Ясное дело, черные парни и азиаты, взвинченные и злые, тоже собирались в банды. При этом все винили друг друга. Никто не остался в стороне, все потеряли разум. Я мулатка, и меня колбасило: мне не нравились обе стороны, и те и другие жестоки, тупы и попались на удочку Флит-стрит. Я женщина, и я ненавидела всю эту безмозглую мужскую браваду, эскалацию тестостерона. А жертвы Ночного Душегуба – с ними-то как? С этими бедными девками? Все орали, что они шлюхи и втоптали доброе имя Брэдфорда в грязь (я вас умоляю). Семья Сары Эванс раз за разом выступала, умоляя не путать их мертвую девочку с остальными.
Тина Феррис выступила по телевидению. Как выяснилось, у нее имеется агент. Я ее видела – накачанная по уши какой-то дрянью и разодетая как «Спэйс Гёрлз» – розовая мини-юбка и белые туфли не платформе. Даже несмотря на яркий макияж, ее треугольная лисья мордочка выглядела ужасно – сплошные темные швы и пластырь. Всестороннее интервью брал милый сочувствующий азиат – дескать, телевидение ни капли не предвзято, – если закрыть глаза, по голосу не отличишь от любого другого лондонского журналиста из среднего класса. Сама снисходительность. Тина явно не понимала, где находится, и бормотала одни и те же фразы, явно заученные. Отвратительно. Газетчики не могли нарадоваться и опрашивали обе стороны, а город готовился к рождественскому спектаклю «Межрасовые войны».
Нервничал даже Нац из магазина. Когда я зашла за кориандром и пакетом яблок, Нац был на удивление неразговорчив. Мне пришлось опуститься до светской беседы о холодной и сырой погоде. Я все поняла, когда какая-то белая тетка зашла за хлебом. Швырнув деньги на прилавок, она удалилась, бормоча что-то подозрительно напоминавшее «грязные ниггеры». В моих венах забурлил адреналин. Нац уныло смотрел в окно.
– Нац, старик, что происходит? Только не говори, что это из-за дурацкого Душегуба.
Он печально кивнул:
– Ты же знаешь, дорогая, в газетах всякое пишут, и люди думают, что это я, или мой приятель, или еще какой цветной. Нам сейчас несладко. Моего приятеля – ну, того, из полиции – и вовсе обзывают «черножопым колом». Кричат, что он просто не хочет – ну, ловить своих. Ведь эта девушка не сказала, что убийца азиат или индиец, нет, сказала – черный. Может быть кто угодно. Моя жена боится из дома выходить, и мама тоже, и сестры.
– А что твой приятель думает – Душегуба поймают?
– Не знаю. Говорит, в показаниях девушки не все складывается. Говорит, копы ей не доверяют. Ну, из-за наркотиков. Ненадежный свидетель. Мой приятель хочет подать в отставку, когда все это закончится. Говорит, в полиции нет места азиатам. Но я считаю, это и наше дело, раз уж мы здесь живем. Верно? Но он не знает, что делать. – Нац грустно покачал головой и сложил мои покупки в полосатый пакет.
– Послушай, Нац, если что-то… случится, мы с тобой, ты не забывай. Мы тоже считаем, что все это полное дерьмо.
– Спасибо, сестренка. – Он замолчал и серьезно посмотрел на меня, а затем по сторонам – хотя в магазине было пусто. Странно, он вдруг стал намного старше – весельчак-Нац куда-то исчез. Я затаила дыхание. – Сестренка, ты ищешь Мохаммеда?
Сначала я не поняла, о ком это он, потом до меня дошло – Моджо.
– Нац, ты знаешь, где он? С ним все в порядке?…
Нац поднял руку, и я умолкла.
– Я знаю Мохаммеда. Мы все знаем его семью. Дорогая, он говорит – будь осторожней. Он позвонит тебе на мобильник – сегодня или завтра. Скоро. Но он говорит – будь осторожней.
