Евгений Войскунский
Командировка



Евгений Войскунский
Командировка

Я сидел за компьютером, сочиняя отчет о вчерашней пресс-конференции Кимвалова. Пресс-конференция была скучнейшая (все понимали, что предложенный Кимваловым новый налог на развитие культуры – пустая фантазия), но если ты работаешь в отделе информации «Большой газеты», то изволь писать этот отчет, причем писать так, чтобы те, кто будет его читать, хотя бы не испытывали отвращения к печатному слову. Взять, например, и вписать как бы между прочим: «А костюмчик на товарище Кимвалове, невзирая на скудные средства культуры, тянул долларов на триста».
– Дима, – заглянула в комнату розоволицая секретарша главного редактора, – быстренько к шефу.
Ну, быстренько – это пусть шеф бегает, если хочет. Я не заяц. Сохраняя достоинство, я неспешно прошел по коридору, перекидываясь словечками с коллегами, вышедшими из своих отделов покурить.
Вошел в кабинет главного. Над ним, над его гладкой, отполированной временем лысиной, висел плакат: «Входи смело, но не вздумай трепаться».
– Рассохин, – сказал главный, – вот пришло письмо из Приморска. Хотят втихую продать «Пожарского».
– «Пожарского»? – переспросил я. – А, этот крейсер недостроенный… А кому продать?
– А черт их знает. Не то Чили, не то Перу.
Ух ты! В моих мыслях понеслись коричневолицые гаучо в широкополых шляпах, размахивая лассо. Уж так устроена моя голова, что ассоциации возникают мгновенно. Впрочем, осадил я себя, гаучо – не в Перу, а в Аргентине. Да и на кой ляд им, гаучо, крейсер в пампасах?
– Надо откликнуться, – продолжал шеф. – В главкомате военно-морского флота уклоняются от ответа на прямой вопрос. Так вот: оформляй командировку и лети в Приморск.
Совсем некстати была эта командировка. Как раз на сегодняшний вечер я назначил решительное объяснение с Настей Перепелкиной (Ракитиной, как она подписывает свои кино– и телеобозрения). Уж я ей все выскажу – больше года она мне морочит голову. Видите ли, я моложе на целых семь лет, ах, ах! Ну и что, если на каких-то шесть с половиной лет я моложе? Это нисколько не заметно. У меня усы отпущены (недавно) и рост сто восемьдесят, а то, что у меня «наивное выражение», Настя просто придумала, чтобы подразнить меня. А вот она в своей короткой джинсовой юбочке, с копной рыжих волос, пущенных по спине, никак не выглядит на свои тридцать два. Напускает на себя многоопытность, а всего-то и есть у нее опыт неудачного замужества – ну и что? Почти все молодые женщины теперь разведены. Такая у нас сумасшедшая жизнь, ничего устойчивого, под ногами как бы одни зыбучие пески. Вам так не кажется? Прежде чем идти в канцелярию выправлять командировочное удостоверение, я заглянул в отдел культуры. Все ихние бабы были на месте – сидели в клубах табачного дыма.
– Мадемуазель Ракитина, – позвал я, – выйдите на минутку.
Настя вышла с сигаретой меж пальцев и уставила на меня свои серые, в черных ободках ресниц, глаза.
– Плохая новость, – сказал я, взяв ее за руку и подведя к фикусу в деревянной кадке. – Я улетаю в Приморск.
– В Приморск? – В ее глазах мелькнуло удивление. – А зачем?
– Там возня вокруг недостроенного крейсера.
– Слышала. Сегодня сообщили, что туда вылетает Головань.
– Шут с ним. А плохо то, что мы расстаемся не меньше чем на неделю. Нам надо серьезно поговорить.
– Ну, неделя – это немного, – улыбнулась Настя и сунула сигарету в свой красивый, подведенный лиловой помадой рот. – Прилетишь, Димочка, тогда и поговорим.
В самолете я повнимательнее прочитал письмо, выдернувшее меня в командировку. Писал некто Валентин Сорочкин, журналист из газеты «Приморское слово». За высокопарными фразами о России, великой морской державе и все такое, стояла простая по нынешним временам вещь: недостроенный авианосец «Дмитрий Пожарский» по причине пустой казны уже одиннадцатый год стоит у заводской стенки и тихо гниет. Администрация Приморска во главе с мэром Родриго Ибаньесом Сидоренко вознамерилась его продать, с каковой целью вступила в переговоры с главкоматом военно-морского флота, а также – по сведениям из неофициального источника
– с некоей латиноамериканской страной, возможно, Чили, возжелавшей оный крейсер купить. Разумеется, администрация Приморска понимает, что вырученные деньги уйдут в федеральную казну, но на какую-то их толику все же возлагает надежды. Пусть хоть немного, но лучше, чем ничего, а то судостроительный завод простаивает, et cetera, et cetera, дальше мне было неинтересно, хотя писал этот Сорочкин весьма дельно, правда, несколько витиевато – типичный провинциальный журналист.
