Николай Коляда
Американка
монолог
Действующеелицо:
ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА – женщина неопределенного возраста.
Лето.
Нью-Йорк.
Манхэттен.
Квартира ЕЛЕНЫ АНДРЕЕВНЫ.

Центр Нью-Йорка. Квартира ЕЛЕНЫ АНДРЕЕВНЫ. Вернее, не квартира, а студия: огромная с высокими потолками комната. Окна открыты, свежий ветер шевелит валяющиеся там и тут газеты, журналы, бумаги. Беспорядок какой-то нарочитый, богемный.
Радио играет грустную песенку. В такт музыки ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА ходит по комнате, собираясь в ночной клуб. Она говорит с воображаемым гостем, угощая его ужином. Может быть, и нет никого в комнате? Может быть, это блажь, прихоть такая есть у ЕЛЕНЫ АНДРЕЕВНЫ: разговаривать вслух с самой собой?..
ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА (что-то поет). Да, да! Должна вам сказать, что в Нью-Йорке, у них тут, живут целые полчища, полки, легионы, стада тараканов и мышей. Все даже гордятся: «Нью-йоркских тараканов ничто не берет!» Вы видите, сколько их у меня? Страсть! Обожаю! Нет, слава Богу, мышей у меня нет. Им тут просто нечем питаться, а вот тараканов – чертова уйма! По-моему, в настоящий момент с голодухи они жрут мои книги и бумаги – потому что больше нечего! Бог помощь вам, друзья! (Хохочет). Неделю назад в Нью-Йорке появился один очень известный советский писатель. Среди моих друзей много известных советских писателей! (Смеется еще громче). Боже, как мне нравится это словосочетание: известный, да еще и советский, да еще и писатель! Ну, этот был из широкомалоизвестных, но надутых. Так вот, он привез мне… Нет, нет, что вы, Боже упаси, никаких матрешек, я уже этого видеть не могу… Он привез мне рецепт, по которому он травит своих московских тараканов. Расскажу его и вам, вдруг да пригодится… Итак! Нужно сварить десяток яиц, достать желток, смешать с борной кислотой, посыпать эту мерзость сахаром, и вот это все подать этим рыжим свиньям-таракашкам на стол, ну, или под стол. Писатель рассказал мне, что тараканы нажрутся всего вот этого самого, сладко-борного, борно-сладкого, захотят страшно пить, но – воду надо спрятать, закрыть все краны… И вот тогда они от жажды кинутся вниз головой с пятого этажа на мостовую! (Весело хохочет, продолжая ходить по комнате). Я отказалась от его услуг. Во-первых, жалко денег тратить на яйца. Я их не ем, ведь это сплошные канцерогены, вы не знали этого? Да, а во-вторых, действительно: ничем не возьмешь манхэттенских тараканов, это уже проверено, потому что в их жилах течет голубая, не пролетарская кровь… А в – третьих – жалко. Пусть живут. Все веселее… Верно? Я к ним привыкла. Когда что-то живое шевелится в комнате – все не так страшно ночью… (Молчит, улыбается). Сори. Вы едите, а я говорю такие гадости… (Танцует под музыку, смеется). Этот мастер художественного слова, тараканий убийца, писателюшка из России напился в усмерть моего виски и сказал, что он обязательно напишет про меня роман! Ах, сенкью! Говорит: «В финале моего произведения вы, Елена Андреевна, будете плакать, рыдать горючими слезами!» Вот это да! И с чего это, собственно говоря, я должна плакать? Я целую неделю думаю только об этих его словах… Идиот. Конечно – идиот, но – задело, понимаете? Что за взгляд на меня? С чего это я должна плакать? Нет, пожалуйста, я согласна, пусть он пишет обо мне роман, рассказ, эссе, повесть, стихотворение, оду – я согласна быть героиней! Что угодно! Плиз! Но только почему он думает, что все, все, все – вся жизнь! – укладывается в какие-то им придуманные соцреалистические рамки?! Ведь он как считает: ах, она несчастна вдали от Родины и потому, мол, в финале она должна плакать! Какой бред. Ерунда. Вранье. Ничего подобного, я – счастлива! Почему я должна плакать? Я живу – пре-крас-но! Денег