Яды «Клевой жизни» - 3

«Росмэн»
Аннотация
Пронзительный роман об опасных попытках пожить «клёвой жизнью». Очень реалистичный сюжет и его конец. Охватывает наиболее актуальные для молодых людей темы – карьера, любовь, деньги, наркотики…
Книга написана от первых лиц. Герои книги рассказывают о себе и своих впечатлениях от своей жизни и жизни своих друзей, о своей «крутой» карьере наркодельцов. Один из героев воспринимает наркоторговлю как трагическую случайность и ошибку своей жизни. Второй герой – как способ неприятного, но хорошего заработка. Третий – как способ абсолютной власти. Всех ждет одно и тоже – скорый конец.
Роман вышел одновременно с его экранизацией – фильмом «Тиски», который был показан во всех кинотеатрах страны, был выпущен в DVD
Олег Маловичко
Тиски
Welcome to my muthafuckin world.
Snoop Dogg
Жизнь – это музыка, в которой нет функции Rewind. Ее нельзя перекрутить назад.
Дэн
В мире слишком много хорошего, чтобы умирать.
Пуля
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
IN DA HOOD
ПУЛЯ
Как он задолбал уже.
Я стою посреди белой комнаты офиса, стараясь смотреть в окно, а Гимор вот уже десять минут орет на меня, брызгая слюной. Иногда мне удается поймать осколок взгляда кого-нибудь из офисных. Я заметил, что они всегда смотрят осколками. Глаза вверх, схватить картинку – и снова упереться в монитор или бумажку. Как крысы.
Я никогда не вслушиваюсь в ахинею Гимора. Видимо, он чувствует это нутром, иначе бы не переспрашивал каждую минуту: ты меня понял? В глаза смотри!
Чего я там не видел, интересно? Ладно, в глаза так в глаза.
Гимор носит на груди табличку с именем. В жизни бы не согласился такую надеть. Это как номерок в концлагере или клеймо у коровы. Но Гимору нравится быть менеджером. Я смотрю на него, отмечая темную полосу от пота на воротнике рубашки, майонезное пятнышко на галстуке и застрявшую между зубов полоску зеленого лука – чтобы «отодрать» меня, Гимор прервал обед, или «бизнес-ланч», в его определении. Он спецом обедает вечером, а днем, когда офисные всем стадом сидят в столовой, Гимор носится по коридорам с кипой бумажек и прижатой к уху телефонной трубкой, с усталым превосходством глядя на остальных. Вот, мол, как я загружен, даже пообедать не успеваю.
Еще три месяца назад Гимор был обычным водилой, как я и мои напарники – шестнадцать разного возраста мужиков в оранжевых спецовках службы эвакуации. С нами он почти не общался – отбывал смену, сдавал машину и все свободное время крутился в офисе, наводя языком блеск на начальственные зад­ницы. Мы были уверены, что он стучит. Кто опоздал на смену, кто тырит колхозный бензин, кто приходит на работу пьяным или с батога. Историй таких хватало, а Гимор, с его вечной страстью корчить из себя умника, наверняка рассказывал главным, как, по его мнению, можно искоренить разгильдяйство и сделать работу эвакуационного бюро эффективнее и прибыльнее. Вскоре его старания окупились. Гимор сменил спецовку на костюм с галстуком и стал старшим менеджером диспетчерской. Не рискуя пока цеплять взрослых мужиков с большим стажем и тяжелыми кулаками, он стал срываться на мне, самом молодом. Мне достается за всё – невымытую после смены машину (чего ее мыть, если за всю ночь – один вызов), пятиминутное опоздание или, как сегодня, за просто так, для профилактики. Он выбрал меня мишенью, чтобы застолбить свое место у кормушки.
