Вон она, торчит впереди, на форуме Феодосия. «Дурак ты был, Феодосий, – подумал Варда, щурясь на солнце. – Нельзя было делить Рим, никак нельзя… Деление – это умаление, ослабление вдвое, это раскол и распад. Дурак…»
Варда лениво перекрестился на храм и подумал: а не пора ли подкрепиться?
Цокот копыт стих – конь ступал теперь по коврам, расстеленным по восточному обычаю на мостовой. Варда ехал мимо мастерских оружейников, предлагавших мечи, щиты, шлемы, золоченые и изукрашенные, мимо двухъярусного акведука Валента, мимо дворцов, отделанных розовым мрамором, мимо мрачных боковых улочек, зажатых девятиэтажными кирпичными инсулами-многоэтажками, крытыми черепицей, нищими и грязноватыми, и, разумеется, без каменных львов у парадных…
И форум Тавра, плотно заставленный античными статуями, и форум Константина просто кишели народом. Толпа обтекала Варду, демонстрируя общество в разрезе – менял и купцов, кухарок и экономок, мистиев-поденщиков и горластых водоносов, муниципальных рабов-уборщиков и нищих босяков, деловитых чиновников, важных стражников, шустрых воров, константинопольцев и гостей города – пеших, конных, на осликах, ведущих на поводу верблюда… Муравейник.
От форума Тавра до самого Милия, откуда начинались и Меса, и все дороги империи, тянулись Царские портики, в которых укрывались лавки ювелиров-аргиропратов и их мастерские. Этот район так и назывался – Аргиропратий. А Меса уже впадала в устье свое – площадь Августеон, украшенную статуей Святой Елены-Августы. И здесь же был исток всяческим властям. На форум с севера выходил сенат – его колоннада попирала возвышенность, с которой спускались широкие ступени. На южной стороне форума поражали роскошью и размерами бани Зевксиппа. Со всех сторон теснили площадь архитектурные изыски – и резиденция патриарха, и храм Святой Софии, и Главные ворота Ипподрома, и Большой императорский дворец. А рядом с библиотекой крепко сидело мрачное серое здание с колоннами – штаб-квартира городского эпарха, градоначальника Константинополя, уверенного почему-то в том, что является вторым лицом в империи после императора. Дурак… А вот и он сам! «Великолепный светлейший» эпарх Никита Орифа сходил по мраморным ступеням к своей колеснице-каррухе, запряженной лошадьми белой масти, – единственной колеснице во всем городе. Такая уж у эпарха привилегия. Никита ступал величаво, с большим достоинством, из-под складок белой хламиды выглядывала разноцветная обувь: на левой ноге – красный башмак, на правой – черный. Во всей империи обуваться так мог только эпарх и никто другой. «Хоть бы ты запнулся», – пожелал Орифе Варда, но пожелание его не исполнилось.
Многоязыкая толпа толклась по Августеону во всех направлениях – люди будто все разом потерялись и толком не знали, куда им идти. Охрана из варангов-русов окружила Варду, оттесняя толпу даже не мощью мышц, а силою страха. Варангов здесь боялись и уважали – не рождала еще земля лучших бойцов, таких же безумно храбрых, могучих и опытных в войне. Не было им равных ни в пешем строю, ни на море. Пачинакиты-печенеги тоже опасны, но те берут числом. Русы же превосходят врага уменьем. И если, не дай бог, их конунг однажды построит флот и соберет военные дружины в легионы, спаянные железной дисциплиной… Никто тогда не устоит! Никакое царство. Все города падут, и все народы покорятся.
Варда спешился перед Халкой – парадным вестибюлем Большого дворца, куда вели кованые медные ворота. Высокие мраморные колонны Халки, ее купол на четырех арках, вызолоченная бронзовая крыша – все должно было принизить чужеземца, явить варвару величие империи, потрясти дикаря уже в сенях «Священных палат», как прозывали дворец императора.
За спиной гулко топали варанги, позвякивая доспехами. Кесарь вышел на Милий – обширный, как форум, квадратный двор между Халкой и храмом Святой Софии. Рядом с куполом, опертым на четыре арки – точкой отсчета ромейских путей, – высилась конная статуя, поднятая на семь мраморных ступеней. Облаченный в тогу, с перьями павлина на голове, восседал на коне Юстиниан – строитель Софии. В левой руке у него была держава, увенчанная крестом, а правую император простирал к востоку. Варда прочел надпись, высеченную на постаменте: «Злодей унижен перед ним, а он прославляет боящихся Господа», и усмехнулся. Передав коня подбежавшему конюшему, Варда размял члены и не спеша обошел Халку, не обращая внимания на хлопотливых провинциальных просителей, выстаивавших очереди у ворот с медной иконой Спасителя. «Одно и то же везде, одно и то же…» – продолжал свою думу Варда. Только и живописуют наши искусники бесконечную череду императоров, торжественных и безликих. Торжественно-безликих. Безлико-торжественных. Не стало красоты, зато складки одежд на статуях, прически, всякие ничтожные застежки переданы аккуратно и тщательно. Лисипп, Фидий, Пракситель ваяли поэмы. Скульпторы-ромеи составляли протокол. Скорбно качая головой, Варда отпер тяжелую железную дверь и проследовал в круглый зал с полом из фиолетового и желтого мрамора. Мозаика под куполом изображала Юстиниана и Феодору, царедворцев в парадных одеяниях, и полководца Велизария, любовника красотки Феодоры, но Варда даже не поднял головы – однообразное роскошество приедается.
