– Больше месяца… — снова сказал техэксперт и капнул чем-то на край тарелки — на сальный отпечаток чьих-то пальцев. — Очень старые «пальчики». Шесть недель, больше — семь или восемь… В лаборатории скажу точнее.
В углу кухни на полу стояла мышеловка с зажатым трупом мышонка.
Техэксперт осторожно поднял мышеловку с уловом и протянул ее медэксперту:
– Во, ссохся как…
Медэксперт внимательно изучил мышиный труп — визуально и даже органолептически — а именно, шумно обнюхал, вскинув густые брови и шевеля заросшими шерстью ноздрями.
– Смерть наступила внезапно, — с удовлетворением сообщил он свое заключение.
Власов кивнул понимающе.
– Причина смерти — болевой шок.
– А то! — не сдержался один из понятых, слегка кирной.
– Впрочем, возможно, смерть наступила в результате травмы позвоночного столба животного, — продолжил медик, строго взглянув на разговорчивого понятого стеклянным холодным взглядом, — травмы тяжелой, одиночной, несовместимой с жизнью, нанесенной чем-то тупым…
Поддатый понятой расхохотался в голос — весело, как лошадь на вечернем водопое.
– Ну-ну! — пытаясь подавить усмешку, одернул его участковый.
– Когда? Когда она наступила — смерть-то?! — почти заскрежетал зубами Власов.
Медэксперт посмотрел на него удивленно:
– Откуда я знаю!? Необходимо вскрытие провести.
– Ну, приблизительно хоть? — Власов едва не застонал.
Медэкперт причмокнул задумчиво:
– Ткани мумифицировались. — Свободной рукой он почесал себе подбородок — интеллигентно, одним средним пальцем, отставляя мизинец. — Думается, что с момента летального исхода прошло более десяти недель… Ну, или двух месяцев.
– Слава тебе господи! — вырвалось у Власова. — Наконец-то!
– Ну, я же не зоолог! — едва ль не возмущенно заметил медэксперт. — Странные люди…
Фотограф сменил объектив на фотоаппарате, навел на резкость. Вспыхнула вспышка.
Медэксперт невозмутимо убрал мышеловку с мышонком в специальный пластиковый пакетик…
– Автоответчик на телефоне поставлен шестнадцатого июня, — сообщил техэксперт. — И с той поры не прослушивался.
– Ясно!
Среди документов, найденных в секретере в комнате, Власов сразу выделил расчетную книжку за электричество.
– Оплачено по июль включительно. Последнее показание счетчика четыре тысячи шестьсот сорок два киловатт-часа, — сказал Власов техэксперту.
– Ну, правильно, — подтвердил техэксперт, стоя на лестничной площадке возле электрораспределительного щитка: — Четыре тысячи шестьсот сорок два киловатта…
Ловким движением он сорвал пломбу, вскрыл счетчик и осмотрел внимательно диск, шестерни.
– Легкий окислительный налет от естественной влажности воздуха. Механизм стоял больше месяца, — огласил он свой вывод.
– Это значит, что никто ничего не включал в квартире?
– Абсолютно!
– Итог таков, — подбил бабки Власов. — С середины июля никто квартиры этой по сегодняшний день не посещал.
– На сто процентов, — подтвердили эксперты.

* * *
– …Так вы мне так и не сказали, — прервал паузу Белов. — С чего вы взяли, что Борис домой так и не попал?
– Долго рассказывать. У нас есть надежные методики. Поверьте уж мне. Это точно.
– Куда ж он деться мог? По дороге с вокзала?
– Вот я хотел у вас узнать как раз.
– Такси вы можете исключить — ему пешком с вокзала минут десять…
– А вещи? Вещей тяжелых не было?
– Рюкзак полупустой, ну, с личными вещами. Тряпки, ерунда. Этюдник, папка для эскизов.
– Вы помните, во что он был одет?
– Штормовка, свитер, джинсы. Кроссовки «Пума» на ногах, довольно старые.