Меня позабавило имя приморского мэра – Родриго Ибаньес. Вспомнились латиноамериканские сериалы, бесконечно крутившиеся на телевидении в годы моего детства, – уж не они ли виноваты в том, что новорожденным стали давать имена героев этих фильмов? Ну да, а теперь они подросли, заняли административные и иные должности в государстве Российском, всегда чутко откликавшемся на глупости всякого рода…
Я-то эти сериалы не смотрел, а родители не отрывались, и особенно обожала их бабушка Соня. Для нее сериалы были важнее всего на свете, она обливалась слезами, когда с какой-то Алисией поступали несправедливо или кто-то вдруг пропадал. Помню, я дразнил ее, ежедневно спрашивая: «Ну что, нашелся Лукас?» – бабушка Соня смотрела на меня сквозь слезы и слабо отмахивалась. А однажды сказала: «Димочка, что ты можешь в этом понять? Нам всю жизнь показывали в кино железных борцов. Теперь мы впервые видим простые человеческие чувства».
Потом сериалы перестали крутить, и вскоре старушка умерла.
От мыслей о бабушке меня отвлек шум, возникший впереди, в салоне первого класса. Кто-то орал на весь самолет:
– Шо за пойло вы мне принесли, я вас спрашиваю?
Слышался взволнованный женский голос:
– Но, товарищ Головань, на базе только такое вино. Это «Массандра».
– «Массандра»! – гремел Головань. – Деготь, разведенный уксусом, вот шо это такое! Позовите командира корабля!
– Но, товарищ Головань, – в женском голосе были слезы, – командир же ведет самолет…
– Ведет автопилот! А командира – немедленно ко мне!
С Голованем не соскучишься, он же не может без скандала. Я вспомнил, как Настя сказала, что Головань «тоже» летит в Приморск. И, наверное, тоже по поводу злосчастного крейсера.
Я закрыл глаза, чтобы подольше удержать перед мысленным взглядом Настино лицо.

В Приморске, едва я ступил на трап, меня объяла такая теплынь, словно я перенесся в лето. Вот что значит юг. На дворе октябрь, в Москве холод и слякоть, а тут – ласковое солнце. Легкий ветерок совершенно лишен московского сволочного упорства. Стоят, не торопясь облететь, акации. Одним словом – юг.
Голованя встречала делегация со старательно-радостными улыбками. Начался у них целовальный обряд, снова вошедший в моду. А я выискивал в толпе встречающих Валентина Сорочкина, которому перед вылетом дал срочную телеграмму. Почему-то он рисовался мне с маленькой кудлатой головкой на длинной шее. Обычно такие, длинношеие, обожают совать нос не в свое дело и склонны строчить обличительные письма.
Вдруг я увидел картонный квадратик с надписью: «Рассохин, мы вас ждем». Парень, высоко державший этот квадратик, был белобрыс, синеглаз и улыбчив, желтые брови домиком. Шея была нормальной длины. Его крепкую фигуру облегал джинсовый костюм. Такие типчики, подумал я, не откажут себе в опасном удовольствии покрутить хвост тигру.
Сорочкин усадил меня в старый обшарпанный «Москвич» и повез в гостиницу «Приморская». Он не умолкал ни на минуту. Городская администрация весьма встревожена прилетом Голованя – влиятельного парламентария, главы патриотической фракции, который не раз высказывался за достройку крейсера и, конечно, намерен воспрепятствовать его продаже. Но Голованя будут всячески умасливать.
Слушая Сорочкина, я поглядывал по сторонам. Когда-то в детстве я был с родителями на курорте близ Приморска, и город запомнился пышной зеленью и зеленой же горой, на верхушке которой стоял белоколонный ресторан. Зелень была и теперь, а ресторана на горе – как не бывало. Впрочем, может, это была не та гора.
Над полукруглой площадью, уставленной торговыми палатками-киосками, висело огромное полотнище: «100-летию Октября – достойную встречу!»
Вот и гостиница – дом советских времен с могучими фигурами тружеников серпа и молота на тяжелом фронтоне. Забронированный Сорочкиным номер оказался вполне приличным – одноместным, с ванной, но без горячей воды. Я умылся холодной и, выйдя из ванной, увидел на журнальном столике бутылку вина и рулет, нарезаемый расторопным Сорочкиным.
– Это вы зря, Валентин, – заметил я. – А может, я как раз сторонник продажи крейсера.
– Это вы так шутите? – хохотнул Сорочкин. – Наше местное полусладкое вам понравится. Войдите! – крикнул он на стук в дверь.
Вошел невысокий человек лет пятидесяти, явно пренебрегающий бритьем. На голове у него косо сидел синий выцветший берет. Помятое лицо с набрякшими подглазьями имело выражение немедленной готовности постоять за свои попираемые права.
– Знакомьтесь, – представил Сорочкин. – Спецкор «Большой газеты» из Москвы Дмитрий Рассохин. Главный строитель «Пожарского» Шуршалов Иван Евтропович.
Обменявшись рукопожатием, мы сели за столик. Главный строитель быстро хлопнул стакан местного полусладкого и принялся очень громко, словно на митинге, поносить нынешние времена, федеральные и городские власти, а также негодяев, норовящих украсть с крейсера все, что на нем есть.