На меня накатывает почти непреодолимое желание прервать речевую диарею Гимора парочкой ударов. Это не будут сильные, сокрушительные и продуманные панчи – противник не тот. Для начала я бы легонько стукнул его в бок, так, чтобы он подавился фразой, крякнул и пару секунд хлопал глазами, пока его мозг определяет изменившиеся параметры реальности. Потом – посильнее, в солнечное сплетение, чтобы он сложился пополам и стал хватать ртом воздух.
В офисе сразу поднимется вой. На помощь Гимору рванет охрана, справиться с которой не составит труда – за спокойствие офисных отвечают два рассыпающихся от времени пенсионера, победить которых можно без кулаков, суровым взглядом.
Я с трудом удерживаюсь, хотя моя правая рука уже зудит в предвкушении удара, а пальцы непроизвольно сжимаются в кулак. Поставив Гимора на место (о чем втайне мечтает половина сотрудников и открыто говорят остальные), я потеряю эту работу. Черт с ними, с деньгами, платят все равно копейки, но тогда мне придется ночевать дома.
И я вытыкаюсь. Продолжая мелко кивать и вставлять «угу» в речевой поток Гимора, я стараюсь думать о чем-то хорошем. Например, о том, что завтра возвращается Дэн. Блин, всего три дня его не было, а я соскучился.
Я немного парюсь по поводу его поездки. Вроде бы одна московская фирма клюнула на его записи, и Денис вполне может поменять пульт диджея в «Орбите» на вертушку в каком-нибудь московском клубе. Нет, я, конечно, был бы рад за товарища. Я всегда знал, что Дэн далеко пойдет, но с чем я тогда останусь? У меня друзей-то – Дэн да Крот, а если Дэн уедет, мы с Кротом вряд ли будем тусить вместе, слишком разные. Дэн нас цементирует, он всегда в нашей тройке был за главного. И я ловлю себя на мысли, что в первый раз в жизни желаю своему лучшему другу неудачи.
Хотя, если по чесноку, Дэн и так отдаляется от нас. Сначала он стал встречаться с этой богатой телкой, Машей, потом они вместе сняли в центре чердак (студию, его словами), и Дэн уехал с пятаков. Реже видеться мы пока не стали: то он на пятаки приедет, то мы с Кротом к нему в клуб заглянем, но у нас все чаще случаются эти противофазы в разговоре, когда говорим вроде об одном и том же, но оцениваем по-разному. И эта Маша его… Нет, она нормальная девка, но видно, что мы с Кротом ей не нравимся. Когда встречаемся все вместе, она так улыбается снисходительно, всем своим видом демонстрируя – я с вами общаюсь, потому что вы – друзья Дениса. Пока еще. Слава богу, ее отец от Дэна не в восторге, так что будущее Дэна с Машей под большим вопросом.
Тишина режет ухо. Подняв глаза на Гимора, я понимаю, что слишком сильно вытыкнулся. Офисные смотрят на меня, хлопая удивленно глазами, кто-то даже давит смешок.
– Ты спишь, что ли, с открытыми глазами? Ты вообще понял хоть слово? – юродствует Гимор.
– Да, Виталий Анатольевич. Я осознал. Я не буду больше.
– Не будешь – что? А, бесполезно. – Гимор машет рукой, разворачивается и идет в свой блок, огороженный от остального офиса дээспэшными стенками. – ­Дебилов понабрали…
– Вы так не говорите, ладно? – не могу удержаться я.
– Что??? – Гимор оборачивается, и на его лице появляется маска комического удивления. Он прижимает ладонь к уху, словно не расслышал, и переспрашивает: – Ты сказал что-то, мальчик?
– За языком следите, Виталий Анатольевич!
Я выхожу из офиса, а вслед мне летят ругань Гимора и возбужденные перешептывания офисных. Мне удалось взбаламутить это болото, хоть я и дал себе слово держаться.
