Бакли. Целую неделю я представлял клипы на MTV. По возвращении в Кэмден я закрутил краткосрочные романы с четырьмя девушками, которые до выхода книги не проявляли к моей персоне особого интереса. Среди гостей на выпускной вечеринке, которую отец закатил в «Карлайле», были Мадонна, Энди Уорхол с Китом Харингом и Жаном-Мишелем Баскиа, Молли Рингуадд, Джон Макэнро, Рональд Рейган-младший, Джон-Джон Кеннеди, весь актерский состав «Огней святого Эльма», всяческие виджеи и члены моего громадного фан-клуба, который организовали пятеро старшекурсников Вассара; освещала событие съемочная группа «20/20». Был также Джей Макинерни, чей дебютный роман «Большой город, яркие огня» о молодых людях и наркотиках в Нью-Йорке, вышедший незадолго до этого, принес ему мгновенную славу и сделал моим ближайшим соперником на Восточном побережье. Некий критик в одной из бесчисленных статей, сравнивающих два романа, написал, что если заменить слово «кокаин» на «шоколад», то «Ниже нуля» и «Большой город, яркие огни» можно было бы продавать в отделе «Книги для детей». Нас так часто фотографировали вместе, что публика уже не понимала, кто есть кто, и для простоты нью-йоркская пресса окрестила нас «ядовитыми близнецами».
Получив диплом, я переехал в Нью-Йорк и купил квартиру в доме, где жили Шер и Том Круз, в одном квартале от Юнион-сквер-парк. И пока реальный мир продолжал испаряться из моей действительности, я стал основателем некой общности, которую назвали «литературным Олимпом молодых».
ЛОМ в сущности был компанией, созданной усилиями масс-медиа: бесконечное позерство, все показное – блеск, распущенность, угрозы. Состояла она из группы молодых писателей и издателей до тридцати, которые попросту тусовались вместе, проводя вечера в «Нелль», или в «Туннеле», или в «МК», или в «О-баре», и нью-йоркская пресса, а за ней и национальная, и международная впадали в восторг на грани транса. (Почему? «Монд» объяснил это по-своему: «Американская проза еще никогда не была так молода и сексуальна».) Мы представляли собой новую версию «крысиной стаи» кинозвезд конца пятидесятых, компания состояла из меня (Фрэнк Синатра), издателя, который открыл мое дарование (Морган Энтрекин в роли Дина Мартина), издателя, который открыл Джея (Гэри Фискетджон/Питер Лоуфорд), продвинутого редактора из «Рэндом-Хаус» Эррола Макдональда (Сэмми Дэвис-младший) и Макинерни (наш Джерри Льюис). У нас была даже своя Ширли Маклейн, скрывавшаяся под личиной Тамы Яновиц, которая написала сборник рассказов о прелестных молодых интеллектуалах, в наркотическом дурмане не способных выбраться за пределы Манхэттена, и книжка эта уже много месяцев не слезала с первого места в списке бестселлеров «Нью-Йорк таймс». И все мы были на мега-драйве. Перед нами распахивались любые двери. К нам подходили с распростертыми объятиями и сверкающими улыбками. Мы снимались для модных журналов, в стильных ресторанах, в костюмах от Армани, развалившись на диванах в откровенных позах. Среди наших поклонников были рок-звезды, которые приглашали нас за сцену: Боно, Майкл Стайп, «Деф Леппард», участники «И-стрит-бэнда».
Для нас всегда была центральная ложа, всегда передние сиденья на американских горках. Нам не приходило в голову не заказывать бутылку «Кристал» или не ужинать в «Ле Бернарден», где мы доходили до того, что устраивали бои: кидались омарами и поливали друг друга из бутылок «Дом Периньон» до тех пор, пока безрадостные служители не просили нас покинуть помещение. Поскольку издатели платили за нас, пользуясь неограниченными счетами «на расходы», все это невоздержанное пьянство и чревоугодие ложилось на плечи издательских домов. То было время, когда казалось, что сам роман, в сущности, ничего не значит – выход в свет глянцевого книгообразного объекта был лишь предлогом для вечеринок и гламурной жизни и лекций красавцев писателей, декламировавших свой изящно отточенный минимализм восторженным студентам, которые, разинув рот, внимали каждому слову и думали: я тоже так могу, я могу быть с ними. Конечно, горькая правда состояла в том, что, если тебе недостает фотогеничности, у тебя ничего не выйдет. А если кому ЛОМ не нравился, ему, так или иначе, приходилось с нами мириться. Мы были везде. От нас невозможно было скрыться, наши лица смотрели со страниц журналов и экранов телевизоров, с рекламы виски и постеров по бокам автобусов, из колонок светских сплетен в таблоидах, где слепящая вспышка выхватывала наши бледные физиономии (в руке сигарета, поклонник подносит огонь). Мы заполонили весь мир.
