Файбышенко Юлий Иосифович
Осада
Юлий Иосифович ФАЙБЫШЕНКО
ОСАДА
Повесть
Ночью убили сторожа и ограбили склад потребкооперации.
Утром Гуляев допрашивал заведующего Козаченко.
- Какие товары были на складе? - спросил Гуляев.
- Мануфактура была, - зачастил заведующий, короткопалой рукой теребя лацкан выцветшего пиджака. - Продуктов: воблы - пятьсот фунтов, пряников старых там, подушечек и монпансье. Сахару колотого - шесть мешков, муки двадцать мешков. Как раз позавчера подсчитывали все с исполкомом. Распределяли.
- От исполкома кто был? - спросил Гуляев.
- Костышева и Куценко.
Гуляев кивнул. Куценко - председатель уездного исполкома - был вне подозрения. Вера Костышева - секретарь комсомольской ячейки маслозавода тоже.
- Как вы думаете, знали грабители о том, что хранится на складе? спросил Гуляев.
Козаченко заморгал глазами:
- Откуда ж мне знать?
- На полках не осталось ни крошки, значит, брали уверенно. Похоже, операция была заранее подготовлена. Кто еще знал о том, сколько товара на складе?
- Сторож знал, - сказал Козаченко, поеживаясь и вжимая подбородок в раскрытый ворот грязной рубахи, - продавец из лавки знал... Завторгом знал...
В ту же секунду дверь распахнулась, и начальник Иншаков ворвался в комнату. Козаченко отпрянул в сторону.
- Ты, - закричал Иншаков. - Ты! Шкура! Стой!
Козаченко стоял, безмолвно моргая.
- Проморгал! - кринал Иншаков. - Шкура! Продал? Ах ты, иуда ты иудейский! Знаешь, что теперь с городом будет? Нет?
Козаченко сделал слабое движение головой, означающее, что не знает.
- Ты ж нас голодной смерти предал, иуда ты! - сказал Иншаков, шагнул к столу и упал на стул. - Подвозу в город нет, - вытирая лоб фуражкой, пояснил он Гуляеву. - Клещ нас только что не вплотную обложил, а конные его у самых окраин шмыгают. А энтот, - он повернулся всем телом к завскладом и махнул рукой. - Катись, гнида!
Козаченко ветром сорвало с места. Хлопнула дверь.
- Ты вот что, Гуляев, - сказал начальник, снова нахлобучивая фуражку на лысину, - ты это дело давай двигай без никаких! Тут ниточка неизвестно куда приведет: то ли это грабеж, то ли политическая провокация. Есть у тебя какие мысли, нет?
- Пока нет, - сказал Гуляев. - Вы б, товарищ начальник, дали мне Клешкова в помощь, тогда бы справились.
- Клешков тоже не доски задом строгает, - сказал начальник, вставая. - Раз велено одному - работай, понимаешь, какое дело, один, ясно?
- Ясно, - сказал Гуляев.
Начальник вышел.
Клешков в это время сидел в горнице маленького, до подоконника вросшего в землю дома и слушал, что говорит Бубнич низкорослому крепкому мужику с широким небритым лицом.
- Положение республики трудное, - гудел глуховатый голос Бубнича, не мне тебя просвещать, Степа, не для того тебя из губернии прислали. В уезде у нас дела неважные. Фактически мы удерживаем только Сухов, да еще в Острянице засел Карпенко.
В горнице стоял застарелый запах сапог и дегтя. Этот уединенный домик, затопленный буйным цветением старого, неухоженного сада, Бубнич давно уже избрал местом конспиративных свиданий.
- Самое же главное, Степа, - медленно произнес Бубнич, - это атаман Клещ. Мы его вначале недооценили. Казался шутом гороховым с его анархией, черным знаменем и грабежами. А тут совсем не шутки. У него сейчас сабель триста. Сил наших еле-еле хватает, чтобы оборонять Сухов. Короче, передай в губернию, что без помощи мы на данном этапе не вытянем.
