одинок в своей повышенно эмоциональной восприимчивости к виду футбольного мяча. Вспоминаю такую сценку. Она привела меня в умиление. Мальчишки играли на небольшой площадке, прилегающей к тротуару. Мяч по воздуху летел на прохожую часть, где чинно с портфелем шел почтенный человек. Он мгновенно снял шляпу с головы, по всем правилам футбольной координации широко расставил руки – в одной портфель, в другой шляпа – и в прыжке, ударив мяч лбом, отправил его в лагерь играющих.
Это был «Ваня» – так звала вся спортивная Москва патриарха и зачинателя русского футбола Ивана Тимофеевича Артемьева. Он чуть застенчиво улыбнулся мне, сощурив свои с монгольским раскосьем глаза и сказал, кивая на ватагу играющих ребят: «Нельзя рвать связь времен!»
Такие, как Ваня, связей с футболом не порвут никогда – они ветераны. Надо было их видеть на встрече, организованной редакцией журнала «Спортивная жизнь России» к семидесятилетию отечественного футбола.
Сама история русского футбола делегировала на эту встречу своих лучших представителей.
Вот легендарный ленинградец Василий Бутусов, первый капитан первой русской национальной олимпийской сборной футбольной команды 1912 года. Москвич Валентин Сысоев, про которого в 1913 году журнал «К спорту», комментируя состав сборной Москвы, писал: «… гроза голкиперов Сысоев со своей головой дополнит истинно сильнейшую команду Москвы». В том же ряду Борис Михайлович Чесноков, редактор вышеупомянутого журнала, он же капитан знаменитой команды «Новогиреево». Его прославленные одноклубники и земляки Павел Александрович Канунников, Петр Тимофеевич Артемьев и впоследствии переехавший в Ленинград Николай Евграфович Соколов.
Все их сподвижники по футбольным полям, пришедшие на юбилейный вечер в редакцию, будь то Константин Михайлович Жибоедов, Михаил Павлович Сушков, Константин Степанович Пахомов, Станислав Викентьевич Леута, Казимир Людвигович Малахов или Федор Федорович Чулков, беззаветно любили футбол на протяжении всей своей долгой жизни. Каждый из них мог, невзирая на залысины и седины, со шляпой в одной руке и с портфелем в другой, отпасовать мяч своим внукам и правнукам.
В этом нет ничего удивительного. Кожаный мяч втянул их в свою орбиту с детских лет. Оторваться от этого притяжения они не в силах. Ногами они срослись с кожаным мячом: он их стихия! Мяч у них в крови.
Но чем завлек маленький кудесник миллионы людей самых разнообразных профессий, возрастов, чем заворожил, вызывая бурные клокотания их сердец и на трибунах стадионов, и у экранов телевизоров, тех, которые с мячом «на ногу» не знакомы, а в детстве этой игры, возможно, и вообще не знали?
У меня на этот вопрос однозначного ответа нет. Находя какие-то отдельные черты возможной притягательности, главную причину болельщицкого гипноза сформулировать не могу. В своей книге «Я болею за „Спартак“ первый тренер сборной команды Москвы М. Д. Ромм пишет: „В чем же эта таинственная, поистине непреодолимая магия футбола? Она и в стремительном полете мяча, и в неожиданном остроумном финте, и в четком взаимодействии одиннадцати игроков, невидимыми тактическими нитями объединенных в неразрывное целое, и в мужественной, жесткой спортивной борьбе, и в загадочных психологических взлетах и спадах, превращающих подчас верную победу в поражение и неотвратимый, казалось бы, проигрыш в ничью, и в тех случайностях – „мяч круглый, а поле большое“, – которые нередко опровергают все прогнозы тренеров и знатоков; во всем этом и еще в одном: в футболе, как ни в каком другом виде спорта, сказывается характер народа. Трезвый расчет и уравновешенность англичан, механическая, жесткая систематичность немцев, артистичность австрийцев, солидность и основательность чехов – все находит отражение в стиле футбольных команд каждой страны…“
Ничего в этой выдержке из книги замечательного футболиста и тренера из числа первого поколения русских мастеров кожаного мяча не опровергнешь. Но и здесь нет ответа на основной вопрос: почему именно в футболе, «как ни в каком другом виде спорта, сказывается характер народа» – ведь и в других игровых видах все вышеперечисленные перипетии борьбы наблюдаются в ходе соревнования.
Может быть, потому, что футбол спорт-антипод? Ни в одном другом виде спорта не запрещено пользоваться руками.
