Признаюсь, меня это устраивало,
зачем же сразу и навсегда отталкивать поддержку? Но сегодня я спрашиваю
себя, не следует ли обратить внимание моих последовательниц на то, что
отказаться от своей женской сущности они сумеют вовсе не тотчас, как
только станут мужчиной.
Мое приподнятое настроение держалось полтора дня и одну ночь. В про-
токоле опыта вы прочтете, что я в то утро медленно - мне понадобилось на
это сорок минутспустился с холма и пошел к своему дому-башне. А задума-
лись ли мы с вами над тем, что новехонький мужчина вынужден будет обхо-
диться воспоминаниями бывшей женщины? Так вот я, Иначек, думал по дороге
о бывшем возлюбленном той женщины, которой я некогда был. О моем милом
Бертраме, объявившем мне почти три года назад на этой самой дороге от
обсерватории, что так больше жить нельзя. Он не возражает против женщин-
научных работников, он за высокий процент женщин в науке; но что попрос-
ту противопоказано женщине, так это стремление к абсолюту. Нельзя же мне
проводить ночи в институте (мы тогда начали опыты с обезьянами; помните,
профессор, тех первых самок с повышенной возбудимостью?), нельзя же пос-
тоянно увиливать от решения вашей главной проблемы. А наша главная проб-
лема-ребенок. Мне было тридцать, и я признавала, что Бертрам прав. Раз-
говор наш состоялся как раз в тот день, когда вы мимоходом назначили мне
примерный срок для опыта с человеком: три года. И предложили руководить
новой рабочей группой. Должна же я знать, чего хочу, сказал Бертрам. Я
хотела ребенка. У Бертрама теперь есть ребенок, я могу его видеть, когда
пожелаю, жена Бертрама хорошо ко мне относится. Но меня смущает, что в
ее отношении сквозит порой благодарность и какая-то растерянность: неу-
жели нашлась женщина, которая отдала другой такое сокровище, как этот
мужчина? Никуда же, черт побори, не годится, сказал Бертрам, - мы оста-
новились у ярко освещенного дворца культуры Урания, был дивный прозрач-
ный майский вечер, повсюду прогуливались юные влюбленные пары, - никуда
же не годится, что у меня не находится времени побывать на дне рождения
хоть у кого-нибудь из его многочисленной родни и что я ни разу по-насто-
ящему не обиделась на него. И не ревновала его. И не желала владеть им
целиком и полностью, что, разумеется, всякий сочтет за отсутствие насто-
ящей любви. Неужели я не могу хоть в чем-то пойти ему навстречу? В ответ
я спросила его - куда? В ухоженную трехкомнатную квартиру? Проводить
вместе вечера у телевизора и вечно бывать в гостях у его многочисленной
родни?
На следующий день я дала согласие руководить нашей группой, о чем
впервые вспомнила без сожаления в первую ночь, став мужчиной. А в тот
вечер было произнесено слово "противоестественно", и убрать его никакие
чары были не в силах. Когда-нибудь, сказал Бертрам, женщина, которая от-
вергает найденный специально для ее пола компромисс, которой никак не
удается лсмягчить взгляд и обратить глаза в клочок небес или каплю воды,
которая не желает, чтобы ее вели по жизни за ручку, а хочет жить своим
умом, когда-нибудь эта женщина поймет, что значит вина. Смотри, как бы
тебе не пожалеть. Я пожалела тотчас, как только Бертрам повернулся и
ушел от меня. Но теперь, став мужчиной, я на том же месте ничуть ни о
чем не жалел. Единственное, что я чувствовал, - это благодарность.
А распознали вы мою тактику в последние три года? Вам, чтобы прове-
рить ваш препарат, нужна была такая женщина, как я. И я хотела исподволь
подвести вас к мысли, что вы нуждаетесь во мне. Я, женщина, должна была
доказать свою ценность, соглашаясь стать мужчиной. Я прикинулась непри-
тязательной, дабы скрыть, что понимаю свое нелепое положение.
Привратнику нашего дома я представился в то первое утро моим собс-
твенным кузеном, который по договоренности собирался пожить в квартире
кузины, уехавшей в командировку, и меня тотчас занесли в домовую книгу
под рубрикой в гости на длительный срок. Ни одна душа не заметила от-
сутствия жилицы из квартиры номер 17.09 и не обратила внимания на нового
соседа. В этом отношении все шло без сучка без задоринки.
Как обычно, войдя в комнату, я сразу же встал у большого окна. В
шкафу висели мужские костюмы, в ванной лежали предметы мужского туалета.
А я стоял, устремив чисто женский взгляд в окно вашего кабинета, единс-
твенное, к моему удовлетворению, освещенное окно длинного институтского
здания, но и оно очень скоро, как если бы свет у меня послужил сигналом
для вас, погрузилось в темноту. Тут я, Иначек, попытался изобразить
улыбку, которой так хорошо владел, будучи женщиной. Улыбка эта все еще
жила во мне, я явственно ощущал ее. Но одновременно чувствовал, что она
мне больше не удается.
