Разойдись!
И он поехал дальше во главе отряда.
Миликон плотно задернул полог, откинулся на подушки. Он слышал, как неспешно протопали мимо всадники, как они переговаривались:
– Одно только и запомнил – рыбы поменьше жрать.
– Разве такому втемяшишь сущность?
– Это чьи же здесь носилки?
– Из блистательных кто, должно быть.
– За девкой, наверно, приехал. У оружейников жены знаешь какие?
– Зна-аю. Тронешь ее – обожжешься!
Действительно, обнаглели павлидиевы стражники, подумал Миликон. От безнаказанности обнаглели, от сытной пищи. Он вспомнил купцов, которые вчера приходили жаловаться. Он их утешил, пообещал, что скоро они получат возможность широко торговать, как в прежние времена. А пока что посоветовал сидеть дома и ждать. Да, пусть ожидают. Теперь будет действовать он, Миликон.
Грубый хохот стражников удалился, стих. Миликон выглянул: улочка была пуста. Он слез с носилок, велел рабам ждать, а сам быстро перешел протоку по шатким мосткам и направился к зарослям камыша. Здесь, на низком берегу Бетиса, стояла канатная мастерская купца Эзула.
Эзул встретил высокого гостя на пороге. Засуетился, заблестел влажным голым черепом, собрался было пасть ниц, но Миликон остановил его. Морщась от болотной вони, прошел в убогую каморку за мастерской. Эзул мелко семенил следом.
Миликон опустился на скамью, брезгливо отстранил поданную купцом чашу с вином.
– Никто тут не крутился из этих, павлидиевых?
– Нет, светозарный, – ответил Эзул. – Я сам трижды обошел мастерскую – никого нет.
– Ну, слушай. Я отдал повеление. Завтра главный оружейный склад будет открыт. Найми тридцать повозок и за час до восхода солнца гони к складу, мои люди их нагрузят. Слушай дальше. Сегодня же передай греку мое повеление: пусть к вечеру переведет корабль к крайнему восточному причалу. Там потише, чем в порту, меньше чужих глаз. А с утра вытряхнешь из греческого корыта наждак – да смотри не растряси с повозок, чтоб весь до последней пылинки был доставлен на склад, – и набивай трюм оружием. Сам присмотри, чтоб грузили с усердием – меч к мечу, секира к секире. Поплотнее. Ты понял, камышовая труха?
– Все понял, светозарный, – закивал Эзул, остренько поглядывая хитрыми глазками. – Сделай милость, отведан сладкой лепешки с фазаньими мозгами, я их сам пеку…
– Сам печешь, сам и жуй. – Миликон покрутил крупным белым носом. – Вели своим рабам, чтоб ходили мочиться подальше. Так и бьет в ноздри.
– Исполню, светозарный. – Эзул вдруг захихикал. – Дозволь надеяться, что старый Эзул будет скоро вознагражден за верность и усердие…
– Надейся, – великодушно разрешил Миликон.
– Одну только утеху себе и позволяю – сладкую еду, – жалостливым голосом сказал Эзул. – Жилище совсем обветшало, на одежду и то не хватает…
– Ну-ну, не прибедняйся, старый плут. Будто я не знаю, сколько у тебя серебра накоплено. Где павлидиев сынок? Почему я должен ждать? Было тебе ведено…
– Я исполнил, светозарный! Все сделал, как ты велел. Не моя вина, что он опаздывает.
– Собачий род, – пробормотал Миликон и пнул ногой груду плетеных корзин. – Сиди тут и нюхай.
– Светозарный, – сказал Эзул после недолгого молчания, – никто из верных тебе людей не знает так хорошо торговлю и ремесла, как я. И когда ты по праву займешь трон Тартесса…
– Я сделаю Амбона верховным казначеем, – усмехнулся Миликон.
Эзул так и подпрыгнул, затряс неопрятной бородой.
– Амбона! – возопил он. – Этого толстобрюхого навозного червя, чья ослиная голова глупее зада последнего из моих рабов!
