— Ты любишь меня такой, какая я есть? Ты уверен?— Да, — сказал он. — Даже очень.— А я хочу стать другой.— Нет, — сказал он. — Нет. Другой не надо.— А я хочу, — сказала она. — Это нужно тебе. По правде говоря, мне тоже. Но тебе наверняка. Я в этом уверена, но пока ничего не скажу.— Я люблю сюрпризы, но мне нравится все, как есть.— Тогда, наверное, мне не следует этого делать, — сказала она. — А жаль. Был бы такой чудесный сюрприз. Я думала о нем давно, но до сегодняшнего утра не могла решиться.— Очень хочется?— Да, — сказала она. — И я это сделаю. Тебе же нравилось все, что мы делали до сих пор?— Нравилось.— Вот и хорошо.Она соскользнула с постели и встала. Ноги у нее были длинные и коричневые. На дальнем пляже они плавали без купальных костюмов, и все тело ее покрыл ровный загар. Она выпрямила плечи, подняла подбородок, тряхнула головой, и густые рыжевато-коричневые волосы хлестнули ее по щекам. Потом наклонилась вперед, так что волосы закрыли лицо. Натянув через голову полосатую блузу, она села в кресло у туалетного столика, откинула волосы с лица, зачесала их назад и стала критически разглядывать себя в зеркале. Волосы снова рассыпались по плечам. Глядя в зеркало, она покачала головой. Потом натянула брюки, подпоясалась и надела выцветшие голубые туфли на веревочной подошве.— Мне нужно в Эг-Морт, — сказала она.— Отлично, — сказал он. — Я тоже поеду.— Нет. Я должна поехать одна. Речь идет о сюрпризе.Она поцеловала его на прощание, спустилась вниз, и он видел, как она села на велосипед и легко и плавно покатила вверх по дороге и волосы ее развевались на ветру.Полуденное солнце светило прямо в окно, и в комнате стало жарко. Молодой человек умылся, оделся и пошел на берег. Надо было бы искупаться, но он слишком устал и, пройдясь немного по пляжу и ведущей от берега, протоптанной в солончаковой траве тропинке, вернулся той же дорогой в порт и поднялся по крутому берегу к кафе. Там его ждала газета, и он заказал fine a l'eau.3Прошло три недели, как они поженились и отправились поездом из Парижа в Авиньон с велосипедами, чемоданом нарядов, рюкзаком и вещевым мешком. В Авиньоне они жили в дорогом отеле, потом, бросив там чемодан, решили поехать на велосипедах к Пон-дю-Гар. Но подул мистраль, они повернули с попутным ветром в сторону Нима и там остановились в отеле «Император», а затем, гонимые все тем же ветром, поехали в сторону побережья в Эг-Морт и уже оттуда в Ле-Гро-дю-Руа и с того дня жили здесь.Это было чудесное время, и они были по-настоящему счастливы. Раньше он даже не подозревал, что можно любить так сильно, что все остальное становится безразличным, просто не существует. Когда он женился, у него было много проблем, но здесь он совершенно забыл о них и не думал ни о работе, ни о чем другом, кроме этой женщины, которую любил, на которой был женат и с которой никогда не испытывал той отрезвляющей, невыносимой ясности мысли, какая бывает сразу после близости. Ничего подобного не было. Теперь они любили друг друга, ели и пили, а потом снова любили друг друга. Это был очень незатейливый мирок, но другого счастья он по-настоящему никогда не знал. Он надеялся, что и ей так же хорошо, по крайней мере внешне он ничего не замечал, и вот сегодня вдруг этот разговор о какой-то перемене, каком-то сюрпризе. Но возможно, перемена будет к лучшему, а сюрприз удачным. Читая местную газету, он потягивал бренди, и постепенно предстоящие перемены перестали его беспокоить.