И вообще — как ты можешь защищать лорда Бэрримора, если не далее как на прошлой неделе назвал его необразованным дикарем?
Энтони Фэрчайлд, виконт Ормонт, изогнул бровь.
— Тс-с. Я сказал это про его сапожника — он не может пришить подошву так, чтобы она тут же не отвалилась.
— Пожалуй, мы не о том говорим, — со вздохом произнесла Беатрис. — Уинстон Перри, маркиз Бэрримор, невероятно хорош собой, очень скоро получит высокий титул и старейшие поместья. Интересно, чем же он не подходит Аннели?
Аннели сложила руки на коленях.
— При нем я чувствую себя не в своей тарелке.
— Вот как? А почему?
— Ну… начать хотя бы с того, что он никогда не смеется. Никогда. Может, он даже улыбаться не способен. Он оскорбительно-груб с теми, кого считает ниже себя, а это чуть ли не каждый, если он не король и не регент. Он придирается к каждому слову, к каждому жесту, а собственных недостатков не видит. На днях столкнул с тротуара продавщицу цветов. Бедняжке пришлось идти по щиколотку в грязи, и она уронила все свои фиалки. А он просто стоял и свирепо смотрел на нее, словно она заслужила подобное унижение.
— Поделом ей, — заявила леди Уитем. — Этим уличным торговкам сказано, чтобы не мешали леди и джентльменам, когда те выходят на прогулку.
— Она и не мешала, мама. Она стояла в стороне. Когда я предложила ей пять шиллингов в качестве компенсации — больше у меня при себе не было, — достопочтенный лорд Бэрримор взглянул на меня так, будто тоже хотел столкнуть в грязь. Будь я его женой или служанкой, он сделал бы это не задумываясь.
— Будет тебе, ты слишком строго его судишь. — Энтони зевнул. — Я знаю его уже лет пять. Да, он суров, но в клубах и вообще в свете приобрел репутацию человека необыкновенного.
— Почему? — сухо спросила Аннели. — Потому что может пить и веселиться всю ночь, а после этого еще переспать с одной из своих многочисленных любовниц?
— Аннели! — Мать схватилась за сердце. — Откуда ты такого набралась?
— Это известно всем, мама. Его нынешняя любовница наставила своему мужу рога, но Бэрримору она вскоре наскучила и он ее бросил. Теперь во всех гостиных только об этом и говорят.
— Не думаешь ли ты, что жена, будь она у него, быстро бы его приручила? — спросила Беатрис.
— Будь у него жена, он не моргнув глазом столкнул бы ее в грязь, как ту цветочницу, и вряд ли изменил бы своим привычкам. А жену сделал бы всеобщим посмешищем. Меня трясет при одной мысли об этом.
— С тобой просто невозможно сегодня разговаривать, — простонала леди Уитем. — Ты хочешь окончательно испортить мне настроение. Даже не знаю, что делать. — Она помахала карточкой с золотым тиснением, которую держала в руке. — С его стороны было так мило распорядиться прислать к восьми вечера ландо, чтобы сопроводить нас в клуб леди Уэрдингем. Заметь, новое ландо. Надеюсь, ты понимаешь, что это значит?
Аннели вздохнула.
— Скорее всего это значит, что он недавно купил огромную дорогую повозку, нелепую до смешного, и теперь хочет порисоваться на публике.
— Ошибаешься. Это говорит о его намерениях, детка! Он восхищен тобой и хочет сделать тебе предложение. Когда нынешним вечером ты сойдешь с экипажа и рука об руку с лордом направишься в клуб леди Уэрдингем, весь Лондон поймет, что ты — будущая герцогиня Челмсфорд!
Аннели сжала кулачки так, что ногти впились в ладони.
— Но я не хочу вводить в заблуждение лондонцев и поэтому никуда не поеду в новом экипаже лорда Бэрримора нынешним вечером. И не только нынешним. Я вообще не собираюсь с ним никуда ехать, и уж тем более не позволю вести меня под руку, выставляя напоказ, будто купленную на аукционе корову-призершу.
— Зато лорд Бэрримор — приз для любой женщины, — заметила Беатрис, прикусив губу.
— Меня не интересуют призы. Во всем виновата мама. Это она всячески старалась привлечь его внимание ко мне.
— Как бы то ни было, тебя будут ждать в клубе…
— Я не поеду.
— Не поедешь?! — вскричала леди Уитем так громко, что отец с кислым выражением лица опять зашуршал газетой. — Да что ты себе позволяешь? Сам регент прибудет туда. И если мы не поедем, нас могут не пригласить на бал-маскарад, который состоится в Карлтон-Хаусе через две недели! Ты же знаешь, что леди Уэрдингем пользуется благосклонным вниманием принца! Стоит ей шепнуть ему несколько слов… Тут пахнет скандалом… — Она с наигранным отчаянием упала в кресло, обмахиваясь рукой, словно веером.
Беатрис отложила рукоделье и посмотрела на Аннели с таким видом, будто та только что вынесла им всем смертный приговор.
— Надеюсь, ты шутишь?
— Нисколько, уверяю тебя.
— Персиваль! Сделай что-нибудь!
