VadikV


91
Владимир Алексеевич Сол
оухин: «Камешки на ладони»



Владимир Алексеевич Солоухин
Камешки на ладони


«Владимир Алексеевич Солоухин; Камешки на ладони»: Издательство
: «Советская Россия»; Москва; 1977

Аннотация

Жанр этой книги известного поэ
та и прозаика Владимира Солоухина трудно определить. И действительно, ка
к определить жанр произведения, если оно представляет собой разные мысл
и разных лет, мысли, возникавшие, скорее всего, не за писательским столом,
а как бы по ходу жизни. Эти «беглые мысли» записывались автором на клочка
х бумаги, а затем переносились в особую тетрадку.
Мгновенные впечатления, собранные воедино, как бы приглашают читателя к
размышлению, к беседе.

Владимир Алексеевич Солоух
ин (1924-1997)
Камешки на ладони

Предисловие

Иногда мне приходилось сидеть на морском берегу, усыпанном мелкими разн
оцветными камешками. Они, правда, сначала не кажутся разноцветными Ц эт
акая однообразная сероватая масса. Их называют галькой.
Сидя на берегу, невольно начинаешь перебирать камешки вокруг себя. Возьм
ешь горсть, просеешь сквозь пальцы, возьмешь горсть, просеешь сквозь пал
ьцы… Или возьмешь камешек и бросишь его в воду. Пойдут круги. Снова возьме
шь камешек и бросишь в воду. Занятие не то чтобы очень интеллектуальное, н
о нисколько не хуже домино или подкидного дурака.
Неожиданно один из камешков останавливает ваше внимание. Он округлый, по
лупрозрачный, но полупрозрачная сердцевина его слегка красновата, как б
удто в нем растворена капля крови.
Или, напротив, он черный, как лаковый, а по черному лаку Ц желтый узор, похо
жий, скажем, на пальму.
Или по цвету он обыкновенный, серенький, но по форме Ц чистая женская туф
елька.
Или он зеленый, а на нем летящая белая чайка. Да что говорить Ц бесчисленн
ы и разнообразны камешки на морском берегу!
Понравившиеся вам, так сказать, экземпляры вы невольно складываете отде
льно в купальную шапочку, или в башмак, или на разостланную газету. Хотело
сь бы их увезти в Москву, показать друзьям, самому полюбоваться зимой, всп
омнить о синем море.
Но красивых, необыкновенных камней набирается все больше, и тут вы начин
аете то, что можно назвать вторым туром.
Вы уже не обращаете внимания на рассыпанные прибрежные камешки, вы отбир
аете из тех, что были отобраны вами раньше. Вы кладете на ладонь с десяток
камешков и пальцем долго перекатываете их с места на место, пока не остан
овите свой выбор на трех, а остальные семь выбросите обратно на берег…
Теперь ближе к делу. Много лет назад я завел себе тетрадь в темно-коричнев
ом переплете, из тех, что у нас называются общими. При чтении книги, в разго
воре с друзьями, на писательском собрании, во время одиноких прогулок, в ж
арком споре мелькала иногда мысль… Впрочем, не то чтобы мысль Ц некая фо
рмулировка, некое представление, касающееся чаще всего литературы. Ну и
смежных искусств.
Это представление, эту формулу, эту мысль (может быть, в конце концов проще
всего сказать Ц мысль) я старался либо запомнить, либо записать на клочк
е бумаги, на авиационном билете, на листочке, выдранном из чужого перекид
ного календаря.
Когда такие бумажки накапливались по карманам, я доставал их, разглажива
л на ладони, потому что происходил отбор. Некоторые я переписывал в тетра
дку.
У меня была очень утилитарная цель. Я собирался писать, а впоследствии и п
исал роман, в котором (предполагалось) герои будут много разговаривать о
б искусств больше всего о литературе. Ну и о разных других вещах. Я думал, ч
то заготавливаю кирпичики для романа.
При написании романа существуют свои законы. Мои кирпичики все оставали
сь и оставались в стороне, а герои говорили то, что им было нужно говорить
по ходу дела.
Время от времени я брал из тетради иной камешек и вставлял его в очередну
ю статью. В иную статью я вставлял два-три камешка, и статья, мне казалось, с
тановил живее.
Потом начался третий тур. Подолгу я листал свою тетрадь и снова перебира
л и перебирал, пока какая-нибудь пятая или десятая запись не попадала в из
бранные. Я брал ее и заключал в более четкую и строгую форму. Практически э
то выражалось в том, что я выписывал ее из тетради с соответствующей лите
ратурной обработкой на отдельный лист бумаги.
Для очень внимательного читателя некоторые записи возможно, покажутся
где-то читанными. Вероятно, в моих же статьях. Или в «Письмах из Русского м
узея», или в том же романе «Мать-мачеха», или в книге «Слово живое и мертво
е», или в книге «Славянская тетрадь»…
По какому же принципу я предлагаю их, эти некоторые записи, читательском
у вниманию вторично? Принцип у меня такой. Если камешек был взят в статью и
з тетради, я его сохраняю и здесь. Если же он был найден в процессе писания
статьи или книги, то я его в тетрадь задним числом не вписывал и его на пре
длагаемых теперь читательскому вниманию страницах не окажется.
Друзья говорят: не торопись. Ведь придется еще и впредь писать статьи, кам
ешки пригодятся. А я отвечаю Ц пусть! Во-первых, насобираю еще. Во-вторых,
может быть, так даже интереснее. Одно дело, когда камешек теряется среди д
ругих бесчисленных камней, то есть среди многословия статьи, другое дело
, когда он отдельно лежит на ладони.
Надо бы и еще поперебирать, пропустить через четвертый тур. Да и те, что по
ка остались в стороне, в тетради, тоже не совсем еще выброшены и подлежат п
остепенной переборке.
Но и то правда, пусть поперебирает читатель. Если из всей этой высыпанной
перед ним на стол груды камешков он отберет для себя хотя бы пяток, и то ла
дно. Я ведь и собирал их только для того, чтобы показать людям, в надежде, чт
о некоторые из них окажутся забавными.
После журнальной публикации мне говорили, что иные мои суждения не бессп
орны. Но я и не обязывался изрекать бесспорные истины.

