— Местным, видно, это по душе.— Спалите комиссара, капитан Фрэнк, — подзуживал его Руперт. — А вы как скажете, ребята? — обратился он к толпе.— Спалите его. Спалите. Да сподобит вас господь поджечь его дом, — зашумели негры на причале.— Есть такие, кто против? — спросил их Фрэнк.— Спалите его, капитан Фрэнк. Никто ничего не видал. Никто ничего не слышал. Никто ничего не говорил. Спалите его.— Надо малость попрактиковаться, — сказал Фрэнк.— Если будешь его поджигать, проваливай с катера, — сказал Джонни.Фрэнк посмотрел на него и покачал головой, но так, что ни Руперт, ни остальные на причале этого не заметили.— Ну считайте, один пепел от него остался, — сказал он. — Налей мне еще, Руперт, чтобы я укрепился в своем решении.Он протянул наверх свою кружку.— Капитан Фрэнк, — Руперт нагнулся к нему, — это будет самое лучшее, что вы сделали в жизни.Негры на причале затянули новую песню: Капитан Фрэнк в порту, Значит, вечером будет потеха. Потом пауза и чуть выше: Капитан Фрэнк в порту, Значит, вечером будет потеха. Вторую строку прогудели так, будто били в барабан. И дальше: Комиссар обозвал Руперта черномазым псом. Капитан Фрэнк выстрелил из ракетницы, И гори, губернатор, огнем. Потом снова перешли на ритмы Африки, которые четверо на катере слыхали у негров — у тех, что тянули канат на паромах через реки, пересекающие дорогу к Момбасе, Малинди и Ламу. Негры дружно тянули канат и пели тут же сочиненные песни, описывая и высмеивая своих белых пассажиров. Капитан Фрэнк в порту, Значит, вечером будет потеха, Капитан Фрэнк в порту. Вызов, оскорбительный, отчаянный вызов звучал в минорной мелодии. Потом припев, гулкий, как рокот барабана: Значит, вечером будет потеха. — Вот видите, капитан Фрэнк? — подзуживал его Руперт, наклоняясь над кокпитом. — Вы еще ничем не отличились, а песню про вас уже поют.— Я уже отличился, да еще как! — сказал Фрэнк Томасу Хадсону. Потом Руперту: — Пальну еще разок для тренировки.— Тренировка — великое дело, — радостно проговорил Руперт.— Капитан Фрэнк тренируется, как убивать, — сказал кто-то на причале.— Капитан Фрэнк злее дикого кабана, — послышался другой голос.— Капитан Фрэнк — настоящий мужчина.— Руперт, — сказал Фрэнк, — налей-ка еще кружку. Это не для храбрости. Просто чтобы рука не подвела.— Господь да направит вашу руку, капитан Фрэнк. — Руперт протянул ему кружку. — Пойте песню про капитана Фрэнка, ребята.Фрэнк выпил все до дна.— Последний тренировочный выстрел, — сказал он, пустил ракету, и она, пролетев над яхтой, стоявшей у них за кормой, ударилась об один из бензиновых баков на причале у Брауна и отлетела в воду.— Сволочь ты эдакая, — тихо сказал ему Томас Хадсон.— Молчи, ханжа, — сказал Томасу Хадсону Фрэнк. — Это был мой шедевр.В эту минуту из каюты на яхте вышел на палубу мужчина в пижамных штанах без куртки и закричал:— Эй вы, свиньи! Прекратите немедленно! Здесь на яхте дама из-за вас заснуть не может!— Дама? — переспросил Уилсон.— Да, черт вас дери, дама, — сказал человек в пижамных штанах. — Моя жена. Запускают тут ракеты, стервецы, мешают ей спать. Разве заснешь под такой грохот?— А вы бы дали ей снотворного, — сказал Фрэнк. — Руперт, пошли кого-нибудь за снотворным.— Что же вы делаете, полковник? — сказал Уилсон. — Вели бы себя, как полагается порядочному супругу. Вот ваша жена и заснула бы. Ей, наверно, приходится угнетать свои порывы. Наверно, она обманулась в своих ожиданиях. Моей жене психоаналитик всегда так говорит.