– Что?… Но…
– Просто подожди. Вот, держи конфету. Сладкая и вкусная.
Больше я ничего не смогла от него добиться ни за какие коврижки. Сквозь сгущающийся туман я долетела до дома, на углу чуть не поскользнувшись на ковре полусгнивших листьев. Запыхавшись, точно старуха, я все выложила Джейми.
Мы ничего не понимали. Почему Моджо позвонит мне, а не Джейми? В тот вечер мы ели картошку с карри, и дом пропах густым ароматом гарам-масалы с резким запахом кориандра. Затем (то была благословенная ночь без Шона: он повез заказ фирмы в Манчестер и сказал, что останется на ночь у «приятеля» – ну да, как же) мы обсуждали, что имел в виду Нац и что случилось с Моджо. Джейми явно озадачило и слегка задело, что Моджо свяжется со мной, а не с ней. Я тоже пребывала в недоумении. Впрочем, мобильник есть только у меня – наверное, поэтому.
Джейми была такой милой в тот вечер. Она вообще заботливый и добрый человек – просто в последнее время вся ее доброта растрачивалась на Шона. Оказывается, мне так не хватало Джейми – и разговоров с глазу на глаз, как в старые добрые времена. Когда мы строили планы на будущее под нескончаемые чашки чаю.
И все-таки что-то было иначе – раньше я просто не замечала. Джейми стала какая-то – я не знаю, тихая. Или меланхоличная. Словно часть ее огня потухла. Джейми даже сняла ужасные золотые серьги, подарок Шона, и надела свои старые колечки. И все равно в ней что-то переменилось. И я вспомнила тот дурацкий гороскоп – тяжелый рок и впрямь довлел над ее судьбой. Она была как человек, который смирился. Я тогда подумала – наверное, так выглядят самоубийцы перед последним шагом. Ладно, может, я драматизирую, но тогда я решила за ней присматривать и попросить Бен мне помочь.
Тем не менее мы хорошо посидели. Я даже хотела рассказать, что произошло между мной и Шоном. Но я не смогла. Я сама не хотела об этом вспоминать. Да, ее отношение к Шону изменится – но и отношение ко мне тоже. Я струсила, мне не хватило духу.
Вместо этого мы заговорили о Мушке – ее привычки, ее острая бархатная мордочка, такая милашка. Была. И помечтали, чтобы она вернулась – мы так по ней скучали. Но и эта тема оказалась слишком шаткой – все-таки Мушка ушла из-за Шона, это он ее ударил. Разговор заглох.
Телевизор бессмысленно балаболил. Джейми лежала на старом диване на любимых расшитых подушках – подарок Моджо на какое-то Рождество, – и покачивала в длинных ладонях чашку. В комнате слабо пахло сандалом. На Джейми красовалось огромное старое мешковатое платье, черное такое, мы его когда-то сшили, а теперь она носила дома; ногти выкрашены в бирюзовый; у меня заныло под ложечкой – я вспомнила наше знакомство.
– Лили, – мягко сказала Джейми.
– Да, сестренка. Что?
– Лили, я вляпалась, да? Больше, чем обычно. Я знаю, я сама знаю, правда. Я знаю, он мне все портит. Хуже того – он все портит нам, да? Или это из-за меня? Это я виновата? – Она замолчала, щурясь на меня поверх очков для чтения, серые глаза смотрели открыто и простодушно. – Ты тоже хочешь уехать, а? Как Моджо?
Джейми, как всегда, читала мои мысли. Я почувствовала, что краснею, и опустила взгляд.
– Дорогая, я… просто я… я не знаю, детка. Мне кажется, я больше тебе не нужна, я ничем не могу тебе помочь. О, Джейми, прошу тебя, избавься от него. Мы все этого хотим, по крайней мере, я, Бен и Лонни. Только всякие дуры типа Дженни думают, что он супер, – и посмотри, что получается. Прости, но он всех гонит отсюда, и ты из-за него так несчастна, это невозможно терпеть, я так не могу – и Моджо не смог.
