Ты не умеешь дружить. Нет, чтобы принести еще один сандвич и поесть со мной за компанию.
– Солнце едва встало, – заметил Свистун, вручая ему вторую десятку.
– Но можно же позавтракать!
Чикеринг наконец спустил ноги на пол. Держа сандвич губами, выдвинул ящик письменного стола, достал формуляр, заполнил его и протянул Свистуну.
– Разрешение, на случай, если кто-нибудь спросит, – пояснил он.
Свистун налепил себе на плечо пластиковую карточку разового пропуска.
Чикеринг надел резиновые перчатки и бумажную маску. Вторую пару перчаток и маску передал Свистуну. Маску тот надел, а перчатки сунул в карман.
– Я не собираюсь ни к чему притрагиваться. Миновав коридор, они вошли в покойницкую. Здесь было очень холодно, из-под бумажных масок заструился пар дыхания. Чикеринг снял со стены план морга, сверился с цифрами и прошел в глубину покойницкой. Здесь в длинном ряду лежали тела, прикрытые простынями, из-под одной простыни свешивалась рука. Чикеринг убрал ее под простыню.
– Они иногда шевелятся.
Его глаза из-под маски смеялись.
Он отодвинул пару носилок, расчищая проход к боксу, в котором хранились останки Кении Гоча. Они были снабжены табличкой: «Необходима осторожность». Носилки были закреплены запором, который открывался нажатием кнопки, после чего они свободно скользили по рельсам.
Чикеринг взялся за край простыни.
– Что ты хочешь увидеть?
– Только открой рану.
Чикеринг оттянул простыню на уровень плечей.
Свистун наклонился над мертвым телом, похожим на изображение Христа, снятого с креста, на каком-нибудь древнем алтаре. Кровь смыли, хотя кое-какие подтеки и бурые пятна еще оставались на шее.
Лезвия, разумеется, не было. Вещественное доказательство перекочевало на данный момент в карман к Лаббоку.
Нож, который описала Свистуну Мэри, и впрямь легко можно было не заметить. Или принять за что-нибудь другое.
– А какой примерно длины этот самый вальву-лотом? – спросил Свистун.
– С первый сустав большого пальца, – послышался голос откуда-то сзади.
И Свистун, и Чикеринг подскочили на месте.
Молодой человек в белом халате с песочного цвета волосами стоял в покойницкой. На лице у него было написано раздражение.
– Как это вы так подкрались? – изумился Свистун.
– Башмаки такие. А кто вы такой и что тут делаете?
– У него есть разрешение, – сказал Чикеринг.
– Вот как? – Незнакомец подошел поближе. -Что-то никак не могу разобрать подпись.
– Это подпись Эрнеста Лаббока, – сказал Свистун.
– А кто такой Лаббок?
– Детектив из убойного отдела, голливудский участок, – сказал Свистун.
– И проверять не стану, – произнес мужчина в белом халате, искоса взглянув на Чикеринга. – Сильно смахивает на разовые пропуска, которые выписывает Чарли, когда его подмажут.
– Что вы, сэр!
Чикеринг выставил вперед руки, словно готовясь отразить удар.
– Да ничего страшного. – Мужчина обратился к Свистуну: – Но вы так и не представились.
С такими людьми Свистуну доводилось сталкиваться не раз. Как правило, ничего, кроме раздражения, они не испытывали, но само оно далеко не всегда оказывалось безобидным. Он полез в карман нашарить одну из своих визитных карточек, решив, что в письменном виде его имя произведет на незнакомца лучшее впечатление, чем в устном. Нашел одну – затрепанную и не совсем чистую: слишком уж долго провалялась она в кармане.
Незнакомец прочитал карточку и вернул ее Свистуну.
– У вас имени нет? Только фамилия? – спросил он прокурорским тоном.
– Мне этого хватает.
– Ну, и кто же вы по профессии? Музыкант или, может быть, модель? – язвительно спросил мужчина в белом халате.
– А вам не угодно представиться? Мне в вашем случае хватило бы фамилии.
– Паттерсон. Меня зовут Джоэль Паттерсон и я здесь работаю.
– Доктор Паттерсон – младший судебно-медицинский эксперт, – торопливо подсказал Чикеринг.
Паттерсон побарабанил пальцем по табличке «Необходима осторожность».
– Из-за этого вы и вырядились? Маски, перчатки… Но ничего этого не нужно, если не начнете забавляться с кровью или с другими телесными жидкостями.
– А вам самому приходится иметь с ними дело?
– Если его решат вскрывать в мое дежурство, то да. Но я и так могу сказать вам, что произошло. Кто-то приставил ему к горлу вальвулотом – вжик! – и перерезал сонную артерию.
– А не могло ли случиться так, что сам мистер Гоч раздобыл вальвулотом… – Брови Паттерсона удивленно приподнялись. -… и перерезал себе горло? Я хочу сказать, настолько ли сильна оказалась бы в таком случае первая боль, чтобы заставить его отказаться от первоначального намерения?