Муж перевернул страницу и ответил со вздохом:
— Что я должен сделать, дорогая?
— Скажи дочери, чтобы перестала болтать вздор, отправилась к леди Уэрдингем и пустила там в ход все свое обаяние! А главное, чтобы сделала это с удовольствием.
Отец чуть-чуть опустил газету, так что стали видны его глаза.
— Аннели?
— Я поеду лишь в том случае, если вы меня заставите, и постараюсь пустить в ход все свое обаяние. Но сделаю это без всякого удовольствия. По принуждению.
Леди Уитем всплеснула руками и простонала в отчаянии:
— Теперь ты видишь, какая она упрямая и бессердечная…
— Мама, я только пытаюсь…
— Бессердечная и бесчувственная! Ты просто хочешь свести меня в могилу! Любая девушка почла бы за счастье… Герцогиня Челмсфорд, Господи! Говорят, у него годовой доход двадцать тысяч, и одному Богу известно, сколько он будет иметь, когда унаследует титул! Нет, я этого не допущу! Не допущу! Я не собираюсь ложиться спать с болями в желудке и с сердцебиением. Слишком много мы тебе позволяли. Слишком мягко обходились с тобой! Персиваль!
— Да, дорогая!
— Пошли за экипажем сейчас же. Она отказывается ехать в клуб? Прекрасно. Надо сделать так, чтобы в это время ее просто не было в городе. Беатрис, позови миссис Бишоп. Скажи, что Аннели уезжает на неопределенный срок на море, и вели ей немедленно уложить вещи.
Аннели мгновенно сникла.
— На море?
— Твоя двоюродная бабушка Флоренс стара, как и ее дом. Может, несколько недель в ее компании, где самое интересное занятие, на которое ты можешь рассчитывать, — это скреплять известью кирпичи, убедят тебя, что твоя жизнь в Лондоне не так ужасна, как ты думаешь.
Аннели, которая сидела в кресле, всем телом подалась вперед.
— Я никогда не говорила, что жизнь здесь ужасна! Леди Уитем тоже подалась вперед и посмотрела в глаза своей непокорной дочери.
— Поедешь в клуб?
Аннели напряглась.
— Нет.
— Тогда отправляйся к своей бабушке Флоренс и будешь пребывать там, пока не придешь в чувство. В отчаянии Аннели обратилась к отцу:
— Папа!
— Персиваль… — Голос леди Уитем проскрипел, как ногти по шиферу. — Ты прекрасно знаешь, сколько сил я приложила, чтобы выдать ее замуж за лорда Бэрримора. Это такая блестящая партия! Так что, если скажешь хоть слово в ее защиту, я прикажу миссис Бишоп собрать заодно и твои вещи. Или мои, это не имеет значения. Я под одной крышей с тобой не останусь, если ты вступишься за Аннели.
Персиваль положил газету на колени. Его голубые глаза на мгновение задержались на волевом подбородке жены, прежде чем он бросил недовольный взгляд в сторону дочери.
— Говоришь, он тебе неприятен, потому что не смеется? Моя дорогая девочка, мы прожили с твоей матерью тридцать лет, у нас прекрасная семья, но я не помню, чтобы у меня когда-нибудь появилась причина для смеха. Каждый занимается своим делом, в этом и состоит его жизнь. Пожалуйста, послушайся маму. Перестань нести вздор и пойми: либо ты выйдешь за мистера Балтимора…
— Бэрримора, — уточнил Энтони. — Не имеет значения. Либо ты выйдешь за него, будешь жить в роскоши в одном из его тринадцати поместий и делать что в голову взбредет до конца дней своих, либо начнешь прямо сейчас паковать вещи для поездки в Бриксгем, чтобы через день-другой, когда станет невмоготу, вернуться обратно и помочь маме и сестре подготовиться к твоей свадьбе. Энтони, — он подождал, пока сын повернется к нему, — ты читал утреннюю газету? Веришь ли, в палате опять дебаты по поводу того, что делать с этим пройдохой Бонапартом. Они проявили снисходительность, отправив его в ссылку на Эльбу, и посмотри, что получилось. Сто дней войны и десятки тысяч крепких английских солдат, погибших при Ватерлоо. И за что? За почетную капитуляцию без последующего наказания? Готов поспорить, этот идиот, наш хваленый министр иностранных дел, с глупой улыбкой вымаливал акт милосердия — ведь на той же странице Веллингтон пишет, я цитирую: «Он преступил черту правовых гражданских и общественных отношений, он преступник, он враг человечества». Какие слова! Повесить надо этого подлеца! И как только земля его носит!
Не дожидаясь ответа, Персиваль снова углубился в газету, где высказывались предположения о том, в каком месте причалит английский корабль «Беллерофонт» со сдавшимся корсиканским чудовищем на борту.
Аннели рассеянно слушала обличительную речь отца, лихорадочно думая о том, как бы самой избежать ссылки на ветреное побережье Девоншира. Единственное, что могло ее спасти, — это поездка в клуб с ненавистным ей лордом Бэрримором, но на это Аннели не могла согласиться и предпочла ссылку.
