с удовольствием бродят, распахнув одежду, по укрытым от безжалостного солнца уличкам, ложатся отдохнуть на циновки в прохладных темных убежищах – кафе, где долгими часами потягивают сладкий зеленый чай, который хозяин готовит тут же на врытом в землю очаге, внимательно, не прерывая рассказчика, слушают нескончаемые истории, поблескивая живыми глазами, готовые в любой момент разразиться громким смехом, – тогда во тьме блестят их поразительно крупные зубы.
К полудню мы возвратились к себе в ксар, наш друг Мабрук принес большое блюдо с желтым от шафрана рисом, в котором виднелись кусочки баранины; каждому полагалось по пресной лепешке. Еда показалась нам замечательной. Единственное – надо было ухитриться набирать рис, не захватывая при этом мух.
От посланного гонца не было никаких вестей. Мы переждали дома томительную жару, а потом снова вышли на улицу, смешавшись с негустой толпой пустынного города. Вокруг скользили неясные тени, гордо жевали губами верблюды, мимо шли, не обращая на нас внимания, бедуины.
Над селением кружили коршуны и луни – внимательные санитары и мусорщики. Из широких ворот слепого – без окон – дома с торжественной медлительностью вышел караван, груженный бурдюками с водой, мешками с рисом и зерном. Несколько бедуинов внимательно проверяли каждый ремешок сбруи, каждый узел, и по тому, как тщательно они это делали, чувствовалось, что от таких мелких деталей в каменистом океане зависит человеческая жизнь.
Мы ведь тоже надеялись выступить сегодня… Но тени удлинялись, а муэдзин уже взошел на верхушку минарета, чтобы пронзительным гортанным голосом созвать правоверных на молитву. Медленно побрели мы назад к крепости.
Безмятежность и неторопливость здешнего бытия начинала проникать в нас. Мы словно погрузились в библейские времена. «И пришли в Елим; там было двенадцать источников воды и семьдесят финиковых дерев; и расположились там станом при водах» («Исход», XV, 27). Елим, Лит, какая разница? И караванщики, выходящие в путь, разве не похожи они на исмаэлитов из Галаада, тянущих за пропущенную через ноздри веревку верблюдов, груженных бальзамом, ладаном и миррой?…


Гости или пленники?

Назавтра опять потянулось ожидание; оно уже начинало томить. Эмир не показывался, а шейхи, сменявшие друг друга, дабы эскортировать нас по городу, уверяли, что им ничего не известно об экспедиции.
– Когда же мы сможем выйти? – допытывался Дюпа.
– Обожди, обожди… Эмир скажет…
И мы вновь слонялись по базару, валялись на циновках в кафе, где Дюпа беседовал по арабски со смешливыми бедуинами. Заходили в караван-сарай и бродили среди отдыхавших на коленях верблюдов. Почти с нежностью я глядел на наш будущий транспорт. Дюпа поглаживал длинные ремни, деревянные отполированные рахлы, Рахла – верблюжье седло. У каждого кочевого племени своя собственная модель рахлы.

со знанием дела щупал горбы дромадеров.
Нас пускали всюду. Мы шатались по уличкам, в пальмовой рощице, вдоль и поперек оазиса, площадь которого не превышала квадратный километр. Повсюду за нами неотступно следовал увешанный револьверами и кинжалами страж.
Вначале мы радовались такой компании, потому что с ним было веселее, да и контакт с населением устанавливался быстрее. Но теперь все темы разговоров были исчерпаны и присутствие постороннего человека угнетало. Дюпа попробовал было самым вежливым образом убедить его, что мы предпочитаем гулять одни.
Довольно часто к нам подходили с вопросом, не врачи ли мы. К сожалению, приходилось твердить: «Тубиб ля» – «Не врачи». Дюпа добавлял, что на бабуре (судне) есть врач, поэтому, когда бабур вернется за нами, к врачу можно будет обратиться. Но бедным людям не нужны были обещания. Какие язвы, какие раны показывали они!
Не говоря уж об остальном… В багаже у нас была аптечка с инструментами, порошками и ампулами. Но мы решались давать только сульфаниламиды и аргирол. Внутренние недуги, боясь неправильного диагноза, «лечили» аспирином и хинином – они при всех случаях не могли навредить.
В Лите, вообще-то говоря, был доктор, малаец родом с Явы, говоривший на довольно сносном английском языке. Он носил шелковую белую пилотку, из-под которой с деланным безразличием поглядывал на окружающих.
– Вы врачи? – осведомился он, почти не разлипая узких век, при первом знакомстве.
Наш отрицательный ответ его не убедил.
– Ни один? Нет?
Получив подтверждение, он облегченно вздохнул, даже заулыбался и любезно показал нам свой кабинет. Там находилось узкое ложе для больных и маленький шкафчик, в котором стояло несколько склянок, шприц, эмалированная кружка Эсмарха и покоился толстый регистр.