– Может, и так, – развлекался Миликон, – но со своей ослиной головой он оказался умнее тебя. Амбон достиг богатства, а ты…
– Да он всю жизнь душил меня! – Эзул брызгал слюной, бил себя кулачками в грудь. – Он потопил в море мой корабль, он не подпускает меня к Касситеридам! Он меня разорил, да заворотит ему Черный Бык кишки навыворот, да заклюют его голодные цапли!
– Отодвинься, – прервал Миликон яростный ноток брани. – Я пошутил. Если ты завтра сделаешь все так, как я велел, – будешь казначеем.
– Можно ли так шутить, светозарный Миликон, – захныкал Эзул. – Позволь сесть… меня ноги не держат от твоих шуток… Конечно, я все сделаю, как велишь. Разве я когда-нибудь…
– Ты сам будешь ведать погрузкой, потому что грека я вечером увезу на охоту. Ни мне, ни ему не нужно завтра быть в городе.
– Ты не будешь? – Эзул заметно обеспокоился, глазки у него забегали. – Но если…
– Не бойся, – небрежно бросил Миликон. – Ты сделаешь дело без помехи. Завтра людям Павлидия будет не до нас. – Он пропустил меж холеных пальцев завитую бороду. Повысил голос: – Долго еще я буду ждать этого собачьего сына?
Тут из мастерской донеслись крики. Дверь распахнулась, в каморку шагнул молодой человек в короткой, до колен, темно-серой одежде, перетянутой широким кожаным поясом, какие носили тартесские моряки. На его загорелых щеках курчавился юношеский пушок, твердые губы кривились в усмешке.
Он мяукнул вместо приветствия, повалился на корзины, непочтительно спросил:
– Что нового, Миликон?
Верховный казначей прикрыл веками глаза. Его коробило от такой развязности, однако он не одернул юного наглеца.
– Я привык, чтобы ожидали меня, – сухо сказал он, подчеркнув последнее слово.
Юнец заворочался, устраиваясь поудобнее, корзины трещали и скрипели под ним.
– Я очень торопился, – ухмыльнулся он, – но сегодня всюду разъезжают глашатаи, и меня дважды задержала толпа. Я даже выучил великое изречение наизусть. «Сущность не в рыбе иль мясе», – гнусаво затянул он.
– Перестань, – Миликон поморщился.
– А потом, – продолжал юнец, пристраивая одну из корзин себе на кудлатую голову, – потом мне пришлось малость проучить палкой нахальных рабов, загородивших мост носилками. А потом, когда я вошел в мастерскую этого прыткого старичка, – тут он запустил в Эзула корзиной, – я споткнулся о канаты. Твои рабы растянули там канаты, и мне пришлось вздуть одного или двух… Кстати. Миликон, не твои ли носилки были там, подле моста?
– Я терпеливо сношу твои дерзости, Тордул, потому что…
– Потому что побаиваешься моего грозного родителя.
Миликон выпрямил спину.
– Я никого не боюсь, – сказал он высокомерно. – Я столь же светозарен, сколь и твой отец. А ты хоть и предпочел удел простого моряка, не должен забывать, что в твоих жилах течет кровь высокорожденного…
– Пополам с кровью рабыни, – вставил Тордул. – А ваши титулы для меня все равно что плевок.
– Я сношу твои дерзости только потому, что у нас с тобой одна цель.
– Да, – сказал Тордул, – с тех пор, как ты рассказал мне о несчастном Эхиаре, у меня одна только цель: восстановить справедливость, вернуть Тартессу законного царя.
– Этого хочу и я.
– Давно уже слышу. Но дальше разговоров дело не идет. Чего ты ждешь, Миликон? Я перестал тебе верить.
– Я ждал удобного часа. Теперь он настал.
Скрипнули корзины. Тордул вскочил, стал, широко расставив голенастые ноги, перед Миликоном, впился в него напряженным взглядом.