– Иначе говоря, он был объектом не слишком притягательным для грабежа?
– Смеетесь? Приехали небритые, закопченные… Бомжи бомжами. Причем с этюдниками, а у меня и мольберт был с собой — сразу видно, что не с золотых приисков.
– Так. А следить за ним, «пасти» его, еще оттуда — не могли? У вас с собою были деньги?
– Да нет. Какие там деньги! Смеетесь, что ли? Из отпуска мы с ним воз-вра-ща-лись! Неужели непонятно?
– Совсем так уж и не было денег?
– Ну, баксов триста у него, быть может, было… Но точно я не знаю. Я по себе сужу.
– Совсем ничего! — язвительно хмыкнул следователь. — Что, триста долларов — у вас уже не деньги?
– Ну почему ж? Еще недельку погулять в провинции можно, конечно, было бы. Но это ж в провинции! А по Москве на триста долларов один вечер по нынешним ценам, да и то…
«Ага, — вот, может, что! — мелькнуло в голове у Белова. — Нажраться этих денег хватит выше крыши. Шары налил. Да с поезда, да после бессонной ночи. Если, положим, в баню один, без меня завалил. И точно по пословице: пошли — в баню, пришли — в жопу… А уж потом, возможно, одиссея. Цепь приключений на мытую шею. Седьмое путешествие Синдбада. Он ведь за вечер авантюр таких может наплести, что и за год потом не разгребешь, не раскидаешь. У всех бывает день, который год кормит. А уж у Борьки-то — о-о-о! Ого-го!»
Белов вспомнил, как Борька Тренихин лет двадцать тому назад погулял всего один вечер с Юраном, с Юркой Арефьевым. И чем это кончилось.

* * *
Юрка Арефьев, график с их курса, как раз только-только женился. Свадьбу они учинили более чем скромную, только для родственников — с деньгами был крупный напряг.
Однако скупой, как известно, платит дважды. В силу этого Юрану в порядке культурной программы проведения медового месяца каждый вечер приходилось «прощаться» с кем-нибудь из друзей.
Жена терпела, так как считала эти мужские завихрения просто затянувшейся свадьбой. Тем более что, прощаясь каждый божий вечер со своей холостой жизнью, Юран надирался не в дым отечества, по-гусарски, а приглушенно так, до бормотени — как семьянину и положено. Вот так и шло день за днем — все в меру да в меру, пока день так на десятый после свадьбы Юран не схлестнулся с Тренихиным.
Начали они часов в пять за здравие, а часам к восьми были полностью уже за упокой.
Совершенно забыв причины данного гулянья, Борис предложил Юрке:
– Все, стоп, Юрка, пить. Теперь и по бабам пора, как считаешь?
Юрка согласно кивнул, считая точно так же.
– Куда двинем — на танцы в ДК, в общагу медучилища или продавщиц из кондитерской попробуем? Они как раз закрываются.
– Зачем эти сложности? — удивился Юран, вспомнив внезапно, что он женат. — Я ведь женился недавно — забыл, о чем пьем? Пойдем мою жену трахнем. Я угощаю.
Предложение показалось Борису заманчивым и простым в исполнении.
– Клево. А она-то как — насчет вообще… ну и характера?
– Какие проблемы! Золото она у меня. Катька — клад, я же тебе рассказывал.
– Отвечаешь?
– Головой! Клянусь, ты, Борь, не пожалеешь!
– Смотри! Меня обмануть легко. Я сам обманываться рад.
– Да Катька — прелесть! Что ты! Эталон!
– Эталон, говоришь? Ну, если эталон — пошли!
Юран жил довольно далеко, по тем временам на окраине — в глухом переулке на Симоновке недалеко от Алешинских казарм — район барачный, темный, дальше ехать некуда.
В тот год как раз бараки начали сносить. Причем не столько ломали, сколько жгли — чтобы зараза не расползлась, что ли — бог весть.