– Он такой же врач, как я, – сказал Нестеров, когда мы вышли на улицу.
Возможно, в родной Индонезии он был фельдшером и, отправившись в Мекку на поклонение, решил не покидать счастливой Аравии, где врачу требуется в первую очередь изворотливость, а уж во вторую – диплом.

Вторая ночь в феодальном замке. Мы улеглись на роскошные ковры. Один читал «Пармскую обитель», двое других погрузились в мысли, глядя в потолок. Пришлось плотно закрыть ставни и двери (стекол в здешних теплых краях не ставят) и опылит все вокруг ДДТ. Мухи падали на спину и дрыгали лапками, прежде чем испустить дух.
– Он нас водит за нос, – промолвил вдруг Дюпа.
В самом деле, ожидание затягивалось. Прошло уже два с половиной дня, но ничто не предвещало будущей экспедиции. Эмир по-прежнему не показывался, а улыбающиеся шейхи, оказывавшиеся рядом, едва мы переступали порог, успели до смерти надоесть.
– Ладно, подождем до завтра. Если ничего не изменится, придется оставить затею и послезавтра, когда придет «Калипсо», грузиться на борт…
Стали устраиваться на ночь. Воздух в запертой комнате нагрелся и стал тяжелым (надо было выбирать между жарой и комарами). Я выбрал последних и вынес постель на террасу. Ясное небо усыпано звездами. Лицо овевал легкий ветерок, взор терялся в мигавшей бездонности, и меня охватило чувство необыкновенного покоя от причащения вечности. Идти к горам, оставаться здесь или плыть дальше… какая разница? Вот мы лежим, крохи, затерявшиеся в мироздании между пустыней и небом. Слабый огонек нашей жизни погаснет, и довольно скоро. Так стоит ли?… Аравия заражала меня своим фатализмом.
Летели часы, прерываемые лишь блеянием овец, писком комаров и редким лаем собак. Внезапно до меня донесся приглушенный смех, голоса. Это во внутреннем дворике замка… Кто живет здесь, что происходит в ксаре? Сложенный из песчаника и глины, дворец служил одновременно резиденцией правителю и казармой. Смех и приглушенные восклицания повторились. Я поднялся и подошел к краю террасы.
На противоположной стороне из двери в подножии юго-восточной башни шел желтоватый свет. Я обул сандалии и спустился. Тихонько пересек двор, подошел вплотную и замер, пораженный увиденным.
На земляном полу, подсвеченные снизу красноватым отблеском керосиновой лампы, сидели человек десять мужчин необыкновенной худобы, в жутких лохмотьях, всклокоченные, с горящими зрачками. Склонившись вперед и держа руку на колене сжатой в кулак, они играли в игру типа «чет-нечет» – разом выбрасывали пальцы, разражаясь при этом смехом и восклицаниями.
Люди в круглой башне походили на сорок разбойников из сказки. Если бы не одна леденящая деталь – они были скованы друг с другом. У каждого с шеи тянулась тяжелая цепь. Первый и последний сидели на земле, вытянув ногу, и та по щиколотку была забрана в колодку из двух толстых отполированных годами деревянных плах, прикрепленных к стене, по которой блуждали трагические тени…
Фантастическая картина! Казалось, мне это все рассказывают. Я стоял потрясенный, ошеломленный, словно ребенок, только что услышавший страшную сказку. Наконец усилием воли вырвавшись из оцепенения, я пошел разбудить товарищей и повел их к тюрьме… Нет, страшное видение не развеялось, как ночной кошмар; «разбойники» по-прежнему сидели там, в своей пещере, развлекаясь таинственной игрой. Блики от их стальных цепей выделывали кабалистические знаки в рембрандтовской полутьме, а позади них сплетались в фантасмагорическом танце громадные тени. На следующее утро мы увидели и остальных пленников. Их оказалось около шестидесяти – от совсем юных до глубоких стариков. Самые старые не были закованы, зато на других цепи висели в избытке. Мы смотрели, как они бродили по двору, собирая щепочки для костра, потом шли на навозную кучу, служившую им туалетом; мы смотрели, как они ели и ложились спать. Ни на одно мгновение они не могли отлепиться друг от друга или сбросить с шеи груз тяжеленной цепи. Выходит, нашими соседями были колодники, всплывшие прямо из средневековья…
За что их постигла такая участь? Дюпа решился задать им этот вопрос. Оказалось, в тюрьме сидят убийцы, неплательщики налогов и горькие пьяницы. Другие, как водится, были и вовсе ни в чем не виновны. И совсем уж удивительная для нас вещь: многие попали в тюрьму за супружескую измену!
– Понимаете, – объяснил нам Дюпа, – Коран позволяет каждому правоверному иметь по четыре законные жены и сколько угодно наложниц. В таких условиях совращать чужую жену – уже слишком…
В действительности немногие арабы здесь в состоянии позволить себе роскошь полигамии, и для бедняков, не имеющих денег на выкуп даже одной жены, искушение бывает слишком велико. Даже под страхом попасть в темницу.