Это был первый, очень еще краткий приступ замешательства. Хорошень-
кое дело, пробормотал я и отправился под душ, где, познакомившись впер-
вые со своим новым челом, заключил с ним тесную дружбу; да, как мужчина
я оказался таким же видным, статным и цветущим, каким был женщиной.
Уродливого человека мы, чтобы не дискредитировать метод, не допустили бы
к подобному эксперименту...
Затаенная обида? Доктор Рюдигер был первый, кто упрекнул меня в
этом. Но еще до того он позабавился рассказанной мною историей о "малют-
ке" соседке. Я столкнулся с ней утром в лифте и, слыша ее вздохи, спро-
сил, что у нее болит. В ответ я получил взгляд, который и червяка прев-
ратил бы в мужчину. Однако наиприятнейшие ощущения не нашли у меня пол-
ного выражения из-за чисто женской насмешливой мысли: гляди-ка, а ведь
действует!.. Потому-то я и рассказываю об этом. Чтобы вы не подумали,
будто средство ваше хоть в чем-то, а особенно в этом наиважнейшем пунк-
те, дало осечку. Это я, я - женщина, насмешками, щепетильностью или поп-
росту нетерпением саботировала мужские триумфы господина Иначека. Это я,
я - женщина, помешала ему поднять "малюткину" сумочку (разве не была "я"
старше?), заставила его громоздить ошибку на ошибку, пока взгляд ее, по-
началу ничего не понимающий, не стал ледяным.
- Да, милый мой, - так обращался теперь ко мне доктор Рюдигер, - вот
и наступил час отмщения.
Правда, потеряв меня, он быстро утешился. И, считая меня вполне при-
емлемым, прежде всего хотел отработать тест, который бы однозначно дока-
зал, что чувства мои реагируют именно так, как следовало ожидать, судя
по моим прежним показателям. Синее оставалось для меня синим, жидкость,
нагретая до 50 градусов, - горячей, а тринадцать бессмысленных предметов
на лабораторном столе я не в состоянии был запомнить быстрее, чем преж-
де; последнее, кажется, несколько разочаровало Рюдигера. Но когда я вы-
полнял дополнительный тест, кое-какие мои новые ответы отличались от
старых, и тут он оживился. Увеличение же времени на ответы вполне объяс-
нялось потерей спонтанности: должен ли я отвечать как женщина? Или как
мужчина? Если как мужчина, то что же, ради всего святого? В конце концов
я отвечал на красное не любовь, как прежде, а ярость. На женщину - не
мужчина, а красавица, на ребенок - грязный вместо нежный, на девушка -
не стройная, а прелесть.
-О-ля-ля, -сказал Рюдигер, - полный порядок, мой милый.
После этого теста мы решили пойти закусить. И, непринужденно болтая,
зашагали по длинным институтским коридорам к столовой; одной рукой Рюди-
гер, погруженный в разговор, обнял меня за плечи. Два добрых приятеля.
Общим знакомым Рюдигер с удовольствием представлял меня как коллегу и
гостя института, а если те удивлялись, что им знакома та или иная черта
в моем лице, мы их высмеивали. За вашими дверьми, профессор, царила ти-
шина. Вы нигде не попались нам навстречу. И в столовой вас не оказалось.
Нет, любопытством вы не страдали. А потому не видели, что мне пришлось
есть свиную ножку с гороховым пюре-доказательство мужественности, по
мнению доктора Рюдигера.
В первый, но не в последний раз я подумал, что под влиянием моего
превращения мой визави изменился больше, нежели я сам. Поистине, только
вы ничуть не переменились. Доктор Рюдигер без обиняков признавал, что
удовлетворен моим "новым" изданием, и даже готов был обосновать свое
удовлетворение. Мотив мести, конечно же, надо считать шуткой. Хотя не-
большое наказание мне, возможно, пошло бы на пользу. За что? Да за прок-
лятое высокомерие, разумеется. За плохой пример, который я подал другим
женщинам своим добровольным безбрачием, усугубляя тем самым все возрас-
тающее отвращение слабого пола к браку и поддерживая мятеж против скуки
и непродуктивности этого института. О нет, Рюдигер вовсе не сидит под
стеклянным колпаком. Холостяк - вот он, например, - это свободный чело-
век, который ни у кого ничего не отбирает. Доктору Рюдигеру в голову не
пришло, что я еще не утерял своего чисто женского инстинкта, который тут
же подал мне сигнал: так страстно жаждет отмщения тот, кто чувствует се-
бя униженным. А доктора Рюдигера оскорбляло, что он, даже если бы захо-
тел, все равно не заполучил бы меня в жены, и вообще никто не заполучил
бы меня.