– Вчера унесли пеленгатор с крыла мостика, – кричал он. – На кой черт им нужен пеленгатор? Нет, тащат все! Подбираются к навигационной рубке, рубка на запоре, но их не останавливают никакие замки! Воровская страна!
– Разве крейсер не охраняется? – спросил я и отхлебнул из стакана. Вино и впрямь было приятное.
– Охраняется, конечно. Но охрана – солдаты местного полка, которым платят ничтожное жалованье. Могут эти мальчишечки, я вас спрашиваю, устоять перед взяткой?! – Голос Шуршалова выдал мощное крещендо.
– Неужели никого из воров не поймали?
– Ловили! Я сам неоднократно. Но они неуязвимы. Все равно, говорят, крейсер идет на продажу.
– Сколько примерно нужно денег на достройку?
– Четыреста миллионов. Главным образом – на электронику, на зенитно-ракетный комплекс. По проекту крейсер должен был стать ультрасовременным боевым кораблем. А теперь, через столько лет… – Шуршалов горестно махнул рукой и влил в глотку еще полстакана.
– Если он все равно безнадежно отстал… ну, морально устарел, что ли,
– сказал я, – то, может, действительно имеет смысл его продать…
– Ни в коем случае! – Главный строитель трахнул кулаком по столику. – Столько в него вложено труда и… Дайте средства, и мы сумеем сделать вполне боеспособный корабль. Я писал об этом во все инстанции, на самый верх писал – ни один гусь не откликнулся. Им плевать на крейсер, на оборонную мощь, на все им плевать, лишь бы усидеть в своих вонючих креслах.
– Иван Европович, – начал было я, но он меня перебил:
– Евтропович!
– Простите, Иван Евтропович. Сегодня прилетел сюда Головань…
– Какой Головань?
– Ну, Игнат Наумович, депутат, председатель фракции…
– А, Игнат Наумыч. Он же из этих мест, из Гнилой слободы. Ну и что Головань?
– Он сторонник достройки крейсера. Надо бы вам к нему обратиться.
– Пробиться, – поправил меня Сорочкин. – Через кордон охраны местных политиканов.
– Пробьюсь, – пообещал Шуршалов и яростно поскреб небритый подбородок.
– А вас, Распопов…
– Рассохин, – поправил я.
– Вас попрошу написать в газету. Мы все еще, черт дери, великая держава, хотя и отодвинутая на задворки. Нам нельзя без сильного флота. Крейсер «Дмитрий Пожарский» должен войти в строй.
Я подумал, что очерк можно начать с этих слов.
После его ухода Сорочкин подсел к телефону:
– Будем теперь отлавливать нашего Ибаньеса.
– А кто это?
– Председатель горсовета, по-старому, мэр. Родриго Ибаньес Михайлович Сидоренко. В городе его называют просто: наш Ибаньес.
Пока он трудился у телефона, я подошел к окну. Площадь отсюда, с третьего этажа, выглядела почти как во времена реформ. Горожане толпились у палаток-киосков, у некоторых стояли длинные очереди. Что они там покупают? – подумал я. С тех пор как исчезли импортные товары, торговля в стране резко оскудела. А здесь, гляди-ка, что-то еще осталось. Ну да, юг. Фрукты-овощи. А очередь, наверное, за маслом, за сахаром, которые отпускают по талонам.
У гостиничного подъезда хлопотали в поисках корма голуби. Один из них вдруг распустил веером одно крыло и стал, курлыча, кружиться вокруг сизой голубки.
– Дмитрий! – позвал Сорочкин. – Наш Ибаньес на проводе.
– Здравствуйте, Родриго Михайлович, – сказал я в трубку, пропуская это дурацкое «Ибаньес». – Я Дмитрий Рассохин, спецкор «Большой газеты»…
– Знаю, уже знаю, – послышался высокий, немного в нос, голос. – А по какому делу пожаловали в наши края?
– По поводу крейсера «Пожарский». Когда вы смогли бы меня принять?
– Так. «Пожарский», понятно. Ну что ж, подгребайте к трем часам. Раньше не смогу.
– Хорошо, – сказал я, – в три часа.
Мы договорились с Сорочкиным, что он заедет за мной в час. Мне хотелось сначала прокатиться в порт, посмотреть на крейсер, стоящий у стенки судостроительного завода.
Мы допили вино. Сорочкин уехал в свою редакцию, а я решил прилечь отдохнуть. Скинул куртку и ботинки, взял с кровати одеяло и улегся на диван. Посплю часика полтора. По привычке двух последних лет перед сном я вызвал в памяти лицо Насти.

Садясь в потрепанный «Москвич», я взглянул на Сорочкина. Вид у него был серьезный, сосредоточенный. Вместо джинсовой куртки – широкий полотняный китель, как у пожарного.
– Что у вас под кителем? – спросил я. – Меховой жилет, что ли?
Сорочкин засмеялся и нажал на газ. Мы выехали с площади. В безлюдном переулке Сорочкин наклонился ко мне и сказал вполголоса:
– Я напал на след заговора.
1 2 3 4 5 6 7