Фрэнк и Уилсон были отпетые ребята, и Фрэнк, конечно, был кругом неправ, но владелец яхты, весь день бушевавший у Бобби, взял сейчас совершенно неправильный тон. Джон, Роджер и Томас Хадсон не сказали ни слова. Зато те двое времени не теряли, и, как только яхтсмен выскочил на палубу с криком «свиньи», они взялись за дело дружно, точно партнеры по бейсболу.— Свиньи поганые, — сказал яхтсмен. Словарь у него, видимо, не отличался богатством. Ему было лет тридцать пять — сорок, определить точнее было трудно, хотя он включил фонарь на палубе. Выглядел он лучше, чем ожидал Томас Хадсон, наслушавшись про него за день: наверно, успел выспаться. Тут Томас Хадсон вспомнил, что этот тип отсыпался еще у Бобби.— Я бы посоветовал ей нембутал, — доверительным тоном сказал Фрэнк. — Если, конечно, у нее нет к нему аллергии.— Не понимаю, почему она чувствует такую неудовлетворенность, — сказал Фред Уилсон. — В физическом смысле вы же прекрасный экземпляр. Вид у вас просто великолепный. Вы, наверно, гроза теннисного клуба. Такую форму сохраняете — во что вам это обходится? Погляди на него, Фрэнк. Ты видал когда-нибудь такую дорогостоящую верхушку у мужчины?— А все-таки вы допустили ошибку, уважаемый, — сказал Фрэнк. — Не ту часть пижамы надели. Честно говоря, я впервые вижу, чтобы мужчина щеголял в одних пижамных штанах. Вы и в постель так ложитесь?— Не мешайте даме уснуть, трепачи паршивые, — сказал яхтсмен.— Спустились бы вы лучше вниз, — сказал ему Фрэнк. — А то как бы вам не влипнуть тут в историю из-за ваших словечек. Кто за вами присмотрит, шофера-то при вас нет. Вас в школу всегда шофер возит?— Он не школьник, Фрэнк, — сказал Фред Уилсон, откладывая в сторону гитару. — Он уже большой. Он бизнесмен. Что, ты не можешь распознать бизнесмена, который ворочает крупными делами?— Ты бизнесмен, сынок? — спросил Фрэнк. — Тогда беги вниз в каюту, это самое лучшее для тебя дело. А торчать здесь, наверху, — это вообще не дело.— Он прав, — сказал Фред Уилсон: — На нас ты не наживешься. Ступай лучше к себе в каюту. А к шуму, ничего, привыкнешь.— Свиньи грязные, — сказал яхтсмен, переводя взгляд с одного на другого.— Уноси свое роскошное тело в каюту, слышал? — сказал Уилсон, — А дама твоя уж как-нибудь заснет. Я в этом не сомневаюсь.— Свиньи, — сказал яхтсмен. — Свиньи паршивые.— А другого словечка ты не придумаешь? — сказал Фрэнк. — Свиньи начинают здорово надоедать. Ступай вниз, ступай, а то простудишься. Будь у меня столь роскошный торс, я бы не стал рисковать им в такой ветреный вечер.Яхтсмен оглядел их всех, точно стараясь запомнить.— Ты нас не позабудешь, — сказал ему Фрэнк. — А забудешь, так я сам тебе напомню при встрече.— Падаль, — сказал яхтсмен, повернулся и ушел вниз.— Кто он такой? — спросил Джонни Гуднер. — Я будто видел его где-то.— Я его знаю, и он меня знает, — сказал Фрэнк. — Дрянь человек.— А кто он такой, ты не помнишь? — спросил Джонни.— Он барахло, — сказал Франк. — Какая разница, кто он, что он, если это барахло.— Пожалуй, никакой, — сказал Томас Хадсон. — Но вы оба уж очень на него навалились.— А с барахлом так и надо. Наваливайся на него. Но мы не так уж грубо с ним обошлись.— Свою антипатию вы от него, по-моему, не скрыли, — сказал Томас Хадсон.— Я слышал собачий лай, — сказал Роджер. — Ракеты, наверно, напугали его собаку. Хватит этих ракет. Я знаю, вы развлекаетесь, Фрэнк. Вам везет, что никакой беды вы не натворили. Но зачем пугать несчастную собачонку?— Это его жена лаяла, — весело сказал Фрэнк. — Давайте пальнем ему в каюту и осветим семейную сценку.