Толстыми пальцами Бак взъерошил волосы.
— Господи, ей-богу, я и сам не знаю, что сказать. Это очень большие деньги, но мои родные будут страшно удивлены и расстроены. Я хочу сказать…
— Я ведь не ради себя уговариваю тебя, Бак! Подумай о своих товарищах по колледжу. Неужели ты хочешь, чтобы они в этом году проиграли?
—Нет, конечно, — пробормотал тот.
— Тридцать пять тысяч. Бак.
— Господи, но…
— Я слышал каждое ваше слово, — проговорил вдруг рыжий молодой человек. Он пил не бенедиктин или адскую воду, вместо этого он расплескал по столу виски с содовой, усаживаясь без приглашения рядом с Баком лицом к доктору Роузберри. Из-за расстегнутого воротника его рубашки явственно выглядывала красная безрукавка Лужка.
— Я все слышал, — сказал он и мрачно опустил руку на плечо Бака. — И вот ты оказался на распутье, мой мальчик. Теперь не так уж много осталось распутий для людей. Ничего не осталось, кроме прямого пути с утесами по обочинам.
— Да кто вы такой, черт побери? — раздраженно проговорил доктор Роузберри.
— Доктор, не забывайте, доктор Эдмунд Л. Гаррисон, Заводы Итака. Называй меня Эд или гони пять долларов.
— Уйдем от этого пьяницы, — сказал доктор Рбузберри.
Гаррисон грохнул кулаком по столу.
— Выслушайте меня! — он обращался только к Баку, загораживая ему выход. — Достопочтенный доктор Роузберри представляет здесь один путь, а я — второй. Я — это ты, если ты будешь продолжать свои занятия и протянешь еще пять лет.
Глаза его были полузакрыты, он был пьян до того, что, казалось, готов был вот-вот разразиться слезами, настолько сильно в нем взыграло стремление относиться ко всем с любовью и заботой.
— Если ты хороший человек и при этом думающий, — сказал он, — отбитые на стадионе почки не причинят тебе такой боли, как жизнь инженера и управляющего. При такой жизни, уж можешь мне поверить, люди, думающие и чувствующие, готовые признать за другими право на странности, умирают тысячами смертей.
Доктор Роузберри откинулся на спинку скамьи, скрестив руки на своем плоском и мускулистом животе. Разговор ему начинал все больше и больше нравиться. Он понимал, что найми он профессионального актера для обработки Бака, тот бы содрал с него баснословную сумму — за такую сценку, которую сейчас совершенно бесплатно разыгрывает доктор Гаррисон.
— Лучший человек из всех, кого я видел на Лужке…
— На Лужке? — благоговейно переспросил Бак.
— Да, на Лужке, — сказал Гаррисон, — где люди, идущие во главе процессии цивилизации, демонстрируют на личном примере, что их умственные способности остались на уровне десятилетнего возраста и что они к тому же не имеют ни малейшего понятия о том, что творят они с миром.
— Они распахивают двери перед процессией! — горячо возразил Бак, шокированный этим разговором, так явно отдающим саботажем, пытаясь подыскать наиболее веские аргументы, подобающие хорошему гражданину. Эту звучную фразу он услышал на вводной лекции, когда вновь поступающих знакомили с программой обучения, лекции, на которой наиболее запомнившимся ему Докладчиком был доктор Кронер.
— Они захлопывают дверь перед любым и каждым, — сказал Гаррисон. — Вот что они делают.
— Говорите немного потише, — предупредил доктор Роузберри.
— А мне все равно, — отрезал Гаррисон, — особенно после того, что они сделали с единственным взрослым человеком в этом сборище недорослей. Они выставили Протеуса, вот что они сделали!
— Да Протеус умер много лет назад, — сказал Бак, уверенный, что теперь-то ему удалось поймать Гаррисона на лжи.
— Это его сын, его сын Пол, — сказал Гаррисон. — Так вот что я тебе скажу, мой мальчик, — иди и получай свои деньги на стадионе, и пусть будут синяки, боль и кровь. В этом есть и честь и слава
— пусть небольшая на худой конец, — но ты никогда не возненавидишь самого себя. И уж во всяком случае, держись подальше от этих первых рядов процессии, где ты тут же заработаешь по шее, если только вообще не свернешь ее себе на всех взлетах и падениях, ожидающих тебя, когда ты будешь возглавлять целый выводок фабрик. — Он попытался подняться, но с первого раза ему это не удалось, и он сделал вторую попытку. — Во всяком случае, желаю счастливого пути.
— Куда же вы? — сказал докюр Роузберри. — Посидите с нами.
— Куда? Прежде всего отключить ту часть Заводов Итака, за которую я отвечаю, а затем на какой-нибудь остров или в какую— нибудь хижину в северных лесах, в лачугу в Эвеглейдс.
— И что там делать? — спросил Бак, пораженный.
— Что делать? — спросил Гаррисон. — Делать? Вот в этом-то и вся суть, мой мальчик. Все двери закрыты. Делать нечего, кроме как пытаться подыскать себе тихую гавань, без машин и без автоматов.