Сегодня он впервые за время свадебного путешествия заказал себе крепкие напитки в ее отсутствие. Впрочем, сейчас он не работал, а по его правилам пить нельзя было только до или во время работы. Хорошо было бы снова начать писать, но это время придет очень скоро, и нужно постараться не быть эгоистом и сделать так, чтобы было очевидно, как сожалеет он о своем вынужденном затворничестве, оставляя ее одну. Конечно же, она отнесется к этому спокойно, ей тоже есть чем заняться, но все же нехорошо думать о работе теперь, когда они так опьянены друг другом. Правда, для работы нужна ясная голова. Интересно, подумал он, не догадывается ли она об этом и не потому ли стремится к чему-то новому, чего еще не было между ними и что невозможно разорвать. Но что это может быть? Невозможно привязаться друг к другу сильнее, чем теперь, когда даже после близости между ними нет фальши. Только счастье и любовь, а потом голод, пополнение сил и снова любовь.Он и не заметил, как выпил fine a l'eau до дна и время перевалило за полдень. Он заказал еще порцию и попробовал углубиться в чтение. Но газета его не занимала, как прежде, и он стал смотреть на море, залитое тяжелым полуденным солнцем, как вдруг услышал ее шаги и гортанный голос:— Привет, милый!Она быстро подошла к столу, села напротив, вздернула подбородок и посмотрела на него смеющимися глазами. Кожа у нее на лице была золотистого цвета, с еле заметными веснушками. Она коротко, «под мальчика», подстригла волосы. Их безжалостно срезали. Они были густые, как и прежде, но гладко зачесаны назад и по бокам совсем короткие, так что стали видны уши. Старательно приглаженные рыжевато-коричневые волосы точно повторяли контур головы. Она повернулась к нему, выпрямилась и сказала:— Поцелуй меня, пожалуйста.Он поцеловал ее, посмотрел в лицо, на волосы и поцеловал еще раз.— Тебе нравится? Попробуй, как гладко. Вот здесь, на затылке.Он провел рукой по затылку.— Попробуй у виска, около уха. Проведи пальцами по вискам. Вот, — сказала она. — Это и есть сюрприз. Я — девочка. Но теперь я как мальчишка и могу делать все, что мне вздумается, все, все, все!— Сядь ко мне, — сказал он. — Что будешь пить, братишка?— Что ж, спасибо, — сказала она. — Я выпью то же, что и ты. Теперь понял, чем грозит тебе мой сюрприз?— Догадываюсь.— Разве я не молодец, что решилась на такое?— Может быть.— Нет. Не может быть. Я долго думала. Я все хорошенько обдумала. Почему мы должны жить по чьим-то правилам? Мы — это мы.— И так было хорошо, и никто не докучал нам никакими правилами.— Пожалуйста, проведи рукой еще разок.Он погладил ее и поцеловал.— Какой ты милый, — сказала она. — И я тебе нравлюсь. Я чувствую, уверена. Не обязательно восторгаться. Пусть поначалу тебе это просто нравится.— Мне нравится, — сказал он. — У тебя такая красивая форма головы, и тебе очень идет.— А виски тебе нравятся? — спросила она. — Это не подделка. Настоящая мальчишеская стрижка, и не в каком-то там салоне красоты.— Кто тебя подстриг?— Парикмахер в Эг-Морте. Тот, что неделю назад стриг тебя. Ты объяснил ему тогда, что ты хочешь, и я попросила подстричь меня точно так же. Он был очень мил и совсем не удивился. Его это нисколечко не смутило. Он спросил: хочу ли я точно такую же прическу, как у тебя? И я ответила «да». Тебе это приятно, Дэвид?— Да, — сказал он.— Глупцам она покажется странной. Но мы должны быть выше этого. Мне нравится быть независимой.— Мне тоже, — сказал он. — Сейчас и начнем.