– Прошу тебя, останься еще на чуть-чуть – совсем чуточку. Лили, я попытаюсь – я хочу попытаться. У меня такое странное чувство в эти дни – словно приближается моя зима, а не просто погодная зима… ну, ты понимаешь, да? О, Лили, мне так страшно, только я не понимаю из-за чего. Я не хочу тебя грузить, но Шон такой… жестокий. Каждый день я думаю, зачем мне это, и понимаю, что все, хватит. Нет, он не бьет меня, ничего такого, но… это ужасно, ужасно. Господи, Лили, я думаю, ниже, чем я, уже падать некуда. Но все так сложно – когда я пытаюсь его прогнать, он ломается – плачет, умоляет его не бросать, как все бросили. С ним в детстве что-то случилось. Не знаю что, но я чувствую. И… со мной тоже так было, я понимаю, каково это, – и каждый раз меня цепляет и я сдаюсь. И эта его импотенция, и… еще всякое. У него такой бардак в голове. Господи, в детстве я мечтала быть красавицей – думала, если ты красивая, весь мир для тебя. Но ты посмотри на него: он получил только боль и кучу проблем. Я не могу, мне так его жаль… я не знаю, люблю ли я его, и вообще любила ли. По-моему, я вообще не знаю, что такое любовь – то есть романтическая любовь, вот такая. Но я люблю вас, ребята, я вас очень сильно люблю. И не хочу терять друзей – терять вас, ни за что. Давай отпразднуем Рождество, и я с ним расстанусь, обещаю. Осталось недолго. Всего пара недель. Приедет Гейб, он поможет. Шон не полезет к Гейбу. Если что, мы даже переедем. А Шон вернется к Лизе – он и так к ней все время бегает, он сам проговаривается, только мне почему-то уже плевать. Он это делает, чтоб еще больше мне мозг выебать. Лили, я люблю тебя, ты для меня больше, чем кровная семья. Ни один парень не стоит моих друзей – я такого не допущу.
Я, как всегда, не знала, что сказать. Я поняла, что остаюсь, – я нужна ей, она не забыла про нас, ее друзей. Мы молча обнялись, а затем я приготовила попкорн, и мы ели его с медом и смотрели дерьмовую «непридуманную» историю.
Все наладится. Скоро вернется Гейб, а мы с Ее Светлостью по-прежнему сестры.
Я лежала в кровати, в окне морозно мигали звезды. Туман рассеялся, и небо казалось бархатным и глубоким; только алмазные искры вспыхивают. Я уснула, пока искала Орион. Все будет хорошо. Я знала.

27

Рождество пришло и ушло, как обычно, – словно продолжение предыдущего. Я ждала новостей от Моджо, но телефон молчал. Я расспрашивала Наца, но тщетно: он только повторял, что Моджо выйдет на связь сам. Он даже не сказал, откуда знает Моджо – твердил только, что все знают Икбалов. Мне это все напоминало «Крестного отца», вот только предложений, от которых невозможно отказаться, мне никто не делал… лошадиных голов в кровати я тоже, слава богу, не находила.
Вернулся Гейб, и хотя он устал мотаться по гастролям с этой «кучкой кастрированных долбоебов», как он их окрестил, мы втроем ходили гулять по Бейлдон-Мур и пили чай в Илкли, «У Бетти», в нашем любимом ресторанчике. Шона от нашей радости тошнило – он то дулся, то разражался гневными тирадами, то просто злился. Ладно, я не скрывала, как нам было хорошо без него, – какого черта? Он мне не парень, да и Джейми, если повезет, скоро с ним расстанется. Правда, Шон намеков не понимал. Либо бродил по дому с мрачной рожей, либо занимался в подвале буквально до потери пульса. Он туда фактически переехал. Я стала называть его Приживала из Подвала. Шон поднимался оттуда весь в поту, вены вздуты, как шланги. Я его избегала – от его запаха меня тошнило. Он это знал и, похоже, ловил кайф и старался встать как можно ближе, вторгался в мое личное пространство. Я отодвигалась, а он по-детски хихикал. О том, что произошло, мы не вспоминали, и, думаю, он понял, что это осталось между нами. Для него это ничего не значило, но он радовался власти надо мной.