— А что вы имеете против машин? — сказал Бак.
— Они рабы.
— Ну, так в чем же дело? — сказал Бак. — Я хочу сказать, машины ведь не люди. Они прекрасно могут работать.
— Конечно, могут. Но ведь они к тому же еще и соревнуются в этом с людьми.
— Да ведь это же очень здорово, учитывая, что они избавляют людей от многих неприятных работ.
— Каждый, кто вступает в соревнование с рабом, сам раб, — тихо сказал Гаррисон и вышел.
Брюнет в студенческой форме, выглядящий, однако, значительно старше, отодвинул свой нетронутый бенедиктин и адскую воду на стойке бара. Он внимательно пригляделся к лицам Роузберри и Юнга, как бы стараясь запомнить их, а затем вслед за Гаррисоном покинул ресторан.
— Давай выйдем в вестибюль, там мы сможем поговорить спокойно, — сказал Роузберри, когда снова начался цикл песенок.
«Бодрей, бодрей, мы снова здесь…», — завели молодые голоса, и Юнг с Роузберри двинулись по направлению к вестибюлю.
— Ну, — сказал доктор Роузберри.
— Я…
— Доктор Роузберри, если я не ошибаюсь?
Доктор Роузберри поглядел на помешавшего им человека с усами песочного цвета, в сиреневой рубашке, с бутоньеркой такого же цвета и в ярком жилете, контрастирующем с темным костюмом.
— Да.
— Моя фамилия Холъярд, Холъярд Э. Ю., я из госдепартамента. А вот эти джентльмены — шах Братпура и его переводчик Хашдрахр Миазма. Мы как раз собирались направиться в дом директора университета, но тут я заметил вас.
— Я в восторге, — сказал доктор Роузберри.
— Брахоус брахоуна, боуна саки, — сказал шах, чуть заметно поклонившись.
Холъярд нервно рассмеялся.
— Я полагаю, что нам предстоит обстряпать завтра утром небольшое дельце, не так ли?
—О, — сказал Роузберри, — вы, следовательно, тот, кто должен сдавать экзамены по физподготовке?
— Вот именно, вот именно. Я уже несколько недель не держал и сигаретки во рту. Это отнимет много времени?
— Нет, не думаю. Пятнадцати минут будет вполне достаточно.
— О? Так быстро? Ну, вот и отлично. — Теннисные туфли и шорты, которые Холъярд купил сегодня, не успеют истрепаться за эти несколько минут.
— О, виноват, джентльмены, — сказал Роузберри. — Разрешите вам представить Бака Юнга. Он наш студент.
— Лакки-ти такару? — спросил шах юношу.
— Нравится вам здесь? — перевел Хашдрахр.
— Да, сэр. Очень нравится, сэр, ваше высочество.
— Да, большие перемены произошли здесь со времени моего студенчества, — сказал Холъярд. — Клянусь богом, нам ведь приходилось вставать рано утром, подыматься на холм в любую погоду и сидеть в залах, выслушивая скучнейшие лекции. Ну и конечно, какому-то бедняге приходилось стоять перед всеми нами и бубнить по шесть дней в неделю, и чаще всего получалось, что он был плохим оратором и совсем уж никаким актером.
— Да, профессиональные актеры и телевизионные передачи значительно улучшили дело образования, сэр, — сказал Бак.
— А экзамены! — сказал Холъярд. — Сейчас это очень здорово, сами знаете, подбираешь ответы, а затем тут же узнаешь, сдал ты или нет. Милый мой мальчик, нам-то ведь приходилось писать столько, что просто руки отваливались, а потом еще надо было дожидаться целыми неделями, пока профессор примет у тебя экзамен. И часто получалось так, что они еще и ошибались в отметках.
— Да, сэр, — вежливо согласился с ним Бак.
— Ну, значит, завтра я повидаю кого-нибудь из ваших ассистентов, не так ли? — сказал Холъярд, обращаясь к Роузберри.
— Я полагаю, что мне следует лично заняться вашими экзаменами, — сказал Роузберри.
— Чудесно! Я это рассматриваю как большую честь, особенно учитывая приближение спортивного сезона.
— Это уж точно, — сказал Роузберри. Он полез в нагрудный карман и достал письмо и напоминание. Письмо он протянул Холъярду. — Это вот вам следует прочесть, прежде чем вы придете ко мне.
— Отлично, благодарю вас.
Холъярд взял письмо, полагая, что это список упражнений, которые ему предстоит выполнить на экзаменах. Он тепло улыбнулся Роузберри, который столь ясно дал ему понять, что доктору Холъярду предстоит выполнить исключительно простой и короткий комплекс упражнений. «Каких-нибудь пятнадцать минут, — сказал он. — И этого будет вполне достаточно».
Холъярд мельком взглянул на письмо и вначале никак не мог сообразить, что же это такое. Письмо было адресовано президенту Корнелля, доктору Альберту Харперсу, а вовсе не ему. Более того, дата на письме была пятилетней давности.
