Обладатель бронзовой медали в личном зачете и золотой в командном. Пловец-рекордсмен, фехтовальщик, стайер, стрелок, конник. Половина факультета за тебя болела, и никто не верил, что ты уйдешь из спорта!
Миша Ерикеев ждал рассказа об интригах и разочарованиях, но Бурьян сказал о другом:
– Спорт – это юность, Миша. Сейчас в плавании и гимнастике побеждают школьники, а в тридцать лет ты уже ветеран с двенадцатилетним стажем. Так вот, Миша, мне в мои тридцать лет хотелось начинать, а не заканчивать. Жить по-новому, но с неменьшей увлеченностью, чем это было в спорте.
– Значит, доволен?
– Не разочаровываюсь. А ты в угрозыске?
– Нет, в ОБХСС. Но у нас, по-моему, даже интереснее. Такие дела! Между прочим, и на тебя у нас свалится весьма шумное дельце: будут судить Глебовского, одного из нашей партийной верхушки. Все доказательства налицо, а он твердит одно: не виновен. С Вагиным еще не говорил? Теперь он наше областное начальство. Поговоришь – сладко не будет, не отвяжешься. Лично мне думается, – Ерикеев осторожно оглянулся и почему-то перешел на шепот, – что Глебовский действительно не убийца и выстрел, который ему приписывают, – не его выстрел. Очень уж он честный, принципиальный и добросовестный человек. Ты знаешь, я у него в КПЗ * КПЗ – камера предварительного заключения.

был…
– Зачем это тебе понадобилось? – удивился Бурьян. – Ты же в следствии не участвовал?
– Нет, старик. У нас дисциплина: каждый делает свое дело, и делает его на пять с плюсом. У меня свои заботы. А следствие по делу Глебовского вел и не довел Жарков, личность заурядная во всех отношениях. Говорят, с годами приходит опыт, но часто он переходит в привычку все сокращать и упрощать.
– Разберемся, – повторил свою любимую присказку Бурьян и спросил: – А зачем все-таки ты полез к подследственному?
Оба сидели на подоконнике, коридор был пуст, и никто их не мог слышать. Но все же ответил Ерикеев Бурьяну не прямо:
– У Глебовского на сплаве, не при его участии конечно, затевается или давно затеяно грязное дело. Он сам поставил нас об этом в известность. Пахнет, как говорится, крупными хищениями. И если бы не этот дурацкий выстрел и арест Глебовского, мы бы совместными усилиями вскрыли всю эту лавочку. Но кое-что мы уже прощупали без него. И твое ведомство будет со временем обо всем информировано.
– Понятно, – сказал Бурьян, которому действительно стала понятна сдержанность Ерикеева. – Желаю успеха.
– А теперь куда?
– К своему областному начальству. Вагин, наверное, уже ждет.
Вагин действительно ждал Бурьяна, нетерпеливо поглядывая на часы. Он сразу поднялся ему навстречу:
– Бурьян Андрей Николаевич, если не ошибаюсь?
– Не ошибаетесь.
– Хотел было по привычке сказать «будьте гостем», но тут же вспомнил, что вы уже не гость, а хозяин.
Вагин указал на мягкое кресло за столом, а сам сел на стул сбоку.
Бурьян тоже взял стул и сел напротив.
– Значит, вы уже осведомлены о событиях, произошедших за время, что вы к нам ехали? – Голос Вагина был предупредителен и любезен.
– Осведомлен и, признаться, разочарован.
– Почему?
– Следственная работа интереснее.
– Здесь вы не будете обездолены. В мелочах – ну там хулиганские выходки, пьяные драки, даже поножовщина: всей этой пакости у нас хватает, особенно на сплавных работах. Следователь – он мог бы стать вам незаменимым помощником, – к сожалению, как вас, наверное, уже информировали, надолго, быть может и навсегда, вышел из строя, и мы временно назначили на его место практикантку из университета Левашову Веру Петровну. Она молода, конечно, но юридически вполне грамотна и освободит вас от не столь уж важных и не требующих кропотливой проверки дел. Ну, а самые трудные дела, психологически наиболее сложные возьмете на себя. Да и тут инспекторы ОБХСС и уголовного розыска вам окажут всяческое содействие. Соловцов требовательный и напористый организатор и высокий специалист своего дела.
– Я уже с ним познакомился, – сказал Бурьян.
– Судя по вашему тону, вы его недооцениваете.
– Я просто его не знаю.
– Тон у вас очень кислый. А ведь я, как тренер, оставляю вам хорошую команду.
– У милиции она, быть может, и хорошая, во всяком случае, количественно. А что вы оставляете мне? Верочку Левашову? Допустим. Но она же подменяет и машинистку.
– Каждой женщине приходит время рожать. Пока найдете внештатную, временную. Технических работников мало? Согласен. И найти их трудно: не привлекают оклады.
– И прокурор я неопытный.
– Опытные прокуроры уходят на пенсию или повышаются в ранге. Для вас это тоже закономерное и заслуженное повышение. Словом, берите карты и начинайте пульку. Судья у нас опытный – в трудных делах поможет. К сожалению – один. И еще пара защитников. А что вы хотите? Район новый, недавно организованный. Где же юристов взять, если и в областном центре их не хватает? Между прочим, одно трудное дело я вам оставляю…
– Вы имеете в виду дело Глебовского?
– А вы уже осведомлены? Слышу голос Соловцова. Он догадывается, что может вас напугать. Первое дело – и массовая аудитория. Ведь так?
– Похоже.
– А вы не тревожьтесь. Это дело вам не вернут на доследование. Во-первых, отлично поработали инспекторы Соловцова: все доказательства налицо, даже лабораторные. Хотя обвиняемый и не признал обвинения, материалы следствия его непреложно изобличают. Вам остается только прочитать это дело и передать его в суд.
Бурьян не стал спрашивать, почему Вагин не сделал этого сам: он знал, что ему будет сказано. Он только подумал, что маневр ныне областного прокурора вполне ясен: ему не хочется вмешиваться в дело, интересующее первого секретаря обкома. На что надеется Костров, Вагин не знает, суд есть суд, но пусть Глебовского судят не по его, вагинской, инициативе. Бурьян так это понял. Да, суд есть суд, но и дело есть дело, – оно будет изучено, и Бурьян поступит так, как подскажут ему закон и совесть.
Так он и ответил Вагину, который даже замолчал, готовый к протестам и возражениям нового районного прокурора, его полное, холеное лицо с подстриженной на голландский манер бородкой так и не могло скрыть ликующего удовлетворения молчаливым согласием своего собеседника.
– Благодарю, – сказал он, дружески хлопнув по колену сидевшего напротив Бурьяна.
– За что? – пожал плечами тот.
– За то, что вы уже нажили опыт способного, многообещающего юриста. Блестяще защитили диссертацию о психологических мотивах следственного процесса: кстати, предоставленное вам дело, вероятно, в какой-то степени близко ее теме. И вы пришли к нам не, как говорится, со школьной скамьи, вы уже узнали жизнь во многих ее проявлениях, и с хорошей следовательской практикой, – пришли к тому же из большого творческого мира спорта с его многообразием характеров и конфликтов. Много повидали и много знаете. – Нотка некоторой торжественности в голосе Вагина приобрела вдруг оттенок дружеской задушевности: – А вам порой не жаль оставленного вами прошлого: побед, наград, поклонников, аплодисментов? Проще говоря, не жаль, что бросили спорт?
– Мне часто задают этот вопрос, – устало сказал Бурьян, – и я всегда отвечаю: не жаль ни наград, ни поклонников. То, что можно было сделать в спорте, я сделал, а для себя я его не бросал и не брошу.
Вагин прищурился не без усмешки:
– Подымаете дома гири и бегаете трусцой?
– Смешного здесь мало, – совсем уже нехотя произнес Бурьян, – Я знаю много видов спорта до самбо включительно и всегда могу найти молодежь для работы в спортивных кружках. Где бы я ни работал, везде так было. И всюду находится театр или клуб и желающие работать. Особенно в школах…
– Едва ли у вас теперь найдется для этого время, – сомневаясь, покачал головой областной прокурор.
– Для здорового человека пяти-шести часов сна совершенно достаточно.
– Бывают и бессонные ночи.
– У неврастеников.
– Я имею в виду профессию. Если вам, скажем, надо приготовить к утру текст обвинительной речи?
– Таких случаев не должно быть. Если знаешь дело, у тебя заранее должны быть все заметки по пунктам обвинения. Лично я никогда не выступаю по бумажке. Речь в суде – это ведь не доклад на собрании.
Однако Вагин продолжал нажимать:
– Бывает и так, что опытный защитник, а у нас оба опытные, вдруг да и подбросит несколько козырей, видоизменяющих