Камешки на ладони

В юности, в начале творческого пути, у поэта иногда вдруг получаются таки
е перлы искусства, которые изумляют всех.
Потом он приобретает опыт, становится мастером, постигает законы композ
иции, архитектоники, гармонии и дисгармонии, обогащается целым арсенало
м средств и профессиональных секретов.
И вот, вооружившись всем этим, он всю жизнь пытается сознательно достичь
той же высоты, которая в юности далась ему как бы случайно.

* * *

Можно исследовать химический состав, технологию производства, рецепты,
тайны мастерства и все точно узнать: почему фарфоровая чашка звенит крас
иво и ярко, а просто глиняная издает глухой звук.
Но мы никогда не узнаем Ц почему одни фразы, стихотворные строки, строфы
бывают звонкими, а другие глухими.
Дело вовсе не в глухих согласных, шипящих, закрытых и открытых звуках. Каж
дое слово без исключения может звенеть, будучи поставленным на свое мест
о. Слова одни и те же, но в одном случае из них получается фарфор, бронза, мед
ь, а в другом случае Ц сырая клеклая глина.
Один поет, а другой хрипит. Один чеканит, другой мямлит. Одна строка как бы
светится изнутри, другая тускла и даже грязна. Одна похожа на драгоценны
й камень, другая Ц на комок замазки.

* * *

Если около пчелиного улья поставить смородиновый, скажем, сироп, то он по
влияет на качество меда, на его витаминность, потому что пчелы будут сиро
п пить и незаметно подмешивать в натуральный, цветочный, собственно пчел
иный мед. Таким образом можно получить мед с молочным, морковным, лимонны
м, хвойным оттенками.
Точно так же книга, которую читаешь, когда пишешь что-нибудь свое, незамет
но влияет на то, что пишешь. Едва уловимый узор витиеватости и расцвеченн
ости появится на ткани произведения, если читаешь в эти дни книгу, написа
нную расцвеченно и витиевато. Налет сухости возникает, если читаешь суху
ю научную информацию. Печать лаконизма или расслабленности ляжет при чт
ении соответствующих книг.
Зная это, можно и нужно сознательно выбирать для себя чтение в зависимос
ти от того, что пишешь и какой «витамин» более для данного случая подходя
щ.

* * *

Почему герои «Мертвых душ» вот уже стольким поколениям читателей кажут
ся удивительно яркими, выпуклыми, живыми? Ни во времена Гоголя, ни позже, я
думаю, нельзя было встретить в чистом виде ни Собакевича, ни Ноздрева, ни П
люшкина. Дело в том, что в каждом из гоголевских героев читатель узнает… с
ебя! Характер человеческий очень сложен. Он состоит из множества склонно
стей. Гоголь взял одного нормального человека (им мог быть и сам Гоголь), р
асщепил его на склонности, а потом из каждой склонности, гиперболизирова
в ее, создал самостоятельного героя. В зародышевом состоянии живут в каж
дом из нас и склонность к бесплодному мечтательству, и склонность к хвас
товству, и склонность к скопидомству, хотя в сложной совокупности характ
ера никто из нас не Манилов, не Ноздрев, не Плюшкин. Но они нам очень понятн
ы и, если хотите, даже близки.

* * *

Ко всему, что я описал в своих книгах, у меня притупляется интерес в жизни.
Шагреневая кожа.

