Дайнс сосредоточился, когда вперед вышла другая женщина, и приложил к глазу монокль, разглядывая ее. На этот раз он оставил его на месте. Эта женщина, вернее девушка, представляла собой пухленькую блондинку с приятным лицом и великолепной фигурой.
Она назвала произведение, которое собиралась исполнить, и Чарлз поморщился, услышав резкий корнуэльский акцент, а Дайнс едва уловимо изогнул верхнюю губу. Он питал слабость к невинным деревенским девушкам. Чарлз предпочитал искушенных женщин с определенным опытом для короткой связи, поскольку с недавних пор был слишком занят делами в своем поместье, чтобы тратить силы и время на длительное ухаживание. Но даже если отбросить личные предпочтения, эта девушка была слишком неотесанной для реализации его плана.
Тем временем девушка начала исполнять ничем не примечательную, малопопулярную арию, и на лице Дайнса промелькнуло недовольство.
– Если поведение твоей сестры слишком раздражает тебя, старина, почему бы тебе не решить эту проблему?
Чарлз поморщился.
– В отношении Миллисент легче сказать, чем сделать что-нибудь.
Дайнс приподнял голову, и отдаленный свет рампы тускло отразился в его монокле.
– Послушай, Эджингтон, она всего лишь женщина. Тебе надо найти ее слабое место и сыграть на этом.
– Что ты можешь посоветовать? – отрывисто спросил Чарлз. – Я считаю неприемлемым проявлять жестокость по отношению к моим родственникам.
– Хорошо известно, что мисс Кроссхем питает слабость к азартным играм, – сказал Дайнс, небрежно пожимая плечами. – Почему бы тебе не заключить с ней пари?
Чарлз рассмеялся, не в силах удержаться.
– Слишком поздно, приятель. Она уже заключила со мной пари.
Дайнс резко повернул голову. При этом свет со сцены, отраженный линзой монокля, скрывал его глаз.
– В самом деле? Каковы же условия и ставки, если не секрет?
– Если я докажу, что какая-нибудь деревенщина или беспризорница сможет быть принятой обществом, тогда Миллисент согласится с тем, чтобы мисс Барретт вошла в наш круг, и выступит в качестве поручительницы, представляя девушку обществу, – сказал Чарлз с оттенком некоторого удовлетворения.
– А твое участие в выборе и подготовке этой никому не известной девушки останется в тайне, – добавил Дайнс. – Очень мудро.
Гиффорд покачал головой – в восхищении или с недоверием – Чарлз не мог определить.
– Скажи, чем ты будешь расплачиваться в случае проигрыша? – спросил Дайнс, снова придав своему голосу скучающий тон.
– Миллисент так уверена в своей победе, что даже не позаботилась о встречном предложении.
Дайнс громко захохотал.
– С ней определенно опасно заключать пари.
– На самом деле ты бы и сам был не прочь решиться на такой подвиг, – холодно заметил Чарлз. Половина долгов Милли после бала у Рашуэртов относилась к Дайнсу.
Дайнс пожал плечами, улыбаясь без тени раскаяния.
– Значит, на этот раз ты пришел в оперу в поисках какой-нибудь деревенщины? – спросил Гиффорд.
– Или уличной девицы, – согласился Чарлз.
– Как насчет этой? Она достаточно хорошенькая, – сказал Гиффорд, кивнув в сторону блондинки.
Чарлз поморщился:
– Она выглядит слишком неотесанной.
– Сегодня здесь будет много других девиц, – заметил Дайнс. – В случае удачи какая-нибудь из них окажется подходящей.
Чарлз обратил свое внимание на сцену.
– Это Миллисент верит в удачу, а я – в намеченный план.
Дайнс, казалось, нашел его замечание чрезвычайно забавным.
– Как и я, старина! Как и я.
– Я готова, – твердо сказала Мэгги. В животе ее урчало, но она решительно игнорировала это. Возможно, такое состояние связано с тем, что желудок не пустой, говорила она себе. Благодаря ее предприимчивости последние четыре года голод почти не мучил ее.
Перл Бланк стояла в двери гримерной, приняв артистическую позу в свете единственного газового рожка. Казалось, она всегда представляла себя на невидимой сцене, и Мэгги часто размышляла, присутствует ли с ней воображаемая публика, когда она остается одна. Оперная певица разметала свои льняные локоны и гортанно рассмеялась:
– О, дорогая, ну конечно, ты готова! Не бойся – все мы начинали так же, как ты. – Последние слова она произнесла как типичная лондонка, отбросив французский акцент, и посмотрела на Мэгги, изогнув бровь.
Мэгги улыбнулась, отметив стремление подруги поддержать ее. Однако Перл ошибалась: они не обладали равными возможностями. Мэгги понимала, что ее голос и внешность существенно отличаются от голоса и внешности соблазнительной сопрано.
– Шпасибо, – сказала она, от волнения произнеся «ш» вместо «с».