- Значит, не понял ты мою миссию, Бубнич. В губернию обратно я не собираюсь. Прислан я к тебе в помощь по оперативным делам. Вот это и надобно нам обмудровать. А помощи просить - кого другого найди.
Они молча посмотрели друг на друга.
- Значит, ты - это и есть вся помощь, на какую взошла губерния?
- Мало тебе? - лукаво усмехаясь, спросил приезжий, копаясь в тощем кисете. - Мало - уеду.
- Хватит, - сказал Бубнич, подавив вздох, потом улыбнулся и хлопнул приезжего по плечу: - С тобой-то, Степан, мы этому Клещу хвост накрутим.
- Ладно, с этого и будем начинать. Переведаемся с батькой Клещом.
- Вот попрошу Иншакова дать тебе помощником Саню Клешкова. - У милиции людей хватает, а у меня шаром покати. Он тоже, можно сказать, приезжий. В городке его мало знают, а в уезде тем меньше.
Гуляев жил у Полуэктова. Огромный особняк стоял в глубине двора. В доме жили: сам старый Полуэктов, купец второй гильдии, солеторговец и владелец маслозавода, его тихая и неслышная как тень жена, их племянница, юная, высокая, с надменно окаменевшим в презрении ко всему окружающему лицом, и старуха кухарка Пафнутьевна.
Гуляев, которого вселили сюда по ордеру, и не пробовал наладить отношений. С утра он спускался вниз, в умывальную, коротко здоровался с хозяином, который в это время всегда торчал внизу, неизвестно что высматривая в заузоренные диким виноградом стекла террасы, оплескивался водой, вытирался своим полотенцем и шел на кухню, где ему принадлежал большой армейский чайник. Он наливал туда воду, бросал щепотку чаю, сыпал порой душистую траву, которой снабжал его завхоз милиции Фомич; потом, дождавшись, когда вода закипит, уносил чайник к себе. Порой во время этих операций в кухне мелькала жена Полуэктова, иногда входила и ставила на плиту какие-то кастрюли племянница. Кроме утренних приветов ни с кем не было сказано ни слова.
Теперь Гуляев сидел в своей комнате на рундуке, где устроена была его постель.
Вдруг внизу неясно зазвучали голоса. Он услышал чью-то иную интонацию. Посторонний.
Гуляев прошелся по мансарде. Половицы заскрипели. Внизу все смолкло. Он прислушался. Там перешли на шепот: боятся его. Он усмехнулся. Что ж, в такое время людям есть чего бояться. Они - "бывшие", а он - следователь угрозыска, работник рабоче-крестьянской милиции.
"Ограбить склад - дело вроде бы нетрудное, - подумал он о ночном происшествии. - Иваненко-сторожа знает весь город, заговорить с ним, отвлечь внимание мог каждый. Но с другой стороны, Иваненко - старый солдат, службу знает хорошо, ночью не должен был вступать в беседу. Кроме того, город патрулируется. Любой шум может привлечь внимание патруля. Склад недалеко от базара, а там, по распоряжению военкома, патрули ходят особенно часто. Нет, скорее всего, с Иваненко заговорил кто-то знакомый. Или его отвлекли другим способом. Могли убить и на улице, потом затащить труп в склад".
Он расспрашивал старшего патрульного, тот сказал, что они появлялись на Подьячей улице, где был склад, почти каждые полчаса, все было тихо. Первый раз они встретили сторожа около склада, он сидел на ступенях и даже окликнул проходящих: нет ли закурить? Второй раз старик прохаживался по улиде. Потом его не видели - часов с двух ночи, но проверять не стали: к рассвету старик подремывал и забирался внутрь склада.
"Значит, убийство и ограбление произошло часов около трех. Но как могли за такой короткий срок вывезти товары? Хоть и было их не так уж много, но, чтобы увезти их, понадобилось наверняка несколько подвод. Скрипа же телег и грохота колес солдаты из караульной роты не слышали. На руках перетащить все это за полчаса-час слишком трудно... Ладно, гадать не будем, подытожим то, что имеем: ограбление произошло после двух, грабили профессионалы. Надо порыться в делах уездной управы и полицейского участка. Посмотреть карточки местного жулья. Но почему тут должны работать обязательно местные?"