* * *

Читая некоторые книги, я как на оселке правлю свой язык. На иных книгах я п
равлю свою гражданскую совесть.
Есть убежденность, что большими знаниями можно погубить в себе поэзию. Р
ациональное зерно здесь заключается в том, что с приобретением знаний ут
рачивается непосредственность восприятия мира, способность удивлятьс
я, развивается рефлексия…
Но, по-моему, дровами можно завалить и потушить только слабенький огонек.
Большой, разгоревшийся костер дровами не завалишь. Он разгорится еще ярч
е.

* * *

Нужно попасть камнем в цель на далеком расстоянии. У человека, умеющего д
алеко кидать камни, при этом будет одна лишь трудность Ц попасть. Докину
ть до цели для него не проблема. Это для него Ц само собой разумеется.
Если же человек едва-едва добрасывает камень до нужного места, то где уж е
му попасть.
Литературная техника, собственно литературное ремесло, и есть вот это ум
ение «докинуть».
Нужно, чтобы все эти рифмы, внутренние рифмы, разноударные рифмы, мужские
и женские рифмы, ассонансы, аллитерации и прочее, нужно, чтобы это не было
проблемой, а было как умение легко докинуть камень до цели. Тогда вся энер
гия сосредоточится именно на том, чтобы попасть в цель.

* * *

Наши критики, разбирая то или иное произведение чаще всего говорят, так с
казать, о курсе корабля и совсем не говорят о его плавучести, о его навигац
ионных качествах, а тем более об отделке салонов, палуб, кают.

* * *

Если для всех людей сахар сладок, а соль солона, если для всех ландыши пахн
ут ландышами, а навоз навозом, если для всех больно есть больно, а сладостр
астно есть сладострастно, то не предположить ли, что и все иные чувства лю
дей, если не вполне одинаковы, то сходны.
Чувство нежности, жалости, жадности, любви, горя, тоски, грусти, скуки, раск
аяния, страха, гордости, возмездия Ц все эти чувства для всех людей «на вк
ус» одинаковы.
Если бы было по-другому, искусство не могло бы существовать.

* * *

У него ладный, хорошо работающий поэтический аппарат. Но ему нечего в это
т аппарат запускать.

* * *

Спортсмен-марафонец бежит, преодолевая свою классическую дистанцию Ц
сорок два километра. Вдруг его остановил человек и говорит:
Ц Здесь в стороне, всего триста метров, есть табачный киоск, сбегай, купи
мне сигарет.
Ц Но я преодолеваю дистанцию…
Ц Вот именно, все равно ты уж бежишь. Что тебе стоит сделать лишних полки
лометра. Это займет у тебя пять минут. Ну что тебе стоит…
Ситуация фантастическая. Но я думаю о ней всякий раз, когда звонят из реда
кции и просят написать статью.
Ц Но я пишу сейчас повесть (или роман).
Ц Это займет у вас два дня. Нужно восемь страничек на машинке.
Ц Но я пишу повесть.
Ц Вот именно, все равно пишете. В повести небось будет четыреста страниц
, так что вам стоит написать лишние восемь…

* * *

Хорошему, тонкому скрипичному мастеру один приятнль во время выпивки со
ветовал:
Ц Слушай, сделай ты фортепьяну. Она большая, сколько денег сразу заработ
аешь.
Ц Не хочу делать фортепьяны! Ц восклицал мастер.
Мой друг, Миша Скороходов, живущий теперь в Архангельске, имея в виду, очев
идно, мои прозаические книги (сравнительно со стихами), и тоже во время вып
ивки мне сказал:
Ц Слушай, перестань делать фортепьяны.

* * *

Сколько людей на свете, столько и понятий о счастье, потому что счастье со
стоит в удовлетворен запросов, а запросы бывают разные. Русская пословиц
а говорит: «У каждого по горю, да не поровну. У одного похлебка жидка, у друг
ого жемчуг мелок». То же можно сказать о счастье.
Тем не менее у любого счастья существует фон, или, вернее, основа, и есть по
дробности крупных планов.
Наиболее прочной и, вероятно, единственно прочной основой является глуб
окая удовлетворенность главным делом своей жизни, которое тоже у каждог
о человека свое.
Личные, повседневные огорчения и радости (подробности крупного плана) мо
гут, конечно, на время заслонять основное. Но при отсутствии основного он
и не могут составить счастья.

* * *

Однажды я ночевал в коренном дагестанском ауле.
Днем, пока мы суетились и разговаривали, обедали и пели песни, ничего не бы
ло слышно, кроме обыкновенных для аула звуков: крик осла, скрип и звяканье
, смех детей, пенье петуха, шум автомобиля и вообще дневной шум, когда не от
личаешь один звук от другого и не обращаешь на шум внимания, хотя бы потом
у, что и сам принимаешь участие в его создании.
Потом я лег спать, и мне начал чудиться шум реки. Чем тише становилось на у
лице, тем громче шумела река. Постепенно она заполнила всю тишину, и ничег
о в мире кроме нее не осталось.
1 2 3 4