Перл предупреждающе подняла палец, и Мэгги тут же поправилась.
– Спасибо, – повторила она, подражая произношению представителей высшего общества. Мэгги не являлась великолепной певицей, но обладала превосходной способностью подражать.
Перл кивнула.
– Ты должна спеть наилучшим образом. Мистер Ларсон ищет сопрано для ведущих партий.
– Меня не волнует роль ведущей певицы. – На самом деле чем ниже будет ее статус, тем лучше. Тем дольше Дэнни не сможет обнаружить ее новую работу и попытаться навредить ей.
На лице Перл промелькнуло сомнение и тут же исчезло. Мэгги знала почему: у мистера Ларсона в хоре уже было достаточно приличных певиц. Он искал новую примадонну, и Мэгги знала, что не сможет быть таковой.
«Нет, – твердо сказала она себе, – я не сдамся так просто». Должен же быть выход из создавшегося положения. Надо только найти его.
Перл тряхнула головой, как бы проясняя ее.
– Ну не будем медлить, дорогая. Дай мне твою шляпу. Ты не станешь возражать против того, чтобы воспользоваться моим, более красивым платьем?
– Перл, ты на пол фута выше меня и у твоего платья изгибы там, где у меня нет ничего. – Мэгги выразительно махнула своей шляпой, прежде чем передать ее. – Я буду выглядеть крайне нелепо в нем.
Перл фыркнула и начала энергично подталкивать Мэгги к кулисам.
– Не понимаю, почему бы тебе не надеть что-нибудь более эффектное. Что-нибудь из твоего гардероба, которым ты пользовалась в эстрадном представлении, поскольку последнее время одеваешься как старая карга, – проворчала она.
– Думаю, костюм маленького сорванца едва ли произведет впечатление на мистера Ларсона, – возразила Мэгги.
Они подошли к группе статистов, и Мэгги остановилась, снова почувствовав необычайное волнение. Находясь позади трех женщин и сухопарого юноши, она могла видеть огромный зрительный зал, блистающий темно-красными и белыми красками.
Он был намного величественнее залов, в которых она выступала прежде, и даже лучше того, каким он был до пожара шесть лет назад. От сцены в глубь помещения уходили ряды плюшевых кресел, заканчивающиеся затейливо украшенными галереями лож, и над всем этим в сумраке потолка тускло поблескивала люстра. В центре зала располагалась увенчанная огромной короной королевская ложа со свисающими темно-красными шторами. Одна из претенденток на роль оперной певицы, стоявшая на сцене, выглядела совершенно потерянной: ее слабый голос растворялся и исчезал в огромном пространстве.
Полутемная, грязная и неотделанная даже после восстановления часть помещения за кулисами была знакома Мэгги так же хорошо, как ее маленькая квартирка, поскольку обстановка за кулисами любого театра имела схожие черты. Эти помещения, как правило, выглядели мрачными и угрожающими из-за опор, которым, похоже, не было другого места, кроме как на проходе. Под потолком висели многочисленные переплетающиеся веревки, поддерживающие светильники, декорации и занавес. Здесь всегда чувствовался характерный запах: смесь грима, масляной краски и пота.
В детстве Мэгги проводила много часов за кулисами оперного театра, готовая за пару пенни выполнять любые поручения спешащих на сцену актеров, лишь бы иметь возможность наблюдать за спектаклем из-за кулис, трепетно воспринимая музыку, которая заставляла ее парить. Там она познакомилась с Перл десять лет назад, когда была совсем ребенком, а Перл еще не освоила лондонское произношение и исполняла роли пажа или дерзкой служанки. Несколько лет назад Мэгги уже делала попытку ступить на сцену оперного театра, но тогда мистер Ларсон сказал ей то, что она и сама знала: у нее достаточно приятный драматический голос, но он не является тем божественным инструментом, каким должны обладать певицы Королевского оперного театра.
«Будь ты проклят, Дэнни, – подумала Мэгги, наверное, уже в тысячный раз на этой неделе. – Что я тебе сделала?»
Девушка на сцене закончила пение и после приглушенных слов из зала, которые Мэгги не расслышала, заковыляла прочь в подавленном состоянии. Затем было названо имя Мэгги. Перл сжала ее руку, и Мэгги, сделав глубокий вдох, шагнула на сцену и в свое будущее, каким бы оно ни было.
Чарлз взглянул на невысокую, закутанную в платок девушку, вышедшую из-за кулис. Он без особого интереса наблюдал, как она пересекла сцену, полагая, что это одна из девчонок, помогавших поправлять освещение или декорации перед очередным прослушиванием. Но девица двинулась прямо к рампе, и яркие огни осветили ее лицо – лицо вполне совершеннолетней девушки. От нее веяло поразительной силой характера, которую трудно было ожидать в таком хрупком теле. Это была не девчонка-сорванец, а женщина: еще одна певица, вышедшая для прослушивания.