Толкнув створки бронзовых дверей, Варда вышел на дорогу, обставленную колоннами, и зашагал через внутренние дворы, куда выходили казармы. Тут проживала почетная стража императора. Воины носили белые туники и золотые шлемы с красными перьями, а на их позолоченных щитах значилось: «Иисус Христос». Хотя… Варда усмехнулся. Слово «воины» стоило бы взять в кавычки. Воины шагают позади него – молчаливые, суровые варанги. А эти… петухи только и годятся, что для парадов.
Дорога уперлась в три двери, выложенные слоновой костью. Варда отворил среднюю и вошел в первый тронный зал, устланный драгоценными коврами. Далее шел Золотой зал – Хрисотриклиний. Двери, в него ведущие, отлили из серебра. А может, и выковали. Купол и стены были отделаны мозаикой на золотом фоне, а против входа висели массивные парчовые портьеры. Сколько денег на все это угрохали, а смысл?..
Долго шел Варда. Через галереи, аркады, залы круглые, квадратные и многоугольные. В одних были колонны из зеленого мрамора, в других – из желтого, в третьих – из полупрозрачного оникса. Он шел мимо фонтана из серебра, мимо чудовищной вазы из чистого золота, мимо бассейна из яшмы. Спустившись в парк и обойдя Порфирную палату – императорский родильный покой с пирамидальной крышей и стенами, облицованными дорогим камнем пурпурного цвета, Варда сошел по гранитным ступеням на причал императорской гавани Буколеон. У самой воды красовалась скульптура, давшая название бухте, – косматый каменный лев терзал ревущего каменного быка. Изогнутые гранитные молы, украшенные статуями, обнимали мандракий – ковш порта. Молы кончались башнями, откуда цепями открывали и запирали ворота гавани.
На тихой воде покачивались пять лодий варангов – изящных «моноксилов», как их прозывали ромеи, «однодеревок». Прозывали с большой долей зависти и ревности – варанги делали киль лодьи из одного дерева, даже если та вытягивалась в длину на пятьдесят шагов. В лесах империи таких громадных дерев не росло… Был и еще один повод для зависти – варанги умели гнуть дерево для шпангоутов. Римляне – те, давние римляне-язычники, тоже владели этим умением. А вот ромеи-христиане утратили тайну сию, забыли… И сколачивали шпангоуты трирем из отдельных кусков, гвоздями. Одно утешает – на громоздких, некрасивых, тихоходных триремах стоят сифоны, пышущие «греческим огнем»…
– Вы славно послужили василевсу, – торжественно сказал Варда, – и будете щедро награждены…
Асмуд с достоинством поклонился.
– Тебе, архонт, – продолжал кесарь, – полагается по шесть литр золота за год службы. Прослужил ты ровно три года, итого – восемнадцать литр! Каждому воину дружины твоей приходится по литре золота за год, итого – три литры в одни руки!
Он повернулся и сделал знак. Служители живо сволокли по лестнице тяжелые кожаные мешочки. Варанги весело загомонили, переняли ценный груз и понесли на борт.
– Прощай, архонт, – чопорно сказал Варда. – С богом!
Асмуд снова поклонился и взошел на борт. Ворота мандракия дрогнули, пошли открываться, но Варда не досмотрел отплытие до конца. Он поднялся во дворец Буколеон и прошел в свою комнату. Большое окно с бронзовой рамой, застекленной мутными стеклами, было распахнуто. Ветерок надувал тяжелые занавеси из дорогих паволок. Варда подошел к окну и облокотился о мраморный подоконник.
Слева светился золотом купол Триконха, справа выступал мраморный вестибюль императорской термы. А впереди, за неприступной грядою стен, сверкал и переливался Босфор. Были хорошо видны кисточки кипарисов на азиатском берегу. По лазурной глади вод, отражаясь в ней, словно в зеркале, проходила мощная трирема, одновременно перенося две сотни весел. А ей навстречу летели пять лодий, распустив полосатые паруса, – варанги спешили домой.