у меня не так уж и много, но на жизнь хватает, да и не мне вам объяснять, что деньги – это несусветная глупость – есть они или их нет… У меня есть все. Я себе ни в чем не отказываю. Да, собственно говоря, мне ничего не надо. И почему это я должна плакать? С чего вдруг? Ах, ах, втихомолку, в подушку, по ночам, от ностальгии и прочее – какая глупость! (Достала из коробки огромную шляпу с черными длинными страусиными перьями. Торжественно водрузила ее себе на голову). Посмотрите! Ну? Каково? По-моему, блестяще! Я купила это чудо не так давно, случайно и по дешевке и достаю ее по самым торжественным случаям, раз десять в год, не более… Сегодня – такой день. Ах, красота! Моя шляпа… шляпа… моя шляпа… (Кружится по комнате в такт музыке – со шляпой на голове). Как я люблю тебя, моя шляпа! Однажды, благодаря ей, именно ей, я провела в ночной клуб двадцать пять человек! Именно! Целых двадцать пять! Или двадцать – не важно! Бесплатно! Понимаете? Дело было так: шляпа прикрывала лицо, мальчики, которые стоят на входе, ну, на контроле по-нашему, эти мальчики-дурачки думали, что я какая-то знаменитая актриса, которая почтила их вонючий клуб своим посещением и не хочет быть узнанной и потому – плиз, сенкью, мадам, проходите, проходите! Коман, коман, коман … (Хохочет, кружится). Нет, все-таки, странно.
Пауза.
Я все думаю над его словами. Почему это я должна плакать? Ай, плевать… Так вот, слушайте. У них тут есть такой ночной клуб, он называется: «Ко-па-ка-ба-на»! А?! Звучит?! В последний четверг каждого месяца можно развлекаться там всю ночь, до утра. Вот именно туда я и провела однажды двадцать пять человек и именно туда идем мы с вами сегодня… Ах, я все время говорю: у них, у нас, хотя живу тут уже пятнадцать лет… Ладно, держите билеты, чтобы я их не засунула куда-нибудь. Ко-па-ка-ба-на! На два лица. Между прочим – по семь долларов с носа. Каково? Вижу, вижу… Вы, как все наши русичи исконные, лихорадочно умножаете в голове: сорок да сорок – рубль сорок, или сто сорок, или три тысячи сорок… Ну, сосчитали, сколько это в рублях и сколько колготок можно на это купить? (Смеется). Замечательно, что сосчитали, а теперь забудьте. Потому что удовольствия там будет – море! Черное море! Вагон и маленькая тележка! И потому никаких рублей и никаких долларов это не стоит… Та-ра-рам! Та-ра-рам! (Кружится, придерживая шляпу руками. Смотрит в открытое окно). Почему я должна плакать? С чего? Я счастлива – должна вам это совершенно откровенно сказать! Да, да! Счастлива! Да, действительно, когда-то давным-давно меня лишили Родины, друзей, родных и неродных, но близких. Лишили всего, выражаясь высоким штилем. Да, я была вся такая из себя диссидентка! Вся такая в ногу со временем – ах, ах, дура! – или наоборот, против времени? (Смеется). Какая ерунда… Всю жизнь думала, что главное – это политика, а теперь поняла… Ладно. Было так: в одну неделю меня выперли из благословенной России. Ну и что? Что теперь мне? Да ничего теперь… Плевать, не хочу вспоминать. Ко-па-ка-ба-на… Ко-па-ка-ба-на! Да, да. Ко-па-ка-ба-на! Там будет так весело! Прочитайте, что написано на билете? Ну? Господи, неужели вы совсем не рубите в английском? Ни слова? С вашей стороны свинство было лететь через океан, если ни слова не фурычите по-американскому! Безобразие. Ну, хотя бы первое слово понимаете? Что там написано? (Хохочет). Борделло! Ну, а остальные можно и не переводить. По-моему, и так все понятно! Борделло! Ко-па-ка-ба-на! Борделло! Копакабана! Борделло!… (Остановилась, помолчала. Вдруг тихо, с улыбкой). Знаете, вы очень похожи на одного человека. На одного моего знакомого. Поэтому я веду себя так. Обычно я замкнута. Да. А сейчас мне кажется, что я разговариваю с ним. Он? Его давно нет. Да. Да. Да. Нет. Умер. Умер. Умер. Умер.