До начала моей смены еще почти час. Парни с ­работы собираются домой и не настроены общаться, а мне это и не нужно. Я уже предвкушаю, как залезу в кабину своего Боливара – модели автоэвакуатора на базе ГАЗ-66 с удлиненным шасси, как он именуется в паспорте, – и вернусь к чтению. «История как проблема логики», охренеть. Я врубаюсь хорошо если в половину написанного и иногда ловлю себя на том, что, продолжая читать и перелистывать страницы, давно утратил нить повествования. Мне приходится возвращаться назад, искать момент, на котором я еще более-менее догонял, и читать снова. Тем не менее за прошлую неделю я одолел половину книжки и твердо намерен добить ее в ближайшие дни.
Планы мои рушатся в тот момент, когда я подхожу к машине и вижу за стеклом вихрастую башку Крота.
– Крот, ну ты совсем, что ли, угорел? – спрашиваю я, открывая дверь, из которой в мою сторону тянет горьким запахом травы. – Мне на ней работать, вообще-то, всю ночь.
– Я тебя тоже рад видеть, – смеется Крот, протягивая мне длинную штакетину с уже залеченным с одного бока концом, – трава вообще реальная, у Армена брал.
Мы сидим в кабине и долбим, передавая друг другу косяк и мелко покашливая, когда уже нет сил держать дым в легких. Крот не обманул – трава действительно угарная, и уже после третьего напаса я чувствую легкий холодок в затылке и мелкие, приятные укольчики невидимых иголок в шею. Начинается дождь, и я зачем-то включаю дворники. Жизнь по ту сторону стекла превращается в грустный мультик – в первое мгновение после скрипа дворников мы видим четкую картинку, а потом она теряет очертания и размывается.
– Реальная психоделика, – делится ощущениями Крот.
Гимор выбегает из офиса, прикрыв голову папкой. Штанины его брюк подвернуты до середины голени, и из-под них видна полоска белой плоти над носками. Огибая в мгновение образовавшиеся лужи, он бежит к старенькому «Гольфу» и долго возится с ключами.
– Продолжает тебя долбить? – Я без слов киваю. – Слы, ну давай поговорим с ним. Прямо сейчас пойдем и на место поставим. Или у дома перестренем, а?
– Толку? Я ему сам могу дыню начистить, но тогда с работы выгонят.
– Проблем не вижу. Чего ты здесь потерял? Столько возможностей кругом, надо чего-то вместе мутить, а здесь ты не высидишь ничего. Будешь тачки ломаные возить и херню всякую читать в перерывах.
Я вырываю книгу из рук Крота и бросаю ее назад, за сиденье.
– Меня устраивает.
– Ну смотри, как знаешь. – Когда Крота накрывает, он становится спокойным и расслабленным. В обычном состоянии разговор бы не закончился так легко. – Пуля, бабками не выручишь?
Вот оно. Я еще удивился, зачем Крот приперся ко мне на работу. Не его стиль.
– Нет, – я пожимаю плечами, – если бы через неделю, когда зарплата…
– Вообще голяк? – не унимается приятель. – Подкинь тачанку хотя бы до завтра, чисто на сига­реты.
До завтра, как же. Крот никогда не возвращает долги. Тем не менее я лезу в карман за бумажником и, пошелестев редкими банкнотами, вручаю Кроту сторублевку.
Крот расслабляется и оживает. Какое-то время он продолжает разговор, но я вижу, что ему уже не терпится сорваться по своим делам. Вот такой он, Крот. Для него усидеть на месте более пяти минут – пытка. Он похож на зайца из рекламы батареек, без устали и сомнений молотящего в барабан.
– Подгребай к «Орбите» вечером, – говорит Крот, заранее зная, что я отвечу отказом. – Подснимем кого-нибудь. Неделю бабы не было, болт по подбородку лупит. По улицам ходить не могу, перед людьми стыдно. Давай, а?
– Не могу, Крот. Смена.
– Смена, смена! – Крот берется за ручку двери, считая разговор законченным. – Всю жизнь так и просидишь на этой работе своей.