– Боль была бы более слабой, чем когда вскрываешь вены, – ответил Паттерсон. – Значит, вы предполагаете самоубийство?
– Вполне могу представить себе, что человек, испытывающий такие страдания и по столь позорному поводу, может наложить на себя руки.
Г Пожалуй, – согласился Паттерсон, и его лицо Утратило недавнюю настороженность.
Свистун сразу же решил, что этот человек начинает ему нравиться.
– Вы могли бы просветить меня еще по одному поводу? – спросил он.
– Минута у меня найдется. Свистун поглядел на Чикеринга.
– Почему бы тебе, Чарли, не управиться с завтраком, пока хлеб не засох?
Пожав плечами, Чарли побрел прочь.
Свистун полез в карман и достал сложенный носовой платок, в котором хранил мумифицированный пальчик. Развернул платок и показал патологоанатому на раскрытой ладони.
Паттерсон наклонился, потом весьма осторожно взял пальчик.
– Откуда вы это взяли?
– А вы подтвердите мне, что это именно то, о чем я подумал?
– А о чем вы подумали?
– Что это мумифицированный палец.
– Именно так. Мумифицированный палец ребенка.
– А я-то надеялся, что вы скажете: это пластиковая подделка. Знаете всю эту мерзость, которую продают шутникам…
– Кофейные брызги и собачьи какашки?
– … вот именно. Но эксперта не проведешь, верно ведь?
– Так откуда вы это взяли?
– Нашел на квартире у этого покойника. В ящике.
– А у вас есть хоть малейшее представление о том, откуда палец взялся у него?
– Нет.
– Значит, вы провели обыск в его квартире не специально ради этого предмета?
– Нет. Я нашел его случайно.
– Так вы работаете над делом в связи с его смертью?
– Дела как такового, строго говоря, нет. Просто оказал маленькую услугу одному другу, а потом невольно вовлекся во всю эту историю.
Паттерсон опять насторожился – и снова разонравился Свистуну.
– Назовем это любопытством.
– Допустим. Когда вам нечем заняться, вы подглядываете в замочные скважины и шарите по мусорным ведрам. Никогда не знаешь, на чем в конце концов удастся подзаработать.
– Я ведь не состою на государственной службе, – возразил Свистун. – И с утра меня не ждет работа на конторском столе. И приходится порой заниматься и тем, о чем вы сказали, но на этот раз у меня на уме было совершенно другое. Единственный перспективный клиент уже был мертв на момент, когда я вмешался в дело. Кении Гочу мог бы понадобиться детектив или, как минимум, друг, чтобы выяснить, кто убил его, если он, конечно, не покончил с собой. А я просто оказывал любезность своему другу, шел почти наугад шаг за шагом, пока не наткнулся на детский палец.
Паттерсон свободной рукой полез в карман халата и извлек оттуда пробирку.
– Я его у вас, пожалуй, заберу.
Свистун одной рукой выхватил у него мумифицированный палец, а другой – пробирку.
– Я против.
– Он может оказаться вещдоком по делу об убийстве.
– Его же не на месте преступления нашли.
– Пусть даже так. В сложившейся ситуации он может – и наверняка должен – сыграть свою роль в происшедшем.
– Возможно, вы и правы, но на данный момент он к делу не приобщен.
Свистун положил палец в пробирку, а пробирку – к себе в карман.
– Я вынужден буду подать рапорт, – сказал Пат-терсон.
– Я понимаю.
– Заговорив о вещдоке по делу об убийстве, я имел в виду вовсе не убийство мистера Гоча. Речь шла об убийстве ребенка, палец которого вы держите при себе.
– И это я понимаю. И я не сомневаюсь в том, что знаю, о каком ребенке идет речь. И мне не хотелось бы, чтобы часть тела этой девочки, пусть и такая крошечная, болталась бы туда и сюда по полицейским инстанциям или валялась бы здесь, в морге. Не хочу, чтобы ее использовали в качестве вещдока. В надлежащее время я отдам ее родственникам – и те похоронят палец. А вы подавайте рапорт, куда хотите.
Они стояли, пристально глядя в глаза друг другу. Паттерсон моргнул первым. Полез в карман, достал грошовый блокнотик и шариковую ручку и быстро записал несколько слов.
– Ладно. Как вам угодно. Но на вашем месте я бы, как минимум, поговорил с сержантом Гарри Эссексом. Вы с ним знакомы?
– Нет. Но наслышан.
– Значит, вам известно, чем он занимается? – Мне рассказывали. Сатанистами.
В его словах Паттерсону послышалось неверие, может быть, даже издевка.
– Верно. Существует специальная группа или, самое меньшее, руководитель специальной группы. Множество людей относятся к сатанизму с предельной серьезностью. Я не говорю о женах конгрессменов, которые метят черным музыкальные альбомы. Я не говорю о профессиональных ведьмах. Я говорю о полицейских, которые находят мертвых подростков и обезображенные младенческие тела. Я говорю о священниках, которых просят изгнать дьявола из того или иного дома. Я говорю о полицейском по фамилии Эссекс, а про него с виду никогда не подумаешь, будто он верит в привидения и в прочую нечисть.