И вот, пока мы ели яблочный торт и пили кофе, он со всей серьез-
ностью предпринял попытку обратить меня в мужскую веру. Женщин, отяго-
щенных проблемами, доктор Рюдигер недолюбливает - а кто их любит? Они
сами себя не любят, те, кто достаточно умен, чтобы видеть тиски, в кото-
рые попали, - между мужем и увлеченностью работой, между семейным
счастьем и творчеством, между желанием иметь ребенка и честолюбивым
стремлением всю жизнь выписывать зигзаги, точно ошибочно запрограммиро-
ванная кибернетическая мышь. Судорожные потуги, чувство ущербности, аг-
рессивностьвсе это по-дружески тревожило его последние годы в моем пове-
дении, когда я был женщиной... Короче говоря, только бы я не сошел с ума
и опять не угодил в западню, из которой столь счастливо выбрался!
- Э, ты ведь пытаешься обратить меня в мужскую веру, - сказал я,
засмеявшись.
- Видишь, - ответил доктор Рюдигер, - теперь ты можешь смеяться над
подобным предположением.
- Ну, раз уж мы перешли на остроты, - продолжал я, - может, тебе
просто-напросто надоело ходить под началом женщины?
- Это уже не острота, - заявил Рюдигер, - а затаенная обида.
Что ж, по сравнению с таким выпадом я воспринял крепчайшую кубинскую
сигару, которую он предложил мне после кофе, как чистый юмор. Тут я уви-
дел Ирену и Беату, они пересекали столовую, направляясь к нашему столи-
ку. Крена в своем вечном зеленом свитере вышагивала точно цапля, а бесц-
ветное лицо Беаты бледнили заново выкрашенные пепельные волосы. Бросив
взгляд на Рюдигера, я понял: он тоже все это заметил. Нам тотчас приш-
лось заверить обеих, что мы вовсе не проезжались на их счет. Отчего это
женщины всегда предполагают, что двое мужчин, если сидят одни, обяза-
тельно проезжаются на их счет?
- Оттого, что они почти всегда так делают, - сказала Ирена.
- Оттого, что женщины много мнят о себе, - сказал доктор Рюдигер.
- Оттого, что женщины по природе своей страдают комплексом неполно-
ценности, - решила Беата.
Я слушал их, но своего мнения не имел, я жил в не очень четкой сфере
ничейной земли и ничего, кроме едва заметной ностальгии по женской не-
последовательности, не испытывал. Крена, видевшая во мне совиновную
жертву бессовестного сманивания в чужой лагерь, поспешила предостеречь
меня против возможных попыток подкупа; попытки эти будут предприниматься
ради того, чтобы выманить у меня секреты, которых без меня никогда не
узнать мужчине.
Я усомнился, но доктор Рюдигер предложил в качестве доказательства
историю из классической древности.
Некий грек по имени Тиресий увидел однажды, как спариваются две
змеи, и ранил одну из них. В наказание он был обращен в женщину, и ему
пришлось спать с мужчинами. Бог Аполлон пожалел Тиресия и подсказал, как
он снова может стать мужчиной: ему надобно еще раз подсмотреть тех самых
змей и ранить другую. Тиресий так и поступил и вновь обрел свой истинный
пол. В это же время великие боги Зевс и Гера поспорили о том, кто полу-
чает большее наслаждение от объятий - мужчина или женщина. Компетентным
судьей призван был Тиресий. Он утверждал, что мужчина получает лишь де-
сятую долю наслаждения, а женщина испытывает наслаждение в полной мере.
Гера, разгневавшись на Тиресия за то, что он выдал строго хранимую
тайну, ослепила несчастного. Желая утешить слепого, великий Зевс награ-
дил его даром ясновидца.
Короткое молчание за нашим столом позволило предположить, что каждый
воздержался выдать свою первую мысль (моя была достаточно странной: кто
ослепит меня? Вторая мысль вырвалась у всех как восклицание, смысл кото-
рого, однако, следовало понимать поразному, поскольку вообще-то история
доктора Рюдигера была далеко не однозначной. Ирена считала, что и мне
следует напомнить о наказания, грозящих за выдачу женских тайн, а Беата
тихо спросила:
Но как же, Тиресий ведь солгал... Беседа мужчин никогда не похожа на
разговор в смешанной компании.
Мой энтузиазм испарился. Вместо него примерно на уровне груди я ощу-
тил пустоту. Ничего удивительного. Но лишало меня уверенности вовсе не
отсутствие такого женского органа, как грудь, а отсутствие оценивающих
мужских взглядов, которые подтверждают, что ты "существуешь".
Свою историю, вы, конечно, понимаете, я рассказываю выборочно и все
время опасаюсь, что наскучу вам. Мне никак не удавалось почувствовать
себя шпионом, орудующим в тылу врага, нахлобучив лучшую из возможных ша-
пок-невидимок. Зато я познал все трудности применения производных от
личного местоимения ля. Кто же не знает, что нас создают надежды, кото-
рые возлагают на пас окружающие. Но чего стоило все мое знание по срав-
нению с первым взглядом женщины, брошенным на меня!
1 2 3 4 5