«Дорогой доктор Харперс, — говорилось в письме, — мне представилась возможность поглядеть на людей, носящих форму Красных и Белых, после их игры с Пенсильванским университетом в Филадельфии на Празднике Благодарения, и я вынужден заявить: мне стыдно было бы сказать кому-либо, что я бывал ближе чем в пятидесяти милях от Итаки.
После игры я зашел пообедать в Кибернетический клуб, когда команда нашего университета во главе с вашим новым приобретением, пресловутым доктором Роузберри, прибыла туда в полном составе…»
Далее в письме шло описание последовавшей за этим вакханалии и особо подчеркивалось явно неприличное поведение Роузберри.
«…Позволю себе еще раз напомнить вам, что поскольку все они носили те цвета, которые, уж вы простите меня за некоторую старомодность, я всегда считал для себя чем-то святым, — цвета спортивной формы Биг-Ред…
…Исходя из всего вышесказанного, доктор Харперс, я считаю себя обязанным в качестве лояльного питомца Корнелля заявить, что уже первый год работы доктора Роузберри в качестве тренера Биг-Ред приводит к выводам, что команда эта стоит на дурном пути и что в случае дальнейшего пребывания Роузберри на этом посту глубокое моральное разложение команды нанесет большой ущерб тому учреждению, которое я всегда с гордостью называл своей альма матер, и целый ряд спортивных побед на стадионах не будет в состоянии его исправить…
Я продолжаю питать самые горячие надежды на то, что либо Роузберри прикажут оставить этот пост, либо под давлением возмущенных питомцев Корнелля он будет переведен в какое-нибудь третьестепенное учебное заведение.
Именно с этой целью я направляю копии этого письма Секретарю Союза Питомцев, в каждое из местных отделений Питомцев Корнелля, попечительскому совету и Секретарю Управления по делам спорта в Вашингтоне.
Искренне преданный вам Доктор Юинг Дж . Холъярд» .
— О, — сказал доктор Холъярд, вся напыщенность которого моментально куда-то улетучилась и который вдруг стал очень странно выглядеть в своем наряде, всего какую-то минуту назад казавшемся верхом элегантности. — Вы видели это письмо, не правда ли?
— Доктор Харперс полагал, что оно может заинтересовать меня.
Вымученная улыбка приоткрыла былые зубы Холъярда.
— Да, давненько это было. Не правда ли, доктор? Чуть ли не целую сотню лет назад.
— А по мне — словно это было вчера.
— Ха, ха. Много воды прошло с тех пор. Правда ведь?
Шах вопросительно посмотрел на Хашдрахра, как бы спрашивая у него, что же это заставило так неожиданно потускнеть мистера Холъярда. Хашдрахр в ответ только пожал плечами.
— Много лет прошло, — поправил Бак Юнг, почувствовав, что разговор принял какой-то мрачноватый оттенок. — А воды утекло .
— Да, да. Именно так, — глухо согласился с ним Холъярд. — Ну, нам, пожалуй, лучше всего трогаться. Увидимся завтра утром.
— Такого зрелища я не пропущу ни за что на свете.
Доктор Роузберри снова повернулся к Баку Юнгу. Тем временем Холъярд с мрачным видом повел шаха и Хашдрахра в темную ночь над Итакой. Шах ожесточенно чихал по пути.
— Итак, мой мальчик, — сказал Роузберри, — что же ты скажешь относительно тридцати пяти тысяч? Да или нет?
— Я…
— Тридцать шесть…
— Да, — прошептал Бак. — Да, и пусть все катится к чертям.
Когда эта пара вернулась в Датский ресторанчик обмыть сделку, Пэди и Мак-Клауд все еще продолжали свой невеселый разговор в темном углу.
— Конечно, — сказал Пэди, — с Роузберри работать трудно, но тут еще приходится благодарить бога за то, что ты не работаешь на Гарвард.
Мак-Клауд кивнул.
— Да, если работаешь там, они не разрешают тебе ничего надевать, кроме темного фланелевого тренировочного костюма зимой и простого трикотажного летом.
Обоих передернуло от отвращения, и они тут же наполнили свои стаканы из спрятанного под столом запаса.
— И к тому же без рукавов, — добавил Пэди.
XXIX
Доктор Пол Протеус, а практически просто мистер Пол Протеус, находясь под действием безвредного наркотика, не видел ничего, кроме очень приятных снов, и одновременно с этим говорил не особенно связно, но зато вполне искренне, на любые предложенные ему темы. Весь этот разговор, все эти ответы на вопросы велись в таком тоне, будто задавали их человеку, нанятому представлять Пола перед его собеседниками в то время, как сам Пол все свое внимание сосредоточил на очень милой и увлекательной фантасмагории, упрятанной от посторонних глаз его закрытыми веками.
— Вас действительно выгнали или это было сделано для вида? — спросил голос.
— Для вида. Считалось, что это нужно для того, чтоб я вступил в Общество Заколдованных Рубашек и выведал их планы. Да только я на самом деле ушел от них, а они все еще об этом не догадываются. — Пол рассмеялся.
А в своем сне Пол с удивительной энергией и легкостью танцевал под чарующие ритмы «Сюиты здания 58».
«Фуррразов-ов-ов-ов-ов-ов!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47