Я попытался развить эту мысль в беседе с Михаилом Давыдовичем. Он мне возразил: «Согласитесь, Андрей Петрович, что в будущем футболе техническое совершенство владения мячом ногами будет доведено до степени спортсменов-ручников. И что же, гипноз футбола настолько же ослабнет?» – закончил он логическим вопросом свою посылку.
Поскольку я убежден, что дальнейшее развитие футбольной игры будет идти именно в этом направлении и что с ростом технического мастерства зрелищность игры будет возрастать, а значит, и интерес к ней будет прямо пропорционально расти, я вынужден был доказательство «от антипода» признать не состоятельным. Но притягательная сила футбола от этого не становится меньше, а ее таинственная магия остается неразгаданной.
Сколько интереснейших людей приходилось мне встречать, для которых футбол был жизненно необходимой потребностью.
Вот, к примеру, профессор Борис Александрович Петров, один из выдающихся советских хирургов, лауреат Государственных премий, почетный член зарубежных медицинских академий, автор классических операций по пересадке кожи при сильных ожогах, эрудит, поклонник театра, знаток и ценитель живописи, жизнелюб. На восьмом десятке он тяжело заболел. После длительного пребывания в бессознательном состоянии, придя в себя, успел задать только один вопрос: «Как сыграли с „Баварией“?» – и вновь потерял сознание.
Многолетний страстный поклонник футбола, он был близок к большой футбольной правде, когда в застольной беседе о только что просмотренном матче своим звонким баритоном, громко опровергая оппонента, говорил:
– Не надо быть пророком зеленого поля: футбол надо любить сердцем, а не разумом!..
А недавно моя двухлетняя внучка Елизавета, не ведающая о существовании футбола, увидев мяч, заправским ударом ноги загнала его под кровать и долго еще возилась с ним, поддавая ногой, к сожалению, только одной правой (недостаток, свойственный даже таким мастерам, как Беккенбауэр и Ривелино, с той лишь разницей, что первый – правша, а второй – левша).
Что это: зов предков, атавистический момент или наследственные гены? Ответа на вопрос нет. Как говорится – «сердцу не прикажешь».
Я приказать не сумел. И прошел по жизни, шагая с мячом в ногах и в сердце.
Оставляя, таким образом, вопрос об истоках притягательности маленького кожаного волшебника для решения другим ценителям футбола, хочу поделиться с читателем своими впечатлениями об уроках и событиях, пережитых мною, рассказать о себе, о людях, о том, как мне представляется связанное с футболом прошлое, настоящее, в какой-то степени и будущее…

Глава 1
ДВУХТЫСЯЧНЫЙ…

Семья наша была своеобразная. Отец и его брат Дмитрий корнями уходили к «псковичам»: к выходцам из Псковской губернии, исстари славившейся своими охотниками-егерями по «красному зверю»: медведю, волку, лисице. Целые кланы Зуевых, Лихачевых, Старостиных из поколения в поколение растили мастеров охотничьего дела, зимой промышлявших в лесу, а летом в приречных и приозерных болотах, натаскивали собак по болотной дичи – бекасу, дупелю, вальдшнепу, коростелю.
Помню, что школьником испытывал какую-то неловкость, называя профессию отца. «Егерь», – почему-то смущаясь, отвечал на вопрос. «Кто, кто?» – нередко переспрашивал школьный приятель. «Ну, егерь, егерь, понимаешь, который охотится». Но спрашивающий, мне казалось, так и не мог понять, почему это мой отец назывался егерь, а не просто охотник.
Необычными были наши семейные отъезды на все лето в деревню. Отцовские четвероногие воспитанники – кофейно-пегие пойнтеры, сеттеры-гордоны, ирландцы, лавераки, а по нашему ребячьему пониманию соответственно коричневые, рыжие, серые, соединенные попарно смычком, поднимали неистовый лай при погрузке в товарный вагон. Отъезжающая публика с любопытством смотрела на нашу посадочную кутерьму, когда отец со своими помощниками метал вверх очередную визжащую пару легавых, будущих чемпионов на ежегодных Всероссийских полевых испытаниях охотничьих собак.
Совсем непохожим на деревенский устанавливался распорядок в нашей семье, будь то в деревне Погост, где мы селились у родителей матери, в так называемой передней, чистой избе, или в соседней деревне Вашутино, в которой снимали дом у известного художника Кардовского.