Единственно, кого не было в этой странной тюрьме, – это воров. Их вообще почти нет в Аравии: настолько сурово карается данное преступление. После вынесения приговора эмир зовет мясника, и тот отрубает вору кисть руки, после чего обрубок погружают в кипящее масло, дабы остановить кровотечение и пресечь инфекцию.
За повторное или слишком крупное воровство мясник отрубает обе руки…
Заключенных не принуждали ни к каким работам, их просто лишали свободы. Раз в день они готовили себе пищу: рыбу, рис. Остальное время сидели в тени, болтали, смеялись или просто дремали. В час, когда муэдзин созывал на молитву, они спокойно приступали к ритуальным омовениям. Потом, не обращая внимания на звон цепей, поворачивались лицом к близкой Мекке, на север от Лита, и возносили к богу свои молитвы. Цепи на шее не мешали им опускаться на колени и бить поклоны, касаясь лбом земли и простирая руки в сторону священного города. С наступлением темноты они заходили в свою башню, где стражник всовывал ноги двух крайних в колодки.
Убежать они не могли. Да и куда бежать этим несчастным, сумей они даже выбраться из крепости? С одной стороны – пустыня, безжалостная к одиночкам, с другой – море…
Нет, как только придет «Калипсо», немедленно уезжаем! Во-первых, по каким-то таинственным причинам наша экскурсия была явно нежелательна. А во-вторых, в душу закралась смутная тревога: что, если эмиру вздумается перевести нас в нижний этаж? Разделить компанию узников башни, несмотря на весь этнографический интерес подобного опыта, ни один из нас не стремился.
Третий день в Лите был похож на два предыдущих, хотя мы имели удовольствие лицезреть эмира. Увы, на вопросы, которыми его забросал Дюпа, он сухо ответил, что придется ждать возвращения посланного в горы гонца. Завтра мы непременно сможем выступить. И как раз завтра «Калипсо» должен был зайти в бухту! Было условлено, что, если нас там нет, судно уйдет с рейда и возвратится снова через четыре дня, самое большее через неделю…
К тому времени, когда «Калипсо» пунктуально появился на горизонте, Саад бен-Шейх вновь бесследно растворился. А без его разрешения нельзя было покинуть Лит! Дюпа настойчиво уговаривал придворных отыскать эмира или принести нам разрешение. Мы с Нестеровым, поднявшись на сторожевую башню, разглядывали в бинокль, как белый бабур приближается к берегу. Его высочество наконец соизволил появиться. Дюпа стал просить его одолжить нам грузовик, чтобы доставить к месту багаж, пока «Калипсо» не ушел обратно в море.
– Отчего же? – удивился властитель. – Завтра прибудут верблюды, и вы сможете…
«Завтра» звучало уже не раз, мы хорошо знали присказку… Дюпа вежливо настаивал:
– Скрепя сердце, эмир, мы вынуждены покинуть тебя. Твое гостеприимство не знает равных на свете. Но, увы, у нас не осталось времени совершить то, что мы замыслили. К сожалению, мы должны сейчас ехать…
– Зачем же ты говорил, что вы пробудете две недели в моем краю? Что-то не понравилось или огорчило тебя?
– О нет, эмир, твое гостеприимство… И так далее.
«Калипсо» бросил якорь в бухте; мы видели, как от борта отвалила шаланда, подошла к берегу и… вернулась. В шести километрах нас нельзя было заметить в бинокль. Судно развернулось и взяло курс на запад. Уверенные, что нам так и не разрешат экспедицию в глубь страны, мы оказались перед лицом следующей альтернативы: философски ждать возвращения товарищей в надежде, что эмир не навечно сковал нас своим гостеприимством, либо бежать. Мы принялись строить планы.
Вообще говоря, бежать не так уж трудно, если наш статус не изменится. Правда, придется пожертвовать всеми приборами, пленкой, снаряжением и тяжелыми мешками, набитыми серебряными риалами. Больше всего было жаль кинокамер и фотоаппаратов, впрочем, как и пленки. Порешили, что побег состоится, если через четыре дня эмир вновь устроит нам «неудачное свидание» с «Калипсо». Технику бегства мы разработали в мельчайших деталях, как месть. План был таков. Мы выйдем в сумерках, будто для того, чтобы умыться перед сном, и отправимся в безлюдную в этот час пальмовую рощу. Там тихонько свяжем «ангела-хранителя», заткнем ему рот и побежим к морю. Добраться до бухты можно минут за сорок, тревогу за это время бить не станут. Здесь авантюра теряла свои четкие контуры, ибо до Абу-Латта надо плыть по морю тридцать километров. Если бы удалось захватить баркас… А так оставалась одна надежда – надуть резиновые матрасы и грести, лежа на животе.
Приключение, однако, не состоялось: на восьмой день эмир отпустил нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23