И надо же было беде случиться, что Борька с Юраном поперлись как раз мимо такого догорающего барака. Время было позднее, темень — глаз выколи. Ну и не случайно в полной темноте-то ребята приняли догорающее сооружение за пожар на полном серьезе. Ощущение бедствия добавляла пожарная машина, дежурившая рядом до тех пор, пока все не догорит.
– Смотри, — сказал Юран. — Пожар, бля!
– Дела! — согласился Тренихин. — Успел Дубровский кошку с крыши, на хер, снять, ты как считаешь?
– Не знаю, — пожал плечами Юран. — Я только знаю, что на пожаре собаки из огня кукол выносят. За платье, прям в зубах, бля буду.
– Кукол? — насторожился Борис. — Если там кукол выносят, значит, там и дети есть.
– Детей не выносят собаки, — авторитетно заявил Юран. — Только кукол. Сам рисовал иллюстрации Детгизу. Не понаслышке знаю.
– Вот суки ж сраные! — возмутился Тренихин. — Кукол спасают, видал, а дети — гори на здоровье!
– Да! Это блядство, конечно, — кивнул головою Юран. — Детей надо сначала спасать. Потом старух. А кукол, стариков и кошек потом.
– Да кто их спасет, кроме нас? Кому они, дети, нужны? Никому! Забыл, что ль, в какой стране живешь? — рассудил Тренихин, сам выросший, надо сказать, в детдоме. — Кроме нас, Юрка, детей спасти некому!
– Ну, так давай спасем! — поддержал Юран друга. Решительно покачиваясь, они двинули напрямки к догорающим бревнам барака…
То, что глаза их были устремлены прямо в огонь, крепко их подвело.
На подходе к бараку они рухнули в открытую яму бывшего прибарачного отхожего места. Понятно, хилый дощатник сгорел сразу же, днем еще — он был сделан из легковоспламеняющихся досок. А яма со всем содержимым осталась, конечно. Что ей-то огонь?
Яма, к счастью, оказалась неглубокой: оба спасителя мифических детей окунулись в благоуханную гущу всего лишь по грудь.
Теперь пришлось оказывать помощь им самим. На дворе был ноябрь, и замерзнуть в яме за ночь было проще пареной репы. Но, слава богу, пожарные, бывшие рядом, наблюдали за всем происходящим с нескрываемым любопытством.
Им помогли выбраться, подав «с крутого бережка» толстенную косу, сплетенную из ветоши — подать руки никто не пожелал. Спася безымянных героев, пожарные щедро окатили их тут же из брандспойта — прямо в одежде, как были — со всех сторон, едва не сбив струей назад в яму.
– Домой, быстро домой! — приказал им какой-то фараон, дежуривший тут же, с пожарными.
Что иного он мог посоветовать? Лишь удалиться лично от него, да побыстрее чтоб. Ведь даже из пожарного брандспойта пальто не отстирать, да из голов, в которых уже сидело бутыли по три дешевого портвейна, тугой струей за пять минут всего говна не вымоешь.
…О дальнейшем ходе событий Белову уже впоследствии поведал Венька, тринадцатилетний брат Юрана, в ту пору семиклассник:
– Иду, понимаешь, домой вечером, часов так в начале двенадцатого. Ох, думаю, предки сейчас опять будут ныть: по ночам, сука, шляешься, уроки не делаешь, портфель с вечера хер когда соберешь… Словом, иду в предвкушении. Подхожу к своему подъезду — ба! — вся дверь подъездная в говне. Ручка — в говне! Ну, дела-а!…Подобрал какой-то обрывок газетный у лавочки возле подъезда — чтоб только за ручку взяться, дверь открыть, вхожу в подъезд: мать честная! На почтовых ящиках — говно, на перилах — говно, лифт весь в говне, ну как будто его говном покрасили, ей-богу! Ну, ни хера себе, думаю, нафантомасил кто-то. Прямо от души! Насрал всем, постарался…Нажать хотел в лифте кнопку спичкой — да нет, чувствую, не смогу — вот-вот вырвет. Пешком пошел. Взлетаю на шестой… О, мама мия — чуть не упал: следы говенные из лифта появляются и прямиком в мою квартиру топ-топ-топ! Ну, е-мое…
Да, так и было. Они дошли. Юран отпер своим ключом входную дверь. Не раздеваясь (чтобы не пачкать другую одежду на вешалке), стараясь не задевать стен, оба приятеля прошлендали прямо в комнату, ближайшую к входной двери и именно поэтому отведенную родителями им, молодым.
