Г. Шевченко, вероятно, надолго запомнят прекрасную картину Марка Порунина «Есенин», развивающую именно эту тему: рядом с задумчиво просветлённым поэтом сидит печальная собака, разделяющая его одиночество… И как отзвук мироощущения Есенина, звучит концовка стихотворения нашего современника Евгения Евтушенко «На смерть собаки»:
В переселенье наших душ
не обмануть природу ложью:
кто трусом был – тот будет уж,
кто подлецом – тот будет вошью.
Но, на руках тебя держа,
я по тебе недаром плачу –
ведь только добрая душа
переселяется в собачью.
И даже в небе тут как тут,
ушами прядая во мраке,
где вряд ли ангелы нас ждут, –
нас ждут умершие собаки.
Ты будешь ждать меня, мой брат,
по всем законам постоянства
у райских врат, у входа в ад,
как на похмелье после пьянства.
Когда душою отлечу
на небеса, счастливый втайне,
мне дайте в руки не свечу –
кость для моей собаки дайте.
Вообще – тему родства с животным миром не обошёл почти ни один из крупнейших художников слова русской и мировой литературы. И когда в печати появляется произведение противоположного направления, оно вызывает чувство неловкости за автора, ибо автор – пусть даже невольно – ставит себя вне всяких гуманистических традиций, демонстрируя ограниченность своего душевного мира.
Передо мной повесть Э. Габбасова «Засуха», опубликованная в 10-ом и 11-ом номерах журнала «Простор» за 1975 год. Я не собираюсь давать ей оценку в целом – скажу лишь, что автор достаточно убедительно раскрывает психологию людей, работающих в сельском хозяйстве. Но вот автор описывает, как один из героев повести – Люботуров – приезжает в Москву. Он останавливается у своих родственников. Садятся ужинать. И здесь настроение Люботурова портится: дочь родственника принялась кормить собаку. Он спрашивает, сколько мяса поедает собака в день. Ему отвечают: полкило. Дальше цитирую: «Люботуров едва не поперхнулся. Полкило мяса этой твари! Он ещё днём, мотаясь в поисках ночлега, заметил обилие собак в Москве. Их водили по тротуару, возили в метро, да и у родственников, в ожидании ужина, он прошёл на балкон и видел, как на поводу прогуливали собак.
– Что-то много собак в Москве, – заметил Люботуров.
– Модно их сейчас держать, – ответил родственник. – Одна семья из тридцати-сорока, наверно, держит собаку.
Люботуров расстроился. Он наскоро поел и сразу же лёг спать, Но сон не шёл. Сколько же собак в Москве? Подсчитал – около ста тысяч. Цифра показалась ему фантастической. Он сбросил половину. Так сколько же мяса поедают они в день? Цифра получилась мрачная: годовая сдача мяса нескольких совхозов уходила на пропитание тварей».
Нет, автор не хочет сказать, что его положительный герой не любит животных. Люботуров, уверяет нас автор, любил ласточек, беркутов, даже волков. Но самое главное – он, оказывается, любил чабанских собак. Как вы думаете: за что? «Чабанские собаки сами добывали себе пропитание, да ещё и людям служили… Но держать собаку ради потехи – это уж слишком». Бедный Люботуров! Бедный автор! Они увлеклись «голым» практицизмом и даже не подозревают, что помимо людей, содержащих собак ради потехи и моды, есть люди (и их большинство), общающиеся с природой и животными из чисто духовных потребностей – потому что без этого общения окружающий мир воспринимается ими «стерильно», неполноценно. И вот перед ними – автором и героем – возник образ идеальной собаки: и людям служит, и пищу себе добывает самостоятельно! Полное единомыслие с хозяином Бобика: ночью пёс сидит на цепи и охраняет, а днём бегает в поисках пищи! Полное совпадение с демагогическими рассуждениями павлодарского пенсионера: Прокопьев проявлял «заботу» о детях, а Люботуров – о мясопоставке…
А в мясопоставке ли дело? Неужели автор всерьёз полагает, что собаки отбирают мясо у людей? Может быть, источник раздражения героя кроется в другом месте? Почитаем повесть дальше. Перед сном собаке помыли лапы, подержали под душем. «Когда Люботурову предложили принять душ – он сам помышлял об этом, – с омерзением отказался. Этот очеловеченный пёс приносил ему неисчислимые страдания » (выделено мною – Н.Ш.).
Вот где наш автор полностью самообнажился! Не случайно перед этим он дважды употребляет слово «тварь» – вместе со своим героем он находится во власти мещанских представлений и ощущений, вместе со своим героем он бессилен возвыситься, чтобы понять, почему люди чувствуют себя счастливыми, очеловечивая природу и её обитателей…
Должен сказать, что повесть «Засуха» – это почти уникальное явление в художественной литературе, не делающее чести многоуважаемому журналу «Простор». Мне попадались заметки некоторых ретивых газетчиков, обвиняющих работников домоуправления в недостаточно интенсивных действиях по части истребления собак. Но антисобачья тема в художественной литературе – это для меня явление совершенно новое и, признаться, дикое.