Внизу стали разговаривать в полный голос. Сидят там за чаем, болтают. Гуляеву взгрустнулось. В этом незнакомом городке он был одинок. Правда, Санька Клешков - друг, но и с ним у Гуляева не всегда ладилось. Гуляев понимал почему. Для Клешкова, как и для Иншакова, он был чужак, "белая кость".
Он встал и спустился по винтовой деревянной лестнице вниз. Пафнутьевна, возясь у печи, коротко взглянула в его сторону и что-то пробурчала.
- Вы мне? - спросил Гуляев. Лучше было бы промолчать, но это было не в его характере.
- Говорю, не у себя дома, а ходишь тут будто хозяин.
- А-а, - сказал Гуляев. - Хозяева - это те, кто работает. Можно мне сюда чайник поставить?
- Ставь хоть бочку... Начальники!.. Откуда их набрали, начальства такого, ни вида, ни ума...
Гуляев поставил чайник, долил в него ковшом воду из ведра на лавке, и сразу же ему пришлось выдерживать новое нападение.
- Воду-то брать - это кто же велел! - подбоченившись, двинулась на него Пафнутьевна. - Аль не слыхал: кто не работает, тот не ест? Сам сказал: хозяева - это те, кто работает. Ты по дому что работал? Почто чужую воду берешь?
Гуляев посмотрел на нее, пятидесятилетнюю, крепкую еще, с нарумяненным печным жаром скуластым лицом, и засмеялся:
- Пафнутьевна, научи, куда идти, - принесу.
- Эх, злыдень, - остановилась против него и пропела Пафнутьевна, презирающе сузив глаза, - людей в могилу спосылаешь, а откуда воду берут, досе не узнал?
Гуляев остро взглянул на нее, подумал: стоит ответить или нет, решил, что нет, прихватил пустое ведро, стоявшее на лавке рядом с полным, и вышел в сени. У самой двери в темноте наткнулся на кого-то.
- Ч-черт, - сказал он, - извините, ничего не видно.
- Нет-нет, - в ту же секунду перебил его мужской голос, - это моя вина.
Вспыхнула спичка. Перед Гуляевым стоял худощавый мужчина среднего роста в пиджаке, с чеховской бородкой.
- Что-то не узнаю вас, - Гуляев не спешил уходить.
- Гость, потому и не узнаете, - сказал в темноте незнакомец. Разрешите представиться: Яковлев, работник здравоохранения, давний знакомый Полуэктовых. А вы, кажется, постоялец?
- Да, - ответил Гуляев, - постоялец. Работник милиции. Теперь позвольте пройти.
- Пардон, - посторонился в темноте Яковлев, - вы потом не зайдете ли? В пульку перекинемся, поболтаем.
- Вы же гость, я постоялец, - сказал Гуляев, - а приглашать могут только хозяева.
Он спустился по громыхающим ступеням, вышел во двор, припомнил, что колодец у конюшни, и направился туда. Луна выползала над городскими кровлями.
Скрипел журавль, лаяли вдалеке собаки, чернело небо, загораясь бесчисленными алмазными россыпями.
Едва он вошел в кухню и поставил ведро на скамью, послышалось шуршание платья.
- Простите, пожалуйста, - сказала хозяйская племянница, - дядя и тетя приглашают вас на чай.
Он посмотрел в ее большие северные глаза, спокойно и пристально наблюдающие за ним:
- Благодарю. Сегодня не могу, очень занят. В следующий раз, если позволите.
- Конечно. Приходите когда угодно, если вам позволяют ваши партийные инструкции.
- На этот счет нам инструкций не давали, - сказал Гуляев, жестко посмотрев на нее.
Они помедлили, глядя друг на друга, потом он вышел.