Пауза.
Так что не обращайте внимания на мою чрезмерную говорливость, разговорчивость. Будем считать, что весь этот бред, который я произношу – звуковое письмо. Да! Замечательная мысль! Звуковое письмо. Я буду на вас репетировать это звуковое письмо, которое потом отошлю ему… Ах, он же умер, я забыла! (Хохочет). Вышлю, значит, на тот свет, куда же еще! Возьму кассету и выкину ее вот так вот в окно! (Выбросила в окно белый лист бумаги, провожает его взглядом, смеется). Как красиво… Боже мой! Нет, плакать я не буду. И не плачу. Ну, не буду лукавить, мне, конечно, бывает тяжело. Даже тяжко. Я ведь женщина. Баба. Да, да. Баба. Но чтобы плакать, уливаться слезами, елозить сопли по подушке – упаси, Господи…
Пауза.
Вы доели печенку? Заряжайтесь хорошенько, мы едем в Копакабану на всю ночь, до утра. Я пока сниму шляпу, хорошо? Донт уори, не волнуйтесь, не обращайте внимания, но я должна навести марафет на свою афишу. (Хохочет). Вы нигде никогда в жизни такого не увидите. Я буду рисовать себе лицо. Вы видите: его у меня нет, да? А через полчаса будет! Смертельный номер, впервые в нашей программе! Ешьте, я вам сказала… (Села за стол, смотрит в маленькое зеркальце, красит глаза). Эти америкашки – все безрукие. Они ничегошеньки не могут сделать на кухне, хотя, казалось бы, все под руками, ну, возьми и сделай, ведь все продается в супермаркетах, верно? Нет, только в ресторан, за бешеные деньги… А есть эту пищу: гамбургеры, овсяные хлопья с молоком, кукурузные хлопья – брррр! – увольте! Сплошная химия, вы понимаете это, да? А они сидят себе, наяривают за обе щеки и тут же на салфеточке подсчитывают калории. Бред сивой кобылы. Какие там могут быть калории? Фу! По-моему, нужно готовить так: взять все, что есть в холодильнике, сварить или просто порезать, свалить в одну кучу, в одну тарелку или кастрюльку, посыпать зеленью и подать на стол! Зеленью – обязательно, чтобы было красиво! Я люблю, когда красиво… И, во-первых, так вкуснее, когда все в одной тарелке, а во-вторых – все равно потом все в пузе перемешается, ведь правда? Да вы ешьте, ешьте… По-моему, то, чем я вас угощаю – очень вкусно: печенка, помидоры, свежая капуста, редис… Там еще фрукты – ешьте! Ко-па-ка-ба-на… Копакабана… Борделло! Борделло!
Пауза.
Еще не хватало – плакать. Почему это я должна в финале – понимаете? в финале! – плакать?! Я должна быть красивой, элегантной, молодой, обожаемой, легкой, воздушной, неземной, я должна кружиться, танцевать, всем нравиться, но – плакать?! Почему именно – плакать? Нет, это все – социалистический реализм. Партийная организация и партийная литература. Вот как это называется. Тоже мне, инженер человеческих душ! Закройте рот! Ешьте! (Встала, прошла по комнате, снова села. Красит губы). Я триста лет не плакала! И еще триста не буду плакать!
Пауза.