Во втором номере «Нашего современника» за нынешний год опубликован страшный рассказ Петра Краснова «Шатохи». Мне кажется, что этот рассказ необходимо издать миллионным тиражом. Чтобы он ударил в сердце каждого, кто виновен перед нашими «меньшими братьями». Чтобы человек понял, насколько опустошена его душа, если в убийстве он находит развлечение.
Совместимо ли убийство с развлечением? Я отлично сознаю, что любительская охота на зверей и птиц существует с давних времён, и она не противоречит общественной морали. Сам я никогда не возьму в руки охотничьего ружья, так как твёрдо убеждён, что разумнейший вид охоты – это охота с фотоаппаратом или с магнитофоном. Но это, как говорится, моё личное мнение, которое при мне и останется. Мне сейчас хочется обратить внимание на другое. Иногда в печати появляются сентиментальные рассказы или очерки мемуарного характера о «гуманных» охотниках. От подобных очерков разит на версту фарисейством. Вот совершенно свежий пример. Только что в издательстве «Молодая гвардия» вышел очередной, одиннадцатый, номер альманаха «Прометей». В нём помещены воспоминания Джона Фолкнера о своём великом брате – американском писателе Уильяме Фолкнере. Хочу процитировать лишь один абзац: «Охоту и природу Билл полюбил с самого детства. Он рос очень добрым мальчиком, никогда не убивал животных ради забавы, строго придерживался старинного охотничьего правила – не оставлять в лесу подранков. Если ему случалось подбить птицу, скажем, повредить ей крыло, он прерывал охоту до тех пор, покуда мы не находили жертву и не избавляли её от мучений. Однажды в сумерках мы так и не сумели найти подранка, и Билл вернулся в лес на следующее утро, чтобы разыскать несчастную птицу».
Эти умилительные воспоминания напомнили мне старинную притчу о человеке, заботившемся о том, чтобы «гуманно» связывали телят, которых везли на бойню. Конечно, я не могу забыть, что Уильям Фолкнер написал одну из самых человечных и потрясающих книг нашего века – «Свет в августе». Но его «забота» о подранках мне так же непонятна, как непонятен жестокий охотничий азарт Хемингуэя и его увлечение отвратительнейшим кровавым зрелищем – корридой.
Короче говоря, сентиментальные рассуждения о «гуманном» отношении к уничтожаемому в тысячу раз вреднее любых воинственных деклараций, ибо воинственность всегда видна, а сентиментальная гуманность порождает туман, прикрывающий лицемерие и фальшь.
Нам нужны сейчас острые, проблемные, нелицеприятные статьи об отношении к природе и домашним животным. Причём не только популярного характера, но, пожалуй, даже и с философским уклоном – так, как это сделал много лет назад Морис Метерлинк в упомянутом выше эссе «Наш друг – собака». В этом заключён особый смысл. Ведь большинство людей причиняют зло животным не обдуманно, а в силу инерции, невольно отдавая дань «общепринятым» нормам поведения, то есть не ведают, что творят. И уж коли мы называем животных нашими «меньшими братьями», то здесь требуется и соответствующее нравственно-философское обоснование. И тех людей, которые сознательно мучают и убивают животных, мы должны судить по высшим законам нравственности – как мучителей и убийц наших братьев. И не стесняться называть преступника по имени, отчеству и фамилии. Журнал «Юность», поместив во втором номере статью о садистских поступках школьников, напрасно скрыл фамилию учительницы биологии, которая их защищала: уж её-то нечего было оберегать от общественного позора. Да, гармоническое развитие человеческой личности немыслимо без духовного контакта с нашими «меньшими братьями», и тот, кто отвергает этот контакт, рискует прожить жизнь убого.
…Я заканчиваю свою статью в ожидании возвращения Бобика. В 8 часов утра он, как всегда, поехал на 19-ую линию. Весь его ритуал – поездка на автобусе и возвращение пешком – занимает у него часа три. Этот ритуал мог бы длиться не так долго, если Бобик догадался бы, что и возвращаться можно тоже на автобусе. Но Бобик всё-таки собака, а не человек, и догадаться об этом не может. И третий год я каждое утро волнуюсь за него: а вдруг он угодит в собачью облаву? Ведь характер у него странный: вместо того чтобы убежать, он способен сам погнаться за собаколовом, чтобы облаять его. Время на исходе, и если и на этот раз всё обошлось благополучно, то сейчас, вероятно, он пересекает трамвайную линию где-то на углу улиц Лермонтова и Первомайской. И минут через десять у подъезда раздастся его звонкий заливистый лай: «Я пришёл! Целый и невредимый! Откройте дверь!»