Они сидели в кафе и смотрели, как отражается в воде заходящее солнце, как опускаются сумерки на городок, и пили fine a l'eau. Прохожие подходили к кафе поглазеть на нее, но в этом не было ничего оскорбительного. Они были единственными иностранцами в поселке, жили здесь уже почти три недели, и она была очень красивой и всем нравилась. К тому же сегодня он поймал огромную рыбину, а о таком событии в поселке обычно много судачили. Но и ее прическа вызвала немало толков. В этих краях добропорядочные женщины редко стриглись коротко, да и в самом Париже такая прическа была редкостью, считалась странной и могла вызвать как восторг, так и резкое осуждение. Короткая стрижка могла означать либо слишком многое, либо просто желание показать красивую головку.На ужин они съели бифштекс с кровью, картофельное пюре, фасоль и еще салат, и она попросила тавельского.— Отличное вино для влюбленных, — сказала она.Он подумал, что ей всего двадцать один год и обычно она выглядела не старше своих лет, чем он очень гордился. Но в тот вечер она казалась взрослее. Очертания скул резко проступили на лице — раньше он этого не замечал, и, пожалуй, еще улыбка стала немного печальной.В комнате было темно, и только с улицы проникал слабый свет. Подул бриз, и стало прохладно, но они откинули простыню.— Дэйв, ты не против, если мы согрешим?— Нет, девочка, — сказал он.— Не называй меня девочкой.— Там, где я обнимаю тебя, ты — девочка, — сказал он. Он крепко прижал ее к себе и почувствовал, как груди напряглись и округлились под его пальцами.— Это мое приданое, — сказала она. — Лучше вернемся к сюрпризу. Потрогай. Нет, оставь их. Они никуда не денутся. Погладь лицо и затылок. Вот так, хорошо… Пожалуйста, Дэвид, люби меня такой, какая я есть. Пожалуйста, пойми меня и люби.Он закрыл глаза и почувствовал на себе ее стройное легкое тело и как прижались ее груди к его груди и ее губы к его губам. Он лежал, не двигаясь, прислушиваясь к ее желанию, и когда рука ее опустилась ниже и нерешительно коснулась его, он помог ей и, откинувшись на спину, снова лег неподвижно, ни о чем не думая, лишь ощущая на себе непривычную тяжесть ее тела.— Правда, теперь не поймешь, кто из нас кто? — спросила она.— Да.— Ты становишься другим, — сказала она. — Да, да. Ты — совсем другой, ты — моя Кэтрин. Пожалуйста, стань моей Кэтрин, а я буду любить тебя.— Кэтрин — это ты.— Нет. Я — Питер. А ты — моя Кэтрин. Ты — моя прекрасная, любимая Кэтрин. Так хорошо, что ты стал другим. Спасибо тебе, Кэтрин, огромное спасибо. Ну, пожалуйста, пойми. Пойми и помоги. Я буду любить тебя вечно.Потом они лежали, усталые и опустошенные. Они лежали в темноте бок о бок, касаясь друг друга, и ее голова покоилась у него на руке. Взошла луна, и в комнате стало немного светлее. Не поворачивая головы, она провела рукой по его груди и сказала:— Ты не считаешь меня безнравственной?— Конечно, нет. Но скажи, как давно ты это задумала?— Не знаю. А в общем, давно. Ты — умница.Он обнял женщину, крепко прижал к себе, ощутил грудью прикосновение ее дивной груди и поцеловал в губы. Он прижимал ее к себе все крепче и думал: «до свидания», еще раз «до свидания» и «прощай».— Полежим тихонечко и помолчим, обнимемся и постараемся ни о чем не думать, — сказал он, а в душе добавил: «Прощай, Кэтрин, моя славная девочка, счастья тебе и прощай». Глава вторая Он встал, оглядел пляж, заткнул пробкой бутылочку с маслом, убрал ее в боковой карман рюкзака и пошел к морю, чувствуя, как с каждым шагом песок становится прохладнее. Он оглянулся на женщину, оставшуюся на покатом берегу. Она лежала на спине, закрыв глаза и вытянув руки вдоль тела, а за ней, выше по склону, громоздился брезентовый рюкзак и виднелись первые островки прибрежной травы. «Ей не следует так долго лежать на солнце», — подумал он. Потом подошел к морю, бросился плашмя в прозрачную холодную воду, вынырнул и поплыл на спине, глядя поверх равномерно бьющих по воде ног на удаляющийся берег.