Я находился под неусыпным наблюдением. Газеты писали обо всем, что бы я ни делал. Папарацци ходили за мной повсюду. Я проливал бокал в «Нелль» – и на шестой странице «Нью-Йорк пост» значилось, что я был пьян. Я ужинал в «Канал-баре» с Джаддом Нельсоном и Робертом Дауни-младшим, игравшими в экранизации «Ниже нуля», и газеты писали, что потом мы «шалили» (это конечно, но какого черта?!), а безобидная встреча по поводу сценария с Элли Шиди за ленчем в «Палио» истолковывалась как сексуальные отношения.
Но я сам себя подставлял, не прятался, так чего же я ждал? В двадцать два я снялся для рекламы очков «Рэй-Бан». Я позировал для обложек английских журналов на теннисном корте, на троне, в пурпурном халате на террасе своей квартиры. По первой прихоти я закатывал вечеринки с шикарным ужином, а иногда и стриптизом у себя дома («Потому что сегодня четверг!» – гласило одно из приглашений). Я разбил чужой «феррари» в Саутгемптоне, и владелец его только улыбнулся (я почему-то был голый). Я участвовал в трех эксклюзивных оргиях. Я сыграл себя самого в «Семейных связях», «Жизненных обстоятельствах», «Мелроуз-Плейс», «Беверли-Хиллз 90210» и «Сентрал-парк-уэст». Летом 1986 года я ужинал в Белом доме по приглашению Джеба и Джорджа Буша, и оба сказались поклонниками. Жизнь моя была бесконечным гуляньем, которое становилось еще более чудесным благодаря постоянной материализации кокаина, и если вы хотели со мной тусоваться, вам нужно было иметь с собой пару гэ как минимум. Вскорости я навострился создавать впечатление, будто внимательно слушаю собеседника, в то время как на самом деле я мечтал о себе: о карьере, о деньгах, которые я заработал, о славе, которая расцвела, озарив мой образ, и о том, какую беспечность я мог себе позволить с молчаливого согласия всего мира. Когда я приезжал в Эл-Эй на рождественские каникулы, то за рулем кремового «Мерседеса-450SL», оставленного мне отцом, записывал на свой счет четыре-пять нарушений, но я жил в мире, где копов можно купить, где ночью можно ездить без включенных фар, где можно нюхать кокс, пока тебе отсасывает второстепенная актриса, где можно заторчать на герыче на три дня, закрывшись с восходящей супермоделью в номере четырехзвездочного отеля. То был мир, в котором быстро стирались все границы. Я мог принять дилаудид в полдень. Я мог не разговаривать со своими ближайшими родственниками по полгода.
Следующая фаза моего существования ознаменовалась двумя событиями: спешная публикация второго романа «Правила секса» и любовная связь с актрисой Джейн Деннис. «Правила секса» были написаны на последнем курсе в Кэмдене и живописали подробности любовной жизни небольшой компании богатых, социально дезориентированных, сексуально не определившихся студентов крошечного гуманитарного колледжа в Новой Англии (настолько похожего на Кэмден, что мне пришлось дать ему другое имя) на пике рейгановских 80-х. Мы следовали за ними с одной оргиастической вечеринки на другую, из одной незнакомой постели в следующую; кроме того, в тексте был приведен полный каталог поглощенных ими наркотиков и алкогольных напитков, описано, с какой легкостью девицы шли на аборт, прогуливали уроки и утопали в безбрежной апатии, и все это подразумевалось как обвинительный акт, который, пожалуй, и предъявить-то некому, но на том этапе своей карьеры я мог сдать хоть записи лекций первого курса по Вирджинии Вульф и все равно получил бы солидный аванс и бесчисленные отклики в прессе. Книжка тоже стала бестселлером, хоть и не таким популярным, как «Ниже нуля», зато пресса была еще больше очарована мной, и декадансом, изображенным в книге, и тем, как она отражала стиль жизни всего общества в это вязкое десятилетие. Книга зацементировала мое право выступать от лица поколения, и слава моя росла прямо пропорционально количеству проданных экземпляров. И пошло-поехало: шампанское ящиками, присланные от Армани костюмы, коктейли в первом классе, упоминания в различных списках самых влиятельных и прочих «самых», места на судейской скамье на играх «Лейкерс», шопинг в «Барнис» после закрытия, иски по установлению отцовства, распоряжения, ограждающие от самых «решительных поклонников», первый миллион, второй миллион, третий. Я собирался открыть свою линию по производству мебели. У меня были планы на собственную кинокомпанию. А свет прожекторов становился все ярче, все интенсивнее, особенно когда я стал встречаться с Джейн Деннис.