Последнюю реплику Крот произносит, прощаясь. Мы давно выработали свой ритуал – сначала встречаются руки, потом мы сплетаем их в «краба», бьемся плечами и, разлепив ладони, смачно стукаемся костяшками кулаков.
– Давай, брат! – кричит Крот, отчаливая.
– Давай! – отвечаю я и, проводив взглядом щуплую фигурку теряющегося в дожде Крота, открываю книгу.
Я не могу читать. Трава ли тому виной, разговор ли с Кротом, но буквы расплываются у меня перед глазами, пляшут, и к концу предложения я забываю, с чего оно начиналось.
Я вгоняю диск в магнитолу, и через мгновение салон заполняется хриплым речитативом Джа Рула. Сомкнув глаза, пытаюсь вогнать себя в дрему, но роящиеся в голове мысли не дают вздремнуть.
Правда, чего я так держусь за эту сраную работу? Ни бабок, ни перспективы, вообще ни хрена. Я могу признаться только себе: единственная причина, по которой я стремлюсь сохранить это место, – мой батя. Вернее, то, как он орет.
Батя орет ночью. Каждый раз, когда набухается. Услышав его в первый раз, любой может испугаться, но не я. Под этот батин рев я вырос. Я даже не могу его толком описать. Батя, надо отдать ему должное, использует ночью все богатые возможности своих связок: то рычит, то воет, как раненая дворовая собака, то просто начинает орать, словно от невыносимой боли. Успокоить его невозможно, он пьян до такой степени, что не реагирует ни на какие попытки его разбудить.
Один раз мать водила его кодировать, но батя просто не может перестать пить. Он держался две недели, а потом его увезла «скорая», и усталый врач с брезгливостью в голосе объяснил, что выбор у нас простой – или мы удаляем зашитую в батю «балду», или он в следующий раз отбрасывает копыта. Вот так. Мы выбрали первое.
Батя работает во вторник, четверг и субботу, бухает тоже в эти дни, чтоб успеть оклематься к следующей смене. Трудовая сознательность.
Нет, так он тихий. Не дизелит, руки не распускает, ничего такого. Но если начал пить, остановиться не может.
Я уже эти схемы назубок знаю. Приходит в десять вечера, чуть поддатый, с напарником вмазали, с «бортовым». Это у них классификация такая, на мусорке – ­рулевой, он же водила, и бортовой, который баки загружает. Главный по помоям.
Так вот, батя приходит – и сразу мыться. От него не воняет, но, видимо, чисто психологически. Выходит, надевает чистую рубашку, штаны со стрелками: «Мамка, я до магазина». И все понятно. Все мое детство прошло под это «до магазина». Я знаю, что батя купит две бутылки, ноль двадцать пять и поллитровку. Первую выпьет по пути, вторую дома. Хватит ему до полуночи. Если на этом вырубится – бывает и такое, – то хорошо, нам остается только раздеть его и перетащить в спальню. Мать тогда или у меня спит, в детской, или на кухне на диване.
Но так бывает редко. Обычно батя, уже мало чего соображая, встает и идет к двери, с трудом попадая в рукава пиджака. И каждый раз один и тот же разговор:
– Витя, ты бы не ходил, хватит уже.
– Мамка, ну ладно, я ж с работы… Я ж не шу-млю…
– Опять орать будешь.
Батя не слушает. Он пытается обнять мать, лезет к ней со слюнявым поцелуем, а она отталкивает его. Тогда батя машет рукой и вываливается на лестничную клетку. Идет к армянам, в «кругосветку», единственный в блоке ночной магазин. Полчасика тусуется там с такой же пьяной шелупонью. Если проходит час и бати нет – мы с матушкой идем его вытаскивать.
Один раз я не пустил его. Полгода назад. Перехватил в коридоре, прислонил к стене и сказал:
– Так, батя, никуда ты отсюда не выйдешь.
1 2 3 4 5 6