Отвернувшись, он вернул носилки Кении Гоча в бокс. Затем снова посмотрел на Свистуна, который, сняв меж тем маску, стоял как вкопанный.
– Ничто не ново под солнцем, Уистлер. Мы по-прежнему носим боевую раскраску и норовим затаиться во тьме.
Внезапно он спросил у Свистуна:
– А вы не простыли?
– Похоже на то. Что посоветуете?
– Две таблетки аспирина, а утром вызовите врача.
И Паттерсон наконец ухмыльнулся.

Глава двадцать третья

В кампусе Калифорнийского университета легко заблудиться. Каждое место для парковки похоже на все остальные, а посторонним посетителям, как правило, приходиться парковаться так далеко от места назначения, что в любой час дня и вечера здесь можно увидеть с полдюжины автомобилистов, покинувших свои машины и расспрашивающих о том, как пройти, студентов, пребывающих разве что в чуть меньшем недоумении.
Тридцать шесть тысяч студентов и преподавателей; целый город – и более крупный, чем соседний Беверли Хиллз.
Свистун запарковался на стоянке, предварительно купив в автомате билет. Сегодня за все на свете приходится платить – не одним способом, так другим. Мир держится на деньгах, набегающих со стоянок, с платных мостов, с трехдолларовых билетов в музеи, хотя все это сравнительно недавно было бесплатно.
Сорок пять минут понадобились Свистуну, чтобы найти нужный офис в дальнем конце нужного коридора в нужном здании, входящем в нужный комплекс. Табличка на дымчатом стекле двери гласила, что вы пришли в офис Джонаса Килроя, второго профессора, гуманитарный факультет. Постучав, Свистун услышал: «Войдите», а войдя, понял, как ему не повезло.
Больше всего этот офис напоминал крысиную нору. Окно было открыто, и погода за окном стояла прекрасная; в противном случае здесь можно было бы задохнуться. Пахло тут тунцом, капустой, книжной пылью и нестиранными носками.
Хрупкий молодой человек с пышной рыжей шевелюрой, смахивающей на парик, в очках с толстыми стеклами на курносом носу, сидел в деревянном кресле-вертушке. Ноги в огромных ботинках были водружены на свободный краешек стола. Парень жевал тунца с капустой на белом хлебе и читал какой-то журнал.
Посмотрев на Свистуна, он помахал журналом.
– Туринская плащаница. Опять за нее принялись. Завернули в нее Христа после снятия с креста или не завернули? Это как эпидемия. И возобновляется раз в три года. Новые анализы. Новые доказательства. Новые выводы. А вас интересует туринская плащаница?
– Слышал я про нее, но она меня, честно говоря, не интересует, – признался Свистун.
– Так, может, вас заинтересует библиотека Наг-Хаммади?
– Что?
– А чем же вы занимаетесь?
– Стараюсь не выйти из ста восьмидесяти фунтов, – ответил Свистун.
– Отлично сказано. Лишний вес приводит к сердечным расстройствам, – заметил Килрой. – А какое у вас ко мне дело?
– Мумифицированные пальцы. Мумифицированный палец ребенка.
– Ах вот как.
Килрой спустил ноги со стола и встал во весь рост. Он оказался тощим и долговязым.
– Интересует меня также «Теория и практика магики».
– Именно магики, а не магии?
– Именно так.
– Значит, сатанизм. Крайне модная тема. А что конкретно вам хочется выяснить?
– Честно говоря, сам не знаю. Конкретно – только про палец и про книгу. У меня в этом отношении нет никаких познаний.
– Познаний у вас наверняка больше, чем вам самому кажется. Как-никак, идет Эра Водолея.
– А мне казалось, что он должен наступить только в двухтысячном году.
– Плюс-минус, – ухмыльнувшись, сказал Килрой.
– И мне казалось, что Эра Водолея связана со всеобщей гармонией и любовью.
– Вот видите? Я же вам говорил: вы на самом деле знаете куда больше, чем вам кажется.
– У меня есть друг, который читает все, что печатается, а потом пересказывает это мне, – пояснил Свистун. – И все-таки, как Эра Водолея связана с сатанизмом?
Килрой взял грубо заточенный плотницкий карандаш и провел по листу бумаги жирную линию. Вернее, лишь в начале она были жирной: по мере проведения он ослаблял нажим, так что она становилась все бледнее и бледнее. В итоге дело выглядело как мастерски нарисованная шкала.
– Скажешь что-нибудь благое, а другие непременно обратят твои слова во зло. Каждая человеческая активность, поддающаяся изучению, может быть описана в аксиологическом смысле, может быть нанесена на ценностную шкалу. Смотрите, здесь линия совсем черная, а здесь гораздо светлее. – Он прикоснулся пальцем к центру линии. – Применительно к каждой произвольно выбранной точке надо решить лично для себя, является ли она скорее светлой, чем темной, или скорее темной, чем светлой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37