Джейн Деннис – молодая фотомодель, которая чрезвычайно гладко перешла в ранг серьезной актрисы и добилась всеобщего признания за свои роли в целом ряде первостатейных проектов. Наши пути пересекались на разного рода приемах для знаменитостей, где она беспрестанно кокетничала со мной, но поскольку в тот период моей жизни со мной кокетничал весь мир, ее интерес едва пеленговался, пока она не явилась на вечеринку, которую я устраивал по случаю Рождества в 1988-м, и не бросилась, грубо говоря, в мои объятия (вот такой я был неотразимый). На афта-пати в клубе «Нелль» мы уединились в частной кабинке, после чего я спешно увез ее в свой люкс в «Карлайле» (устроителям вечеринки потребовалось два дня, чтобы украсить мою квартиру, и три дня, чтобы ее убрать – у меня было пятьсот гостей, – так что я на всю неделю переехал в гостиницу), где мы всю ночь занимались сексом, а утром мне нужно было спешить на самолет в Эл-Эй на праздники. Когда я вернулся в Нью-Йорк, мы официально стали звездной парой. Нас можно было видеть на благотворительном концерте Элтона Джона в пользу больных СПИДом в «Мэдисон-сквер-гарден», нас фотографировали на матче по поло, у нас брали интервью для программы «Вечерний дивертисмент» на красном ковре «Зигфилда» перед премьерой комедии с Эдди Мерфи, на показе Версаче мы сидели в первом ряду, папарацци нашли нас даже на вилле у друзей в Ницце. И хотя Джейн полюбила меня и хотела замуж, я был слишком занят собственной персоной и чувствовал, что, если отношения будут развиваться в том же ключе, к лету они будут обречены. Она постоянно нуждалась во внимании, у нее случались приступы самоуничижения, но кроме этого были и другие непреодолимые препятствия, а именно наркотики и в меньшей степени избыточное потребление алкоголя; вокруг было много других девушек и мальчиков, и всегда можно было оказаться на вечеринке в полном забытьи. В мае 1989 года мы с Джейн расстались друзьями и с тех пор поддерживали странные горько-сладкие отношения: неизбывная тоска с ее стороны и острый сексуальный интерес – с моей. Но я нуждался в личном пространстве. Я хотел быть один. Женщина не должна вмешиваться в мою творческую жизнь (к тому же Джейн ничего в нее не привносила). Я начал новый роман, и работа стала занимать большую часть моего времени.
Что сказать об «Американском психопате», чего еще не было сказано? Я не вижу нужды вдаваться в новые подробности здесь. Для тех, кто в тот момент, что называется, вышел из комнаты, привожу версию «Клифс ноутс»: роман о молодом, богатом, социально дезориентированном яппи с Уолл-стрита по имени Патрик Бэйтмен, который по совместительству еще и серийный убийца, полный безысходного равнодушия, и все это – на пике рейгановских восьмидесятых. В романе было столько порнографии и жестокого насилия, что мое издательство «Саймон и Шустер» отказалось от его публикации по причинам вкусовых расхождений, лишившись выплаченного мне шестизначного аванса. Сонни Мета, глава издательского дома «Нопф», тут же перехватил права, и еще до выхода в свет роман вызвал невероятный скандал и жесточайшую полемику. Я не высказывался в прессе, в этом не было смысла – мой голос потонул бы в негодующих воплях. Книгу обвинили в пропаганде насилия, говорили, будто ее цель – ввести в моду серийные убийства по всей стране. В «Нью-Йорк таймс» отзыв на роман появился за три месяца до его выхода, озаглавленный «Не покупайте эту книгу». Она стала предметом пятистраничного эссе Нормана Мейлера, опубликованного в «Вэнити фейр» («первый роман за долгие годы, по глубине тем способный соперничать с Достоевским… и как иногда хочется, чтоб автору недостало таланта!»). Книга вызвала полные насмешек и презрения передовицы, дебаты на Си-эн-эн, бойкот феминисток из Национальной женской организации, непременные угрозы физической расправы (из-за них даже отменился тур).
Пен-клуб и Авторская гильдия отказались прийти мне на помощь. Меня поносили все кому не лень, при том что книга продавалась миллионными тиражами, а моя популярность достигла уровня звезд кино и спорта. Меня принимали всерьез. Я был шуткой. Я – это авангард. Я – традиционалист. Я недооценен. Я переоценен. Я ни в чем не виновен. Я несу частичную ответственность. Я сам срежиссировал дискуссию. Я ничего не способен срежиссировать. Я – главный женоненавистник в истории американской литературы. Я – жертва расцветающей культуры политкорректности. Споры бушевали все с новой силой, и даже война в Персидском заливе не смогла отвлечь общество от Патрика Бэйтмена и его извращенной жизни, которая пугала, волновала и очаровывала. Я заработал больше денег, чем мог потратить. Это был год тотальной ненависти.
Я никому не говорил – просто не мог, – насколько мучительной была работа над этой книгой. В качестве прототипа Патрика Бэйтмена я собирался взять отца, но что-то заставило меня изменить первоначальный план, и новый персонаж стал для меня единственным ориентиром на все три года, которые потребовались, чтобы написать роман.
1 2 3 4 5 6 7 8