Перевернувшись в воде, он нырнул до самого дна и дотронулся рукой до шершавого песка и жестких гребней песчаных борозд, вынырнул и медленно и равномерно поплыл кролем к берегу, стараясь выдерживать темп. Подойдя к женщине, он увидел, что она спит. Он пошарил рукой в рюкзаке, нашел часы и заметил время, когда ее нужно разбудить. Они прихватили с собой бутылку холодного белого вина, завернув ее в газету, и полотенца. Он откупорил бутылку, не вынимая ее из этого неуклюжего свертка, и сделал освежающий глоток. Потом сел на песок рядом с Кэтрин и стал смотреть на женщину и на море.«Море всегда холоднее, чем кажется», — подумал он. По-настоящему, если не считать мелей, вода в море прогревалась только к середине лета. На этом пляже берег обрывался неожиданно, и вода была обжигающе холодной, пока тело не согревалось от движений. Он смотрел на море и на высокие облака и заметил, как далеко к западу ушли на промысел рыбацкие суденышки. Потом он снова посмотрел на женщину. Песок уже достаточно просох, и там, где он ступал, ветер осторожно поднимал песчинки в воздух.Ночью он проснулся, ощутив прикосновение ее рук. Светила луна, и жена снова была во власти черной магии превращения, и, когда она заговорила с ним, он не сказал «нет», и на этот раз болезненное ощущение пронизало его тело, а когда все закончилось, они лежали в изнеможении, и только жена, содрогаясь всем телом, прошептала:— Вот теперь мы согрешили. Теперь мы по-настоящему согрешили.«Да, — подумал он, — теперь мы по-настоящему согрешили». Потом, когда она неожиданно уснула, словно уставшая маленькая девочка, и лежала подле него на боку и лунный свет падал на ее чудесную, непривычно подстриженную головку, он наклонился к ней и негромко произнес:— Я с тобой. Не важно, что ты там еще надумала, я с тобой, и я люблю тебя.Утром он очень хотел есть, но ждал, пока она проснется. Наконец он поцеловал ее, и она открыла глаза, улыбнулась, встала, сонная, умылась в большом тазу, села, опустив плечи, перед зеркалом, причесалась и хмуро взглянула на себя, а потом улыбнулась, коснулась кончиками пальцев щек и, надев полосатую блузу, поцеловала его. Она встала, касаясь грудью груди Дэвида, и сказала:— Не бойся, Дэвид. Я снова твоя послушная девочка.Но ему было чего опасаться. «Что будет дальше, — подумал он, — если уже теперь так быстро их охватило безрассудство? Что только не сгорит в таком костре? Мы были счастливы, уверен, она тоже. Впрочем, как знать? Да и не тебе судить об этом, коль скоро ты поддался ее капризу. Кто ты, чтобы мешать ей? Тебе повезло с женой, плохо лишь то, после чего остается горький осадок, а его нет. Во всяком случае, вино все лечит, только вот что ты будешь делать, когда уже и вино не поможет?»Он достал из рюкзака бутылочку с маслом и слегка смазал ее подбородок, щеки и нос, потом нашел в рюкзаке голубой выцветший носовой платок с рисунком и прикрыл ей грудь.— Пора просыпаться? — спросила она. — Я вижу такой чудесный сон.— Досмотри, — сказал он.— Спасибо.Через несколько минут она глубоко вздохнула, тряхнула головой и села.— Пойдем купаться, — сказала она.Они вошли в воду вместе и заплыли далеко, веселясь и играя под водой, как дельфины.
1 2 3 4