– Настал? Ты говоришь – настал наш час?
– Да. Не знаю только, готов ли ты со своими…
– Мы готовы! – крикнул Тордул. Он подскочил к двери, выглянул, потом заговорил свистящим шепотом: – Тартесс пропах мертвечиной, вот что я тебе скажу! Великая Неизменяемость – ха! Да она только на кладбище и бывает, неизменяемость! Сидят в своих дворцах, провонявших кошками, жрут с серебряных блюд…
– Я сам ем с серебряного блюда, но это нисколько не вредит моему пищеварению, блистательный Тордул, – с тонкой усмешкой сказал Миликон.
– Хватит! – рявкнул Тордул. – Да, я блистательный по рождению, но не желаю носить титула, который теперь продается за деньги любому богатею.
– Деньги нужны казне, – спокойно возразил Миликон. – Это я тебе говорю, как верховный казначей.
– А куда идут эти деньги? На новые дворцы, на кошек, на наложниц? Олово – вот богатство Тартесса. Возим мы его, возим с Касситерид, а кто его нынче у нас покупает? Все склады забиты слитками. Где фокейские корабли? Как можно было допустить, чтобы Карфаген стал на их пути?
– Оставим Карфаген, поговорим лучше о завтрашнем дне…
Но Тордул не унимался. Крупно шагал по каморке, выкрикивал:
– Нашли забаву – голубое серебро! Зачем оно нужно?
– Не кощунствуй, – Миликон сдвинул густые брови. – Ты прекрасно знаешь заветы предков.
– Заветы предков? Да я ставлю корабль олова против самой облезлой из твоих кошек, что наши почтенные предки и сами не знали…
– Довольно, Тордул! Голубое серебро – святыня Тартесса, а народу нужна святыня. Сядь и слушай. Завтра за час до восхода твои люди должны накопиться у западных ворот крепости. Пробирайтесь не по дороге, а левее, где густой кустарник, только без шума, чтобы на сторожевых башнях не услышали. Завтра большая кошачья охота, и многие блистательные отправятся туда со стражниками; именно такого дня я и дожидался. Ты со своими людьми ворвешься во дворец и схватишь Аргантония…
– Я своими руками убью его! – закричал Тордул.
– Пошлешь по городу верных людей кричать на царство Эхиара, а про Аргантония пусть кричат… сам знаешь что.
Тордул нетерпеливо дернул ногой.
– А Эхиар?
– Мои люди доставят его в город. Ты встретишь его с надлежащим почетом.
– За это не беспокойся! – восторженно вскричал Тордул.
– Я еще не кончил. Когда вы ворветесь в крепость, направь часть людей к дворцу своего родителя. Пусть они сомнут его стражу, а его самого возьмут под надежную охрану.
– Это я сделаю, – ответил Тордул, помолчав. – Но… что с ним будет дальше?
– Посмотрим. Думаю, что его государственная мудрость пригодится Тартессу и в дальнейшем.
Они поговорили еще немного, обсудив подробности предстоящего переворота, а затем юный мятежник покинул канатную мастерскую купца Эзула: он торопился к своим людям.
Эзул проводил его за ворота, посмотрел вслед и вернулся в каморку. Отломил кусок лепешки, сунул в редкозубую щель под вислыми усами, пожевал, исподлобья взглянул на верховного казначея.
– А что, светозарный Миликон, если этот сумасшедший и впрямь захватит власть и провозгласит царем этого… Эхиара?
– В Тартессе будет править наместник Карфагена, – сказал Миликон, поднимаясь. – Только Карфаген может покончить с царствованием Аргантония. А мы, – он дернул Эзула за бородку, – мы дадим для этого Карфагену оружие из черной бронзы. Надрубал терпеливо поджидает в Столбах нашего греческого гостя.
Эзул довольно засмеялся, с бороды его посыпались крошки.