Что-то мешало спать, и Клешков приоткрыл глаза. Окно было странно багровым. Закат, что ли? Но разве ночью бывают закаты? Что за черт? Он привстал, вылезать из-под одеяла не хотелось: ночи стояли холодные, а в комнате было прохладно. Стекло накалялось, алые отблески полыхали вдали. Он спустил ноги на пол и, шлепая по залубенелым доскам и чертыхаясь, подошел к окну. Багровый нимб приближался. Потом вдруг что-то ухнуло, и огромное алое пламя ударило прямо в глаза. Клешков, крича сам себе, натянул галифе, на бегу прицепил пояс с револьвером, прыжком выскочил во двор и помчался вдоль забора. Горели полуэктовские склады, в которых хранились собранные за этот месяц запасы хлеба. Последняя надежда городка.
У полуэктовских лабазов, озаренные рычащим пламенем, бегали взад и вперед люди. В центре мелькали фигуры в шинелях, скакали в разные стороны всадники. Клешков увидел двух крутящихся друг перед другом конников. На одном из них пламя вызолотило белую папаху и оружие, на другом багряно светилась черная кожа куртки и фуражки.
- Товарищ начальник, - отрапортовал Александр, подбегая к всаднику в кожаном, - оперуполномоченный Клешков явился...
Лошадь начальника затанцевала, оттеснила Клешкова крупом.
- Под трибунал! - кричал Иншаков своим тонким голосом, способным пробуравить даже такую толщу, как рев огня. - Растяпы, а не бойцы революции!
- Кто растяпы? - грозно спрашивал комэск Сякин - это он был в белой кубанке. - Революционные бойцы, павшие при исполнении обязанностей? Это они растяпы?
Клешков отступил от них и осмотрелся. Три огромных деревянных склада были в сплошном огне, хрипели и вздымались обугленные стропила.
Подлетел шарабан, и с него соскочил приземистый широкоплечий человек в нахлобученной на лобастую голову кепке. Он быстро стал отдавать какие-то приказания, выстроил людей в цепочку, и по этой цепочке стали передавать ведра с водой. Несколько человек вывезли на площадь перед лабазом огромную старую пожарную бочку, потянули брезентовые рукава.
Клешков увидел Бубнича и побежал было к нему, но тот уже шел в его сторону, и Клешков остановился, ожидая приказаний.
Бубнич подошел и осадил коня Сякина, грудью толкавшего лошадь начальника Иншакова.
- Кто виноват - выяснит трибунал, - сказал он резко. - Сякин, быстро всех своих за водой! Пусть несут ее кто в чем может. Надо поставить конных цепью от реки.
Сякин немедленно умчался.
- Иншаков, - приказывал Бубнич, - оцепи пожар! Не подпускай посторонних!
Кто-то подошел и встал рядом с Клешковым. Он оглянулся. Приземистый широкоплечий человек. По лицу бегают огненные блики, кепка надвинута на самые брови. "Степан", - узнал Клешков.
- Сань, - сказал вполголоса, почти в самое ухо Клешкову приезжий, ты иди-ка стань на охрану. Там за складами один лабаз не подожжен. Если увидишь меня, не удивляйся. Что скажу - сделаешь, понял?
- Есть, - кивнул Клешков. Он пробежал мимо крайнего горящего склада, увидел, как кричит на кого-то Гуляев (хотел окликнуть его, но до того ли было), выскочил за ограду и тут увидел спешенных сякинских кавалеристов, державших коней за повод, и перед ними - темные тела на земле. Конники разом обнажили головы.
"Со своими прощаются", - понял Клешков. Склад охраняли сякинские ребята. "Видно, перебили их", - думал он, подходя к стоящему отдельно лабазу. Вокруг лежали тлевшие головешки. На двери был сбит замок. Он откинул засов, открыл дверь. Внутри - хоть шаром покати.
По жестам метавшегося в свете пламени Бубнича было видно, как он объединяет людей на борьбу за лабазы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11