1977 г.
Человечность мнимая и подлинная
Достоевский как-то заметил, что лицемерие в некотором отношении – хороший признак: это есть дань, которую зло отдаёт добру.
Честное слово, ревнители «малой экологии» могут гордиться своими (пусть тоже малыми) достижениями… Вы заметили как изменился стиль писаний ненавистников наших «меньших братьев»? Если раньше иной ретивый «защитник» гигиены и тишины призывал чуть ли не к поголовному истреблению городских собак и кошек, то теперь, призывая, в сущности, к тому же, вынужден оговариваться: «Вообще-то я люблю животных, но…» Или: «Конечно, кошки и собаки – это наши четвероногие друзья, однако…»
Вот и в нынешней дискуссии А. Власенко осваивает новый стиль. Своё выступление («Советская культура», 31 августа) он начинает так: «Оговорюсь сразу, я не против собак и кошек, а против людей, поставивших собак в неестественные условия жизни». Ну а затем… Затем автор выражает искреннее недоумение, почему Ю. Шведова считает безнравственным сдирать шкуры с тех самых кошек и собак: ведь сдираем же мы шкуры с овец, лошадей, коров – и никто нас ни в чём не обвиняет.
Здесь можно было бы напомнить А. Власенко, что подобные явления, хотя они и оправданы исторически, всё-таки никогда не украшали человечество, и не случайно известный писатель-фантаст И. Ефремов в одном из своих последних романов высказал такую мысль: подлинная нравственность восторжествует на Земле лишь тогда, когда человечество изобретёт пищу, исключающую необходимость пролития крови «меньших братьев». Причём мысль эта никак не сопряжена с вегетарианской проповедью Л.Толстого – Ефремов мечтал о выдающихся моральных качествах человеческой личности будущей коммунистической эпохи.
Повторяю: можно было бы напомнить… Но, наверное, бесполезно. И вот почему. Не всё поддаётся аргументированному объяснению. Есть вещи, которые невозможно постигнуть при помощи одного разума – требуется обязательное «подключение» живого непосредственного чувства. Ну а если человек умён, но бесчувствен? Можно ли предъявлять к нему претензии? Чего нет – того нет… Как объяснить глухому, что Сороковая симфония Моцарта прекрасна? Никакое «усилие убеждения» здесь не поможет.
Алкаш, заманивающий доверчивую дворовую собаку, чтобы продать её шкуру и купить бутылку водки, омерзителен, но не страшен: он ведь не теоретизирует, а просто действует по велению своих низких инстинктов. Страшен рафинированный бесчувственный интеллектуал, который теоретизирует: он блестяще владеет приёмами формальной логики и легко докажет, что если собака – «духовная потребность» человека, то пушкинский Троекуров – самый душевный человек… Спасибо, что А. Власенко назвал лишь Троекурова. Он мог бы упомянуть и Гитлера: у «бесноватого фюрера», как известно, тоже была собака, и «он её любил».
Практическая цель – вот о чём размышляет образованный «теоретик», вот к чему он апеллирует. Если от собаки нет практической выгоды, – зачем её держать в квартире и кормить? Ах да, «духовная потребность»… А. Власенко предлагает называть вещи своими именами: «рассеивание скуки», «забава». Вот, дескать, в лучшем случае функции квартирных собак.
Сказать по правде, мне жаль человека, живущего по законам голого практицизма. В нём не зазвенят струны души, когда, скажем, сидя за письменным столом, он вдруг почувствует, как что-то мягкое, тёплое и влажное ткнулось ему в колено, – это подошла собака, которой захотелось исповедально пообщаться с хозяином. Способен ли такой человек заметить собачью улыбку? А ведь в собачьей улыбке Метерлинк ощутил целый комплекс проявлений: «внимательную услужливость, неподкупную невинность, преданную покорность, безграничную благодарность и полное самоотвержение». Что ж, неужели и Метерлинка следует отнести к категории «горе-любителей животных», над которыми так лихо иронизирует А. Власенко?
Обратите внимание: скрещивая копья с любителями животных, ненавистники «меньших братьев» постоянно твердят о своей любви к человеку, сетуют, что собакам уделяется больше внимания, чем людям. Но за громкими словами о любви к человеку подчас скрывается элементарный эгоизм, беспокойство о своём личном комфорте. Не такова ли заметка В. Каленюка, помещённая рядом с выступлением А. Власенко? В. Каленюк скорбит, что Ю. Шведова в статье «Собачья жизнь кота Васьки» уподобилась авторам, которые «ни слова не сказали о самом главном – о человеке». Он и не заметил, что статья до последнего слова написана с той особой простотой, за которой легко улавливается страстная защита человеческого в человеке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11