А на праздник – ха! Шон даже подарков не купил – собрал эту свою спортивную сумку и молча свалил в сочельник. Я думала, Джейми расстроится, но в ней тихо зрела решимость расстаться с ним. В те дни она была ужасно милая. Купила классного большелапого кролика для Шарлин, тем самым обретя нескончаемую любовь Рины и скупую благодарность Гэри. Мы даже посидели со Святой Репкой (как мы прозвали Шарлин), когда Рина и Гэри уехали отмечать Новый год к Гэри на работу. Нам не хотелось никуда переться – только тихо посидеть и за-куклиться. Все было так мило, мы радостно кудахтали над ребенком – пока не понадобилось менять подгузники.
Первого января сообщили, что Ночной Душегуб вновь нанес удар. Хорошенькое начало года! Городок вспыхнул, как сухое дерево. На Лейн-стрит развернулись настоящие бои, полиция проводила срочные заседания с главами этнических объединений и религиозных общин, пытаясь успокоить народ. У главного полицейского управления устроили акцию протеста и пикет со свечками в память последней жертвы, студентки университета Люси Олбрайт.
Пресса буквально взорвалась: все, что было до смерти Люси, – это еще цветочки. Одна газета предложила пятьдесят тысяч фунтов стерлингов за информацию, которая приведет к аресту Душегуба. Остальные мусолили тему городских волнений: «Город в огне – охваченный беспорядками Брэдфорд оплакивает последнюю жертву». Копы надрывались, пытаясь всех утихомирить, и я бы отдала недельную зарплату, чтобы побыть мухой на стене полицейского управления каждое утро, когда выходили газеты.
Люси Олбрайт только исполнилось девятнадцать. Первокурсница, изучала в универе «модульные гуманитарные науки». Известный богемный курс, про который все знали, что получить там степень – раз плюнуть. Люди защищали диссертации по темам вроде «Тендер и детство – образы жертвы в „Волшебной карусели“ «Волшебная карусель» – британская детская мультипликационная передача, транслируется по Четвертому каналу с 1965 г.

». Слышали бы вы, как об этом распиналась Бен! Судя по ее рассказам, это забавно, но, с другой стороны, я не философ.
Так вот, Люси отправилась в местное диско на вечер лондонского ночного клуба «Санктиссима» – модные молодые диджеи, отстойная музыка, вход двадцать пять фунтов. Нынешние студенты – это вам не нищие бунтовщики прошлого. Газеты криком кричали про ее богатую семью с юга Англии и про возможное употребление экстази – можно подумать, весь мир и их тетушка не глотают всякую дрянь. Похоже, бедняжка поссорилась с парнем И, разозлившись, ушла пораньше ловить такси. Машину она так и не поймала. Ее нашли утром, порезанную на куски. Шел снег, а она была одета в серебряное мини-платье и белую пушистую шубку, подарок родных. Заголовки вопили: «Смерть ангела», «Пятая жертва – ангельская блондинка», «Кровь на снегу», «Трагическое убийство ангела» и тому подобное. В общем, все модное смешалось в одном убийстве: клубы, экстази, блондинки, блеск, ангелы и кровь – прямо для коллекции Готье Жан-Поль Готье (р. 1952) – французский модельер.

.
Цинизм, да? Нуда, цинизм. Не поймите меня неправильно – мне до слез было жалко настоящую маленькую девочку, но от прессы меня тянуло блевать. Люси Олбрайт, обычную милую девушку, превратили в жертвенного агнца, Невинного Снежного Ангела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29