2

Путь «из греков в варяги»
Асмуд хевдинг не вторил трусливым купцам, плывущим за море вдоль берегов, – так и дольше, и опаснее. Бурю всегда лучше переждать вдали от суши с ее мелями и рифами. Лодьи пересекли Понт Эвксинский, прозванный Русским морем, по прямой, зашли за покупками в Херсон и двинулись к реке Непру, который ромеи звали Борисфеном. Четыре недели поднимались лодьи вверх по реке. Грести варанги могли и быстрее, но куда было спешить? Не в поход шли, а из похода…
Ранним июньским утром лодьи Асмуда хевдинга, скаля зубастые пасти драконов на высоких штевнях, отчалили от пристаней Витахольма. Парусов не распускали, шли на веслах. Начиналось лето, разлив вешних вод давно минул, однако течение Непра не растеряло мощи. Свивая притоки, Непр нес на юг великую массу мутной влаги. Но сильные руки варягов одолевали могучую реку, единым махом окуная в воду десятки весел. Сливая усилия, они загребали на общем выдохе, и пенные бурунчики вскипали, расходясь от острых форштевней.
Асмуд хевдинг оперся спиной о мачту. Поскрипывая кольчугой, сложил руки на груди. Красиво идем!
Он окинул взглядом широкие спины гребцов, бугрившиеся желваками мышц, оглянулся на лодьи, шедшие следом, перевел глаза на тающие синие тучки с лиловой опушью. Ночная гроза уходила на закат, пятная холмы отсветами зарниц. Плотно сжатые губы хевдинга дрогнули в скупой улыбке.
Три года минуло с тех пор, как покинули они родные пределы, их одежды пропахли дымом походных костров и чужих очагов. Две сотни молодых, буйных дренгов водил он в Миклагард. Василевсы ромеев всегда привечали варягов, прозывая их по-своему, «варангами из страны Рос». Воинство Асмуда без разговоров взяли на почетную службу в великую этерию – личную гвардию императора. А кому еще охранить венценосца? У ромеев воины перевелись – мелочь всякая служит, трусливая и жадная до чинов и наград, будто для смеху нацепившая на свои слабые тельца золоченые панцири. А росы с малолетства к мечу приучены, их рука тверда, взгляд бестрепетен, сердце сурово. Недаром пылкие и страстные южанки искали их ласк! И находили…
– Архонт Асмуд! – окликнули хевдинга.
Асмуд повернулся навстречу глыбоподобному ромею, затянутому в черную рясу. Лицо ромея было сплошь покрыто волосами, длинные кудри цеплялись за курчавую бородку, оставляя лишь немного места для хрящеватого носа с горбинкой да черных глаз, цепких и холодных. Это был Агапит Комнин, то ли диакон, то ли иерей – в общем, жрец Распятого. Асмуд презирал христиан, а попов и вовсе считал за врагов веры, но Агапит был непрост. От него исходило ощущение силы и опасности. Другой бы ни за что не согласился плыть в Гарды вместе с варягами, а Агапит сам напросился в Херсоне – надо было ему сменить прежнего священника в Альдейгьюборге, в тамошней церквушке. Зачем, Асмуд не понимал. Все равно ведь в ту церковь никто не ходит! Но просьбу смелого попа уважил.
– Как спалось? – усмехнулся Асмуд.
– Скверно, архонт, – признался Агапит. – А мы что, так и будем плыть? Без остановок?
– В Мелинеске постоим чуток, – прищурился Асмуд. – На торгу побываем, друзей проведаем… Там Непр кончается, и начинается Верхний волок.
Асмуд подошел ближе к борту и оперся о распаренное плечо гребца.
– Рогволт, – спросил он, – а это что там такое белеет?
Рогволт приподнялся со скамьи, выглядывая за щиты, навешанные на борт.
– Это колбяги! – уверенно сказал он. – С год как поселились! Мне в Витахольме сказывали…
– Колбяги? – нахмурил брови хевдинг, не отрывая острых глаз от приземистых срубов, белевших свежим деревом. – Не слыхал! Какого они хоть роду-племени?
– Да тоже славины!
– Славины-склавины… – усмехнулся Асмуд и гаркнул: – Братие! А не разжиться ли нам трэлями? А?!
– Любо! – заорала, загоготала, засвистела братия.
– Вольгаст! Правь к берегу! – скомандовал хевдинг.
Старый Вольгаст-кормщик осклабился, тряхнул седой гривой и шевельнул рулевым веслом, направляя лодью к селению колбягов. Протрубил рог, разнося приказ хевдинга, и еще четыре лодьи покинули стрежень, сворачивая к берегу. Рабов словить? Любо!
Селение было невелико – десяток землянок, пара шалашей и три больших, длинных дома, сложенных из саманного кирпича, крытых поверху камышом. Хозяйство у переселенцев только-только налаживалось, но жили они без опасу – ни ров не копан вокруг, ни вал не сыпан.
Асмуд пренебрежительно скривился – его гридни, даже если на одну-единственную ночь разбивали лагерь, обязательно обносили шатры крепким частоколом. И выставляли дозор. В степи, конечно, труднее деревом разжиться, но здесь-то что мешает? Вона, лес какой!
За хатами колбягов вставали высоченные дубы, клены и грабы. Вывод? Или жители здешние ленивы, или глупы. И то и другое наказуемо…
– Эгей, гридь! – кликнул Асмуд. – Берем только девок и мужиков помоложе! Крут! Заходишь слева! Лидул! Твои справа! Гляди, чтобы в лес не смылись!
1 2 3 4 5 6 7