Мы были не барчуки, но и не крестьянские дети. Так, что-то среднее между ними. Про нас так и говорили – егерские. Если погостовские или вашутинские ребята с ранних лет несли все тяготы деревенских работ, с зарей вставали косить, бороновать, а то и пахать наравне со взрослыми, по заведенному во всех деревенских семьях порядку, то мы это делали, когда захочется, больше из желания похвастаться – «я тоже сегодня косил».
В охотку бывало встать деду в спину и в удовольствие помахать косой или пошевелить граблями скошенную траву на приусадебном участке.
Но одно дело – хочу, а другое – надо. Мишке Марьину, моему закадычному другу, боронить было «надо». А мне хотелось. Я испытывал великое желание подержать веревочные вожжи в руках и управлять настоящей (!) лошадью, вышагивая сбоку деревянной бороны по вспаханной полосе и, подражая взрослым, покрикивать «Н-н-но, лентяй!».
Мишка со своей крестьянской сметкой без труда угадывал, чем можно соблазнить городского мальчишку с выгодой для себя.
Вот наш диалог, погостовского и московского парнишек, примерно десятилетнего возраста, с сохранением местного произношения: сельского четко на «о», городского на «а».
– Хочешь проборонить полосу?
– Хачу.
– Поди, неси ситного.
– Ситнава нет. Таболку?
– Поди, неси тоболку.
Я мчался домой, выпрашивал у матери тоболку и совал ее Мишке, в обмен получая вожжи.
Какое ощущение взрослости – дело! Удовлетворение извечной тяги детворы к самостоятельности. От игры – к «всамделишному». Настоящие веревочные вожжи в руках!
Мишка признавался мне, что он также испытывал муки зависти, когда видел, как я несу за отцом настоящее охотничье ружье, направляясь с собакой на болото.
Ни пахаря, ни охотника из меня не получилось. Но в детстве и юношестве на деревенском приволье я прошел великолепную школу физического воспитания.
Позднее, после смерти отца, в голодное время, когда я за кусок хлеба ходил в пойму косить, изнемогая от усталости и жалящего гнуса – комаров, слепней, паутов, мошкары, когда пахал, из последних сил стараясь удержать плуг в борозде на должной глубине, когда жал и молотил в одном ряду со взрослыми, когда вставал с восходом и ложился после захода солнца в самый длинный день летней страды, только тогда я понял разницу между «хочу» и «надо»…
Отец и дядя Митя были сильными людьми. Двухразовые занятия, как сейчас принято говорить о футбольных тренировках, у наших старших были обязательной нормой. От утренней зари и до вечерней егеря, с перерывом на обед, находились в болотах. С утра на ближней подозере известного Вашутинского озера, вечером на дальней. Они были неутомимы в своих тренерских трудах и заканчивали очередной день словами – «Собаки устали, пора идти домой».
Надо было видеть собак, возвращающихся с натаски. Множество километров они отмахали в поисках дичи, гоняя «челноком» впереди егеря, по кочкам и воде, поперек болота, прочесывая пространство маховыми скачками, методично продвигаясь к цели, как косарь на лугу, – мах влево, мах вправо, только амплитуда маха метров триста туда-обратно.
И вдруг… стойка! Словно струна – корпус, вытянута голова, хвост – стрелой, чуть приподнята согнутая передняя лапа, на глазах собака становится длиннее вдвое. Тут уж егерь не дремал: ружье на изготовку, посыл собаки вперед, и дичь не выдерживает. Взлет, выстрел, и вышколенный пес угодливо несет в зубах своему воспитателю «поноску» – бекаса или дупеля.
Отец был отменный стрелок. Бекас – самая трудно поражаемая цель. Он летит от охотника, как говорится, «в угон», выписывая в воздухе синусоиду. Но сколько мне ни приходилось бывать с отцом на болотах, он по бекасу ни разу не «спуделял».
Возможно, этому способствовало несчастье, происшедшее с ним в молодые годы. На садках, подпуская вверх из кювета голубей, отец неосторожно высунулся из укрытия, и поторопившийся стрелок угодил ему дробиной в левый глаз. Теперь ему при выстреле не надо было прищуриваться, а правый глаз был ястребиной зоркости.
Так или иначе, но с охоты он возвращался всегда с полным ягдташем, а похудевшие за рабочий день собаки, прямо-таки уменьшившиеся в размерах, плелись сзади охотников, поджав хвосты и едва таща ноги.
Но не таков был Джинал, оставшийся в моей памяти по сие время как злой гений из собачьего мира. Черно-пегий пойнтер, статный красавец с породистой головой, Джинал обладал, кажется, всеми самыми отвратительными пороками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34