Триста – это, конечно, метафора. Надеюсь, вы понимаете это? Да? Я не черепаха, чтобы жить триста лет. Мне немало. Но и не много! Конечно, я не младенец, я не девушка-институтка, но любить и быть любимой я пока еще могу. Да, да, могу! Например, я очень люблю себя. Вы любите себя? А вы верующий человек? Вообще-то у нас, американцев не принято задавать такой сугубо личный вопрос, но вы ведь – русский… Верующий? Тогда вам необходимо выполнять заповедь Христа. Вы вслушайтесь в его слова: «Возлюби ближнего своего, как самого себя!» Понимаете? Как самого себя! Понимаете?! Мы все как-то привыкли отбрасывать, не замечать вторую часть этой фразы!! Но это очень важно: любить себя! Обязательно надо любить себя! Иначе не сможешь любить ближнего своего! Понимаете? (Ходит по комнате, что-то напевает). Ко-па-ка-ба-на… Борделло!… Совсем-совсем не говорите по-английски? По-немецки в размере десятилетки? «Анна унд Марта фарен нах Анапа.» (Хохочет). Один мой знакомый художник… Кстати, я все время общаюсь только с творческими людьми – компенсирую то, что недобрала в молодости… Так вот, он замечательный талантливый человек. Живет в Бруклине. Там, как и в Гарлеме, сплошь – цветная публика… Нет. Это я просто так сказала, у меня к чернокожим прекрасное отношение. Прекрасное. Правда, друзей среди них как-то не заимела. Ну, воленс-неволенс приходится кое с кем общаться, но вообще-то, по секрету говоря, мне кажется, что у них у всех ущемленное самолюбие. С ними всегда надо улыбаться. Это надоедает. Ладно, не буду о цветных, вы никогда не поймете Америку, тут надо долго жить, чтобы разобраться хоть в чем-нибудь… Я говорила о своем знакомом художнике, да? Так вот. Однажды он пригласил меня в одно веселое заведение, это рядом с моим домом. Живу тут много лет, а вот не знала, что ресторанчик этот существует совсем рядом, тут… Я забыла, как это называется по-английски, чертов язык, а по-нашему это – «Погребок Черепахи Тортиллы» или просто «Погребок Тортиллы». Ну, что-то в этом роде. И мне там ужасно понравилось! Там так весело! Каждый вечер, независимо ни от чего, по-настоящему весело! И я стала бывать там ежевечерне. У меня был тяжкий период времени, черная полоса… К тому же – рядом с моим домом, не надо тратиться на такси… Да, вы заметили, что мой дом, по-русски говоря – дом творческой интеллигенции? Кстати, моя студия – предмет зависти всей русской эмиграции в Нью-Йорке… Потому что у меня замечательный дом. Тут живут поэты, музыканты, актеры, художники и… прочая шантрапа. Как-нибудь я свожу вас на нашу крышу, оттуда виден весь Манхэттен, как на ладони… Тот самый писатель, что приезжал на днях из России и который хочет в угоду своего чудовищного замысла в финале романа заставить меня плакать, так вот, он вышел пьяный на крышу, увидел Нью-Йорк и, икнув, сказал: «Да-а-а-а… Какой, однако, у вас фе-не-ше-бель-ный дом!» Фенешебельный, понимаете? О, эти мне писатели из России! (Хохочет. Смотрит на себя в зеркало). И с чего это я должна плакать? Ну так вот. «Погребок Тортиллы находится рядом с моим домом и мне, отправляясь туда, не надо было тратить деньги на такси… Да, кажется, я уже вам это говорила? У меня нет своей машины. Это убийство – иметь в Нью-Йорке машину. Когда я приехала сюда пятнадцать лет назад, у меня был – ну, муж-не-муж, любовник-не-любовник – короче говоря: друг, с которым мы коротали вместе первые счастливые эмигрантские денечки… (Смеется). Он тоже был эмигрант. Была у нас с ним машинешка, гробина дешевая такая, что-то вроде «Запорожца»… Ужас! Я все время, с этой машиной, думала: «Сейчас меня оштрафуют за превышение скорости, сейчас – за то, что припарковалась не там, где надо, сейчас – еще и еще за что-нибудь…» Да провались ты! Никаких денег не хватит! Черт их разберет – где надо, а где не надо парковаться… Да и, честно говоря, лично мне иметь машину – страшновато… Потому что я могу покурить чего-нибудь или выпить лишку, а потом – не случайно, а нарочно – врезаться в какую-нибудь стенку… Просто так.
1 2 3