У нее были темные глаза и волосы, а кожа светлая, с оттенком желтизны в ярком свете сцены. Правильные черты лица можно было назвать красивыми. Однако словами трудно передать воздействие, которое она оказывала на наблюдателя. Чарлз был поражен прежде всего исходящей от нее силой.
В ее позе чувствовалась вызывающая смелость, даже некоторая наглость, когда она обвела невидящим взглядом места в зрительном зале, ища слушателей сквозь огни рампы. Она стояла, покачиваясь на носках, словно готовилась действовать при малейшей опасности: либо атаковать, либо спасаться бегством – Чарлз не мог понять.
Девушка шагнула вперед, и черный платок соскользнул с ее плеч, открыв коричневое, строгого покроя платье.
– Могу я начать? – спросила она.
Чарлз был поражен, услышав ее безукоризненное произношение, характерное для представителей высшего общества, хотя готов был поклясться, что она никогда не принадлежала к дворянскому сословию. Он невольно подался вперед.
– Начинайте, милочка, – сказал мистер Ларсон.
– Кто эта девушка? – тихо спросил Чарлз. Мистер Ларсон заглянул в табличку на коленях своего секретаря.
– Маргарет Кинг, – сказал он. – Говорят, она проходила прослушивание четыре года назад, но я не помню ее. Должно быть, тогда она была еще совсем ребенком. По ее словам, последнее время она выступала в варьете и за нее поручилась Перл Бланк.
Брови Дайнса взметнулись вверх, и Чарлз понял почему. Перл Бланк была, бесспорно, ведущей оперной певицей, такой же замечательной, как Ла Гризи и мадам Виардо в расцвете своей карьеры, и обладала большим самомнением и достоинством, как и полагается примадонне. Как могла певичка из вульгарного варьете, будучи моложе Перл лет на шесть, быть ее ближайшей подругой?
Сейчас эта девушка смотрела прямо на них.
– Я исполню выход Одабеллы из пролога к опере «Аттила», – объявила она.
Интерес Чарлза возрос еще больше. Оперу «Аттила» не ставили в Лондоне в течение нескольких лет, и хотя автором был сам Верди, похоже, никто, кроме него самого, не считал это произведение оперой. Более того, партия Одабеллы была довольно трудной для певицы, которая должна изображать то наивную девушку, то умудренную опытом женщину – два женских характера, наиболее популярных в настоящее время в опере.
Маргарет Кинг на мгновение закрыла глаза и сделала глубокий вдох, готовясь к выступлению, а когда снова открыла их, выражение ее лица резко изменилось, приобретя пронзительные, напряженные черты. Она начала петь, и первые ноты прозвучали с необычайной чистотой и силой, отчего по спине Чарлза пробежали мурашки. Он явственно представил, как она стоит на поле боя перед ордами кочевников с мечом в руке. Даже после поражения она оставалась гордой и несгибаемой перед предводителем варваров, презирая женщин, которые прятались за спины мужчин, не встав на защиту своих жилищ и детей. Она была замечательной, превосходной актрисой.
Именно такой, какую он искал.
Объективно Кроссхем понимал, что голос Маргарет Кинг недостаточно силен, да и выразителен для оперы, и она вынуждена была замедлять темп в наиболее трудных пассажах, однако внутри у Чарлза все сжималось, когда она гордо смотрела на воображаемого Аттилу. Он не хотел, чтобы ария кончалась, и в голову ему непроизвольно пришли слова ответа Аттилы. Он, не задумываясь, встал, отчетливо понимая, что надо сделать, чтобы продолжить действо.
Мэгги допела до конца свою арию, и ее голос вызывающе прозвенел, прежде чем наступила тишина. Она заморгала, осознав, что ее руки все еще сжаты в кулаки, при этом одна поднята над головой. Ее платок соскользнул с плеч и упал на пол. Мэгги протянула руку, чтобы поднять его, когда в тишине внезапно зазвучал глубокий мужской голос.
– Bella e quellaira, о vergine…
Это был ответ Аттилы на вызов Одабеллы. Мэгги поняла, что певец явно не был профессионалом, но его голос, несмотря на неровность, волновал, заполняя зрительный зал и вызывая симпатию. Застыв в неопределенности и смущении, она смотрела в темноту позади огней рампы, в то время как певец приближался, и его голос звучал довольно мощно и уверенно, когда он выражал свое восхищение Одабеллой и объявлял, что дарует ей прощение.
Мэгги стояла в нерешительности. Было ли это своеобразное испытание? Она ответила, слепо вглядываясь вперед и стараясь различить силуэт певца.
– Fammi ridar la spada!
– Возьми мой! – Аттила приближался, и его голос теперь звучал громче. Мэгги уже могла различить его фигуру в нескольких шагах позади рампы.
Слова арии непроизвольно слетали с ее губ, в то время как она смотрела на приближающегося мужчину, не в силах оторвать от него глаз. Она клялась отомстить Аттиле и готова была убить его мечом, который тот дал ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33