— Я отсюда ухожу, — сказал Роджер. — Мне ваши шутки не нравятся. По-моему, всякие выкрутасы с автомобилями — это не смешно. По-моему, когда самолет ведет пьяный летчик — это не смешно. По-моему, пугать собак тоже не смешно.— А вас тут никто не держит, — сказал Фрэнк. — Вы последнее время всем в печенку въелись.— Вот как?— Конечно. Вы с Томом оба стали ханжами. Портите всякое веселье. Исправились, видите ли. Раньше сами не дураки были повеселиться. А теперь никто не смей. Сознательные, видите ли, стали.— Значит, это сознательность во мне заговорила, если я не хочу, чтоб подожгли причал Брауна?— Конечно. Она и так может проявиться. А у вас ее хоть отбавляй. Слышал я, что вы там вытворяли в Калифорнии.— Знаешь что, взял бы ты свой пистолет и пошел бы куда-нибудь в другое место развлекаться, — сказал Фрэнку Джонни Гуднер. — Нам было весело, пока ты не начал безобразничать.— Значит, ты тоже такой, — сказал Фрэнк.— А нельзя ли все-таки полегче? — предостерег его Роджер.— Я здесь единственный, кто еще умеет веселиться, — сказал Фрэнк. — А вы все переростки, религиозные психи, лицемеры, благотворители…— Капитан Фрэнк! — Руперт наклонился над бортом причала.— Руперт мой единственный друг. — Фрэнк поднял голову. — Да, Руперт?— Капитан Фрэнк, а как же с комиссаром?— Мы подожжем его, Руперт, подожжем, дружок.— Дай бог вам здоровья, капитан Фрэнк, — сказал Руперт. — Рому не хотите?— Мне и так хорошо, — сказал ему Фрэнк. — Ну, ложись!— Ложись! — скомандовал Руперт. — Лицом вниз!Фрэнк выстрелил над бортом причала, и ракета вспыхнула на усыпанной гравием дорожке почти у самой веранды комиссарского дома и сгорела там. Негры на причале охнули.— Вот дьявол! — сказал Руперт. — Самую малость не попали. Не повезло. Еще раз, капитан Фрэнк.В кокпите яхты, стоявшей у них за кормой, загорелся фонарь, и ее хозяин снова вышел из каюты. На сей раз он явился в белой рубашке, белых парусиновых брюках и в спортивных туфлях. Волосы у него были гладко причесаны, а лицо красное, в белых пятнах. Ближе всех, спиной к нему, стоял на корме Джон, а за ним с мрачным видом сидел Роджер. Между обоими судами было фута три воды; яхтсмен вышел на палубу и уставил палец на Роджера.— Паскуда, — сказал он. — Вонючая, грязная паскуда.Роджер поднял голову и удивленно взглянул на него.— Вы, наверно, имеете в виду меня? — крикнул ему Фрэнк. — Тогда свинья, а не паскуда.Яхтсмен не обратил на него внимания и снова набросился на Роджера.— Паскуда толстомордая. — Он почти задыхался. — Жулик. Шарлатан. Жулик подзаборный. Паршивый писатель и дерьмовый художник.— Что это вы? Кому вы все это говорите? — Роджер встал.— Тебе. Тебе, паскуда. Тебе, шарлатан. Тебе, трус. Ах ты, паскуда. Паскуда грязная.— Вы сошли с ума, — спокойно сказал Роджер.— Паскуда! — Яхтсмен кричал через три фута воды, отделявшие одно судно от другого, будто дразня зверей в современном зоопарке, где их отгораживают от зрителей не решетки, а рвы. — Жулик.— Это он про меня, — радостно сказал Фрэнк. — Вы разве со мной не знакомы? Я же свинья.— Нет, про него. — Яхтсмен показал пальцем на Роджера: — Жулик.— Слушайте, — сказал ему Роджер. — Вы же это не для меня говорите. Вы сыплете руганью только затем, чтобы потом повторить в Нью-Йорке все, что вы мне тут наговорили.Это было сказано разумно, сдержанно, точно он на самом деле хотел, чтобы этот человек понял его и замолчал.— Паскуда! — крикнул яхтсмен, все больше и больше распаляясь и вгоняя себя в истерику, ради которой он и оделся. — Грязная, вонючая паскуда!