мебель для ванной из сосны 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Шум за дверью прекратился, потом она резко закричала:
– О боги, не надо! Мне больно, Хаэмуас! Умоляю, не надо!
– С особым тщанием Хаэмуас расставил на полу фигурки, положил рядом лист папируса, после чего с силой опустил левую ногу на восковые куклы. Из-за двери послышались стенания и сдавленные хрипы, отвратительные чавкающие звуки, от которых Каса заткнул уши руками и повалился Все равно я не умру до конца, не умру! – кричала она. – Я еще вернусь, гнусный шакал, ибо заклинания Свитка нельзя лишить силы!
– Нет, можно, – прошептал Хаэмуас. – Проклинаю, Табуба. Проклинаю. – Он встал на колени, взял в руки нож из слоновой кости и аккуратно всадил его по очереди в каждую из фигурок, затем провел острием по листу папируса. Раздался тихий звук, и папирус рассыпался. Взяв чашу, Хаэмуас выплеснул со дна последние капли воды, сложил в нее все изуродованные останки, поднес лампу и поджег. Папирус мгновенно вспыхнул, а воск начал плавиться.
– Проклинаю, – прошептал он в последний раз.
Табуба кричала во весь голос, всю комнату заполнил ее дикий, нечеловеческий вопль. Хаэмуас почти видел, как она извивается на полу по ту сторону двери, как молотят ее кулаки по твердой древесине. На дне большой чаши образовалась лужица воска, в которой стало невозможно различить отдельные фигурки, папирус же обратился в горстку темного невесомого пепла.
Хаэмуас заплакал. «Мне сопутствовала удача, – думал он, отирая глаза, слезящиеся от ладана и едкого дыма сгоревшего папируса. – Заклинание возымело силу. Сет подчинился моей власти, но уже сейчас, в эту самую минуту, он вновь обретает независимость, без тени жалости взирает на меня своим жестоким взором. И теперь этот пристальный взгляд останется со мной до конца дней».
Мало-помалу к нему пришло ощущение глубочайшего спокойствия, царящего повсюду, а вместе с ним появились и первые робкие признаки наступающего утра. Хаэмуас вытер лицо куском полотна, развернул его и отбросил. Он надел свою прежнюю повязку, которую снял еще ночью, прежде чем приступать к ворожбе. Кто-нибудь в доме, несомненно, слышал ее дикие крики. Вскоре сюда набегут стражники и обнаружат… Что они обнаружат? Он осмотрелся по сторонам. В комнате царил беспорядок, пахло перегоревшим ладаном, потом и миррой, которой он умастил свое тело. Лампа вспыхнула, затрещала и погасла, но Хаэмуас все равно отлично видел своего слугу – бледный как полотно, тот стоял, прислонившись к стене.
– Каса, открой дверь, – сказал Хаэмуас.
Слуга молча смотрел на него.
– Царевич, – едва слышно выдавил он, – что здесь произошло? Что ты совершил?
– Я избавился от величайшего зла, – усталым голосом ответил Хаэмуас, – а теперь мне предстоит научиться жить в вечной близости с еще одним, возможно, куда более страшным злом. Я соберу всех и расскажу обо всем по порядку, но пока, Каса, прошу тебя, открой дверь.
Едва переставляя ноги, слуга двинулся выполнять приказ, но, коснувшись замка на двери, он замешкался.
– Царевич, – сказал он, не поворачиваясь к Хаэмуасу лицом, – тайное имя Сета…
– Именно такое, как я назвал, – перебил его Хаэмуас. – Но не вздумай сам повторять его. Даже начинающим магам это запрещено, для их же собственного блага. А тебя я хочу поздравить – ты мужественно исполнил свою роль.
Каса открыл дверь.
Она лежала ничком, головой к двери, вытянув вперед руку и ногу. Кожа на суставах ссохлась и потрескалась, обнажая кости, но открывшаяся под ней плоть была красной и сухой, рядом на полу он не заметил следов крови. Весь коридор наполнял запах гнили, и Касу начало рвать. Хаэмуас не обращал на него внимания. Склонившись над женщиной, он откинул волосы ей со лба. На него взглянули остекленевшие, лишенные выражения глаза, он увидел звериный оскал, в котором обнажились мелкие хищные зубы. Тело ее, казалось, начало раздуваться, и Хаэмуас понимал, что времени у него мало. Воины бежали сюда, из глубины дома до его слуха доносились их громкие крики. Хаэмуас поднялся. Стражники были уже здесь; завидев царевича, они в нерешительности остановились, приветствовали его. Хаэмуасу не хотелось ничего говорить, ничего объяснять, по крайней мере теперь. «Я заслужил не только вечное проклятие бога, – думал он, глядя на лица своих воинов, – потому что я все еще не перестаю любить и желать ее. Это противоестественная, отвратительная и ужасная страсть, но нет на земле такой силы, что способна снять с меня это проклятие».
– Вынесите тело в сад, – резко бросил он. – Амек, ты здесь? Вперед вышел его капитан и поклонился царевичу.
– Слушаю, царевич.
– Возьми шестерых человек и отправляйтесь в дом Сисенета на восточном берегу. Там вы найдете два мертвых тела – Сисенета и его сына. Привезите их сюда. Сложите погребальный костер, я буду ждать ваших сообщений.
В рядах воинов послышался ропот, но Амек быстро поклонился своему господину, быстро отдал приказ воинам, и они ушли.
Хаэмуас бросил еще один, последний взгляд на тело Табубы, пока воины с опаской поднимали ее останки, потом, тяжело опираясь на плечо Касы, медленно побрел к себе. По пути, проходя мимо ее новых покоев, он отвел взгляд.
Укрывшись за стенами своей комнаты, он отпустил Касу отдохнуть и сам собирался ложиться в постель. На столике у ложа стояла чаша, из которой она пила так недавно. Хаэмуас взял ее в руки, несколько капель на дне переливались, точно масло. Постель все еще хранила очертания ее тела, на подушке осталась вмятина от ее головы. Хаэмуас тяжело опустился на постель и сжал эту подушку в руках. Так он долго сидел, раскачиваясь из стороны в сторону и тихо плача, пока наконец в комнате не стало совсем светло, а снаружи слышалось громкое щебетание и птичий гомон.
Спустя три часа к нему явился Амек, и Хаэмуас, измученный, с чувствами, притуплёнными глубочайшей духовной усталостью, отложил наконец подушку и вышел к капитану стражи.
– Мы все исполнили, – сказал Амек. – Тела оказались там, как ты и сказал. Человек по имени Сисенет лежал в своей комнате, упав лицом на стол. В руках он сжимал восковую куклу и кожицу скорпиона. Юноша по имени Хармин умер в своей постели. – Хаэмуас кивнул, но Амек еще не все сказал. – Царевич, я воин, и мне часто приходилось на своем веку видеть мертвые тела. Но сегодня мне показалось, что эти люди мертвы уже давным-давно. Тела распухли, отвратительно воняют, а суставы у них не гнутся. Я ничего не понимаю.