Как долго ей здесь придется пробыть? Неделю? Две? Ведь если она надолго исчезнет из Лондона, пройдет слух, что родители отправили ее куда-то, да еще среди ночи.
Аннели вытерла насухо ноги и посмотрела на свое отражение в зеркале, стоявшем у кровати. Ласковое солнце придало ее слегка растрепавшимся на ветру густым темно-каштановым волосам золотистый оттенок. Щеки горели. Будь она сейчас дома, мать позаботилась бы о том, чтобы горничная сделала ей компресс из молока и огуречного сока, отчего ее лицо снова стало бы нежным и белым. Мать ужаснулась бы, узнай она о прогулках дочери по берегу ранним утром без шляпы с широкими полями, защищающими от солнца. Не говоря уже о том, что ее дочь, благовоспитанная молодая леди, не только видела, но и трогала полуголого моряка. В этом случае Аннели дали бы целую кучу слабительных таблеток и поставили пиявки, чтобы вывести всю эту скверну из организма.
И в то же время ее мать, такая щепетильная, следила за тем, чтобы вырезы на платье Аннели были волнующе-глубокими, а ткань — прозрачной, позволяющей рассмотреть форму ног. Мать порицала женщин, которые подкрашивали соски, и в то же время требовала, чтобы дочь носила легчайшие шали, через которые в холодную погоду соблазнительно проглядывали соски.
Аннели поежилась от холода и тут вспомнила, что она совершенно голая. Она быстро надела платье из плотной хлопчатобумажной ткани, с высокой талией, выгодно подчеркивающее ее стройную и рослую фигуру. Его бледно-зеленый цвет идеально гармонировал с золотистым оттенком ее волос. Нескольких взмахов щеткой было достаточно, чтобы укротить непослушные кудри. Она сунула ноги в сухие туфли и поспешила к лестнице, ведущей на второй этаж.
Бабушка все еще завтракала, держа в своих сухоньких пальцах печенье, которым усердно собирала жир с тарелки. Увидев Аннели, она промокнула губы салфеткой и потянулась за тростью.
— Мне только что доложили, что твой голый мужчина сейчас находится в кухне, — сказала она, поднимаясь. — Он все еще дышит и, по словам Милдред, весьма решительный тип. Пойдем посмотрим?
Аннели предложила руку бабушке, на которой было черное бомбазиновое платье с высоким воротником, расшитым бисером, и такими же манжетами, еще десятка два лет назад вышедшее из моды. Поверх платья была накинута черная кружевная шаль. Массивные кольца с драгоценными камнями украшали чуть ли не каждый палец; некоторые свободно болтались и во время бурных бесед превращались в своего рода оружие.
В детстве Аннели очень боялась бабушку Флоренс. Теперь же бабка выглядела до того немощной, что, казалось, не в силах удержать в руках трость. Сквозь тонкую, как папирусная бумага, кожу проглядывали голубые прожилки.
В свое время Флоренс отказалась выйти за мужчину, которого отец прочил ей в мужья, и Аннели подумала, что родители нарочно отправили ее в Бриксгем, чтобы на примере бабушки она увидела, какая судьба ждет чересчур строптивую девушку.
— Мы пойдем короткой дорогой, — сказала Флоренс, указывая тростью на запасную дверь.
Аннели подогревало любопытство, ей хотелось поскорее попасть на кухню, но приходилось чинно идти рядом с бабушкой.
На одной из лестничных площадок Флоренс остановилась и ткнула тростью в стену, бросив через плечо:
— Вот где я поймала твою мать, когда, совсем еще юная, она тайком ела вишневый пирог. — Бабушка издала тихий скрипучий смешок и снова ткнула тростью в стену. — Она была толстой, как корова. Таскала еду из кладовой и сваливала все на слуг.
Аннели задумчиво уставилась на стену, потом перевела взгляд на бабушку, которая ей приветливо улыбнулась.
— Она меня не очень-то жалует, твоя мать. Должно быть, ты сильно провинилась, раз она отправила тебя ко мне. Она прислала письмо, но ее бесконечные рассуждения чересчур утомительны: на каждое осмысленное слово — сотня бессмысленных, и я просто не в состоянии это читать. Дальше приветствий не пошла. Да и приветствие какое-то дурацкое. Хуже, чем обычно.
Впервые за всю неделю бабушка заговорила о причине появления Аннели в ее доме, и хотя говорить на эту тему на лестничной площадке казалось Аннели неуместным, она все же не удержалась:
— Мама хочет выдать меня замуж.
— Все матери хотят выдать замуж своих дочерей, и дочери обычно не возражают. Потому что сами стремятся к замужеству.
— А ты не захотела выходить, — вырвалось у Аннели. Бабушка вздохнула.
— Нет, не захотела. Это была неслыханная дерзость, должна тебе сказать, поскольку считалось, что женщина способна думать лишь о цвете ленточки на орнаменте.
— С тех пор мало что изменилось, — буркнула Аннели.
— Родители по-прежнему уверены в том, что сами должны выбирать мужей своим дочерям, поскольку дочери не понимают, в чем их счастье?
— Именно так мама и рассуждает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36