— Вы это не для меня говорите, — еще спокойнее повторил Роджер, и Томас Хадсон понял, что дальнейшее у него уже решено. — Советую вам замолчать. А если хотите поговорить со мной, поднимитесь на причал.Роджер пошел к причалу, и, против всех ожиданий, яхтсмен тоже полез туда как миленький. Правда, ему понадобилось прежде взвинтить себя, довести себя до точки. Негры подались назад, а потом окружили их кольцом, оставив им достаточно места для драки.Томасу Хадсону было непонятно, на что рассчитывал этот человек, поднимаясь на причал. Они не обменялись ни словом, вокруг виднелись одни черные лица, и он развернулся в свинге, а Роджер ударил его по зубам левой, и на губах яхтсмена выступила кровь. Он снова развернулся, и Роджер ответил сильным двойным хуком по правому глазу. Он сделал захват, и Роджер правой дал ему кулаком в живот с такой силой, что порвал свой свитер, а потом, оттолкнув, съездил его по лицу тыльной стороной открытой левой.Негры наблюдали за дракой молча. Они держали их обоих в кольце, оставив им достаточно места для схватки. Кто-то включил на причале фонарь (наверно, Фред — бой Джонни, подумал Том), и все было хорошо видно.Роджер кинулся на противника и сделал три быстрых хука по голове. Яхтсмен снова сделал захват, свитер на Роджере разорвался еще в другом месте, когда он оттолкнул противника и дал ему два раза по зубам.— Хватит левой! — заорал Фрэнк. — Правой давай, правой! Врежь ему, стервецу!— Имеете что-нибудь сообщить мне? — сказал Роджер и ударил его хуком по зубам.Изо рта у яхтсмена хлестала кровь, вся правая сторона лица вспухла, правый глаз почти закрылся.Яхтсмен вцепился в Роджера, и Роджер захватил его и не дал ему упасть. Дышал он тяжело и не говорил ни слова. Роджер держал его за локти, и Том видел, как он потирает ему изнутри большими пальцами сухожилия между бицепсами и предплечьем.— Не хлещи на меня своей кровищей, сволочь! — сказал Роджер и, размахнувшись левой, отогнул ему голову назад и снова ударил тыльной стороной руки по лицу. — Заказывай себе новый нос, — сказал он.— Врежь ему, Роджер, врежь ему! — умолял его Фрэнк.— Ты, болван, не видишь, что он делает! — сказал Фред Уилсон. — Изничтожает человека.Яхтсмен вцепился в Роджера, но Роджер оттолкнул его.— Ну, бей! — сказал он. — Что же ты? Бей!Яхтсмен ударил его длинным боковым, но Роджер сделал нырок и вошел с ним в клинч.— Тебя как зовут? — спросил он.Яхтсмен ничего не ответил. Он только тяжело переводил дух, точно умирал от приступа астмы.Роджер снова схватил его за локти.— А ты, подлец, сильный, — сказал он. — Но кто тебе говорил, что ты умеешь драться?Яхтсмен сделал слабый замах, и Роджер сгреб его, рванул на себя, крутнул разок и дважды ударил правым кулаком по уху.— Ну как, постиг, что нельзя приставать к людям? — спросил он.— Посмотрите на его ухо, — сказал Руперт. — Как виноградная гроздь.Роджер снова держал яхтсмена за локти, нажимая с внутренней стороны на сухожилия ниже бицепсов. Томас Хадсон следил за выражением лица яхтсмена. Вначале оно испуга не выражало, просто было подлое, как у свиньи, как у подлейшего кабана. Но теперь он был перепуган насмерть. Ему, наверно, не приходилось слышать, что бывают драки, которые никто не останавливает. А может, в мозгу у него шевельнулось воспоминание о прочитанном где-то, когда упавшего затаптывают ногами. Он все еще пытался драться. Каждый раз, когда Роджер говорил ему: «Ну, бей!» — или отталкивал от себя, он пытался ударить его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9