Жена Юрана была уже в постели. С книгой. Читала что-то про любовь. Вся в бигудях.
– Вот, Катя, — сказал ей Юран с порога. — Это мой друг Борька Тренихин, помнишь, рассказывал про него? Таланта — немерено в нем. Великий художник, ей-богу! Потрахать тебя он пришел. А я уж потом. Рекомендую!
Меньше чем через полчаса обоих увезла спецпсихоперевозка: МЧС тогда еще не было.
…Впаяли бы им, конечно, двести шестую, часть вторая — злостное хулиганство, и сидеть бы им пару лет где-нибудь в исконно барачных районах. Однако один из самых-самых секретарей СХ позвонил куда надо, решительно заступился. Да и то — не то чтоб он добрый такой был, секретарь, а просто как раз тогда на Тренихина западники первый глаз положили.
Но пару— то недель Борька с Юраном успел все-таки, конечно, отсидеть —в отдельной камере проветриваясь в ожидании суда. Никто не знал, где он, куда с Юраном вдруг исчез, почему курсовые оба не сдают, на семинары по истории КПСС не ходят. Да никому особенно-то, впрочем, и дела-то до них не было.
Пока вдруг из Сорбонны хрен какой-то там с горы не залетел в СХ: а где ваш этот, молодой — Трэ-ни-хин?…Как — исчез?!
За пару дней нашли…
Катька с Юраном развелись, конечно, сразу же. Юран сам после этого, потом уж, через полгода, весной, совсем уже крепко запил, покатился. Работать вообще прекратил. Месяцами карандаш в руки не брал. А года еще через два бросился под маневровый у Северянина.

* * *
Белов очнулся, стряхивая с себя туман воспоминаний… Господи, жизнь промелькнула как сон. Что я вдруг вспомнил, зачем? Нет-нет! Следователю это рассказывать? Полная чушь! Это ему знать совсем не обязательно. Он не поймет. Или поймет неверно, не так. Что будто я Бориса хочу опорочить… А Борька, несмотря на все истории, человек был, с большой буквы! Был?!
Да, так! В сознание уже успело внедриться прошедшее время. «Л» — суффикс прошедшего времени. Был…
Да ну, ерунда! Борис жив, несомненно…
– Я вас третий раз спрашиваю: деньги какие были у вас? Именно баксы? — донесся до Белова раздраженный голос следователя.
– Да нет же, баксов было — чуть… Одни рубли. — Очнувшись окончательно, Белов врубился наконец в прерванную «беседу»: — Да, в основном рубли. Когда я сказал «триста баксов», я вам о сумме говорил. Эквивалент. Какой дурак потащит баксы в глушь? Народишко там и рублей полгода уж не видел — зарплату не платили с мая… Правителям-то нашим все недосуг…
– Вы не пылили в поезде? Мошною не трясли?
– Нет. Выпили, после чего почти сразу легли спать.
– Без посторонних?
– С посторонними. Мужик к нам привязался какой-то, сразу почти после Буя. Ну, мы с ним крякнули легонько. А через час, ну, максимум, через час тридцать он сошел. А мы завалились спать с Борькой. И до Москвы продрыхли.
– Что за мужик был? Опишите его.
– Простейший. Работяга. Сцепщик. Или стрелочник. С работой в провинции плохо же. Ну вот. Он рассказал, что живет в какой-то деревне между Буем и Ярославлем. Работать ездит в Буй. По полтора часа в один конец. Он ехал как раз со смены.
1 2 3 4 5 6 7 8