– То-то обрадуется греческий простофиля, – сказал он, – и оружие увезет и старого дружка Падрубала повидает. Хи-хи-хи, придется бедным фокейцам с персами палками воевать…
– Так вот кто бунтарь – Тордул. На чего он, собственно, хочет? Возвращения порядков, которые были в старину?
– Ну, допустим. А что?
– Да знаете ли, идеализация прошлого более подходит старикам. Наверное, это чисто возрастное. Представляю себе старика неандертальца – он обкалывает новый каменный топор и ворчит: «Разве это кремень, вот раньше кремни были…» А какой-нибудь наш потомок, дожив до преклонных лет, будет брюзжать, сидя перед объемным, цветным, стереофоническим, воспроизводящим запахи телевизором: «Вот раньше, говорят, передачи были…» Я что хочу сказать: ваш Тордул молод, ему пристало вперед смотреть, а не назад.
– Но ведь он не мог ничего знать о неотвратимости исторического прогресса. Тордул мог почерпнуть представления о справедливости только из прошлого.
– Позвольте, а восстания рабов? Спартак, по-вашему, тоже оглядывался на прошлое?
– Но Тордул не вожак рабов. Он хочет, в сущности, дворцового переворота.
– Зря, зря. Парня с таким горячим бунтарским характером следовало бы поставить во главе восстания, которое…
– Дорогой читатель, очень просим: не торопитесь.
10. НА КОШАЧЬЮ ОХОТУ
– Не нравится мне это, Горгий, – сказал кормчий и сплюнул в грязную воду между судном и причалом. – Томили нас, томили, а теперь – кха! Давай в восточную гавань, выгружай наждак, бери черную бронзу и убирайся в море…
– Что тебе не нравится, Неокл? – рассеянно отозвался Горгий. – Чего хотели, то и получаем.
Они сидели на корме под жарким солнцем Тартесса, полуголые, распаренные. Из-за мешков, сваленных возле мачты, доносились стук костей о палубу, ленивая матросская перебранка.
– Эй, Лепрей, довольно трясти!
– Все равно больше двух шестерок не выкинешь.
– Мое дело. Сколько хочу, столько и трясу.
Покатились кости, раздался взрыв хохота.
– Опять один и один! Подставляй лоб, Лепрей!
– Жаль, Диомеда нет, он мастер щелкать…
– Что ж мы, братья, так и прощелкаем всю стоянку? Ни в винный погреб, никуда не пускают. Чего хозяин нас держит, как собак на цепи?
– Правильно делает, – отозвался рассудительный голос. – Диомед вот сходил на берег, да и пропал.
– А скучно, братья, без Диомеда… Ну, чья очередь выкидывать?
«Да, пропал Диомед, – тоскливо подумал Горгий. – Обещал разузнать Миликон, куда он задевался, и молчит. Смутно все, тревожно… Велит корабль ставить под погрузку, а самого меня на кошачью охоту тащит. Мне ихние кошки поперек горла, тьфу!.. И как же завтра без меня грузить станут? На первой волне груз разболтается, еще трюм разнесет… Неокл, он, конечно, дело знает, да все не свой глаз…»
– Не нравится мне, – продолжал зудить кормчий, потирая слезящиеся глаза. – Груз дорогой, а как его через Столбы провезешь? Карфагеняне там.
– Что делается в Столбах, о том здешние правители знают лучше нас. Не пошлют же они такое оружие прямо в лапы врагам.
А сам думал с нехорошим холодком в животе: Миликон сухой путь запретил, непременно в море выталкивает. А от Миликона кто приходил с повелением? Канатный купец… Эзул этот самый… Сидит в Тартессе, а о нем в Столбах Падрубал-карфагенянин заботится, ремешок с письменами шлет. Темное это дело… Может, рассказать Миликону про ремешок?
Новый взрыв смеха прервал его смятенные мысли.
– Опять у Лепрея один и один!
– Да у него просто лоб чешется, оттого и старается.
– Вот бы у тебя так зачесался. Не везет, а вы, дураки, ржете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24