– Все правильно, – ответил Хаэмуас. – Они умерли очень давно, Амек. Положи тела на погребальный костер. И старайся меньше к ним прикасаться.
– Но, царевич, – принялся возражать Амек в полном недоумении, – если ты прикажешь их сжечь, если не разрешишь набальзамировать их тела, боги не сумеют отыскать их. И тогда залогом бессмертия для этих людей останутся всего лишь их имена, а имя – весьма тонкая материя, опираться на которую божественным несподручно.
– Твоя правда, несподручно, – подтвердил Хаэмуас, которому хотелось в эту минуту одновременно и плакать, и смеяться. – Но прошу тебя, Амек, поверь мне. То, о чем я тебя попросил, имеет непосредственное отношение к магии. Не тревожь себя понапрасну.
Амек молча поклонился, выражая полную покорность, и отправился исполнять приказ. Хаэмуас направился в комнату Шеритры. На сей раз он не стал просить разрешения войти. Не обращая внимания на Бакмут, он быстро миновал приемную и ступил в спальню дочери. Она уже проснулась, но еще не вставала с постели. Занавеси на окнах были опущены. Она, недоуменно моргая, подняла к нему глаза. Потом быстро села на постели.
– Тебя не ждут здесь, отец, – ледяным тоном начала Шеритра, но вдруг он заметил, что она стала внимательно к нему присматриваться. Он понял, что именно открылось ее взгляду. Все его тело покрывали маслянистые подтеки, на шее виднелись следы соды, что он сыпал себе за уши, на обнаженной груди – темные пятна от мази, на ладонях – грязь, струи пота. Девушка робко опустила ноги на пол.
– Ты занимался ворожбой, – сказала она. – О, отец, это правда?
– Гори умер, – ответил он и почувствовал комок в горле.
Она лишь кивнула.
– Я знаю. Почему это тебя удивляет? – И лицо ее снова сделалось мрачным и отчужденным. – Я не намерена более говорить с тобой об этом. Я стану носить траур. Ведь я любила его. – Голос у нее дрогнул. – А если эта подлая тварь вздумает изображать грусть, я убью ее собственными руками.
Вместо ответа он протянул ей накидку.
– Набрось это на плечи, Шеритра, – сказал он. – Это приказ, и если ты ослушаешься, я силой вынесу тебя из комнаты. Обещаю, что сегодня тебе в последний раз приходится видеть мое лицо.
С минуту она подозрительно смотрела на него, потом, вырвав накидку у него из рук, завернулась в ткань по самый подбородок.
Он провел ее в сад, залитый в этот час мутным утренним светом. Хаэмуас знал, что именно откроется сейчас ее взору, но он не стал щадить ее чувств. Миновав колонны, он чуть отступил в сторону, чтобы ничто не загораживало ей обзор.
С секунду она явно не понимала, что перед ней. Хаэмуас ждал, а она внимательно всматривалась в высокую груду сухих дров, уложенных на траве, сверху на которых покоились три обезображенных трупа. Вдруг у Шеритры перехватило дыхание, и она, словно лунатик, двинулась к костру. Хаэмуас следовал за дочерью. Она дважды обошла вокруг костра, лишь на мгновение задержавшись перед Мерху, чтобы всмотреться в его пустое, покрывшееся желтизной лицо. Потом она предстала перед отцом.
– Итак, ты совершил этот шаг, – сказала она.
– Совершил, – ответил Хаэмуас. – Гори оказался прав во всем. Я приказываю тебе остаться здесь и смотреть, как их тела будут преданы огню.
Выражение ее лица не изменилось. Оно оставалось по-прежнему холодно-безразличным.
– Ну, Гори теперь все равно не спасти, – возразила она. – Если бы ты поверил ему и помог освободиться от смертельного заклятия, он сейчас был бы жив.
– Если бы я ему поверил, если бы я не осквернил гробницу, если бы не выкрал то, что мне не принадлежит, если бы не начал преследовать эту таинственную Табубу… – Он подал знак Амеку. – Начинай, – сказал он.
Хаэмуасу было приятно ощущать кожей крепнущий жар пламени. Он был охвачен ненавистью к самому себе, он роптал на богов, и у него не оставалось сил на спокойные размышления. Языки пламени лизали тела, и они корчились, извивались, издавая тихий свист, а Шеритра по-прежнему стояла молча и неподвижно. Она вздрогнула и судорожно вздохнула один-единственный раз – когда жар пламени добрался до их сухожилий и тела принялись корчиться, подниматься в огне, подтягивать колени к груди, словно бы в мрачной пародии на жизнь. Хаэмуас и Шеритра не сходили с места все время, пока горел огонь, пока он не погас сам собой и не осталось ничего, кроме раскаленного пепла, среди которого можно было различить кое-какие останки обуглившихся костей. Потом Шеритра подошла к отцу.
– Никогда не забывай, что ты сам – единственная причина того, что случилось, – сказала она, и в глазах ее он не прочел ни жалости, ни обвинения. – С этой минуты ты должен уважать мое уединение, или же я вынуждена буду оставить этот дом. Выбор за тобой, царевич.
Она не стала ждать его возражений. Она молча удалилась, полная глубокого, можно сказать, царственного достоинства, читавшегося во всем – в ее осанке, в гордо поднятой голове, в том, как плавно развевались ее белые одежды. Хаэмуас смотрел ей вслед. Слуги, позабыв обо всех делах, собрались в дальнем конце сада, откуда с опаской наблюдали за происходящим, но пока Хаэмуас не был готов говорить с ними. Еще не пришло время.
Он повернулся лицом к дому, залитому ярким солнечным светом, и ему казалось, что он явственно слышит, как мощно плещутся волны Нила, как радостно несет он свои воды вниз, в Дельту. Хаэмуас думал о том, что Свиток следует бросить в огонь, но в глубине души он понимал, что это не имеет смысла. Свиток вновь появится у него в ларце, невесомый и такой безобидный на вид. И, проходя под тенью колонн, он с мрачной и горькой гордостью подумал, что стал теперь единственным владельцем Свитка Тота. «Сбылась мечта моей юности. С самого рождения надо мной тяготело проклятие, а я даже не подозревал об этом. Мой сын мертв, жена отвернулась от меня, а дочь удалилась в добровольное изгнание. Чем будут заполнены долгие годы, ожидающие меня впереди? Чем и кем сумею я занять зияющие провалы огромного приемного зала, пустых коридоров, озаренных светом факелов, белую гробницу собственной постели? Чем будут заняты мои мысли, когда я стану просыпаться среди ночи в полном одиночестве и буду лежать без сна среди мрачной, недоброй тишины?» Сделав знак Касе, он ступил в свои покои.

ЭПИЛОГ

Обрати свои мольбы к Тоту…
Он – мудрец, выносящий приговор,
прощающий прегрешения,
оживляющий в памяти давнее прошлое,
хранитель времени и вечности…
И его слова да пребудут во веки веков.

Он с трудом повернул голову, стараясь дотянуться до воды. Вся комната погрузилась во тьму, и лишь ночник отбрасывал по сторонам легкие мерцающие блики. Слышалось чье-то тяжелое, хриплое, неровное дыхание – звук омерзительный и страшный. И лишь спустя некоторое время он понял, что этот звук вырывается из его груди. «Ну конечно, – умиротворенно подумал он, – наконец-то пришла смерть. Легкие мои сгнили – слишком много вдохнули они на своем веку древних испарений. Слишком много старинных гробниц открыто, слишком много поднято крышек саркофагов. Но вот уже двадцать лет, как я оставил мертвецов в покое. С тех пор как… После той, последней, гробницы в Саккаре. – Он почувствовал, как грудь сдавило, и некоторое время тщетно старался восстановить дыхание. Он лежал, раскрыв рот, крепко вцепившись руками себе в горло. Но вот напряжение спало, и до его слуха донеслось собственное, теперь более спокойное и ровное дыхание. – Где они все? – думал он с раздражением. – Каса, Нубнофрет – все они должны находиться при мне, привести жрецов, смачивать водой губы, подавать лекарства. Но комната, погруженная во тьму, совершенно пуста. Я один. Нубнофрет ко мне безразлична, но Каса… Ему по долгу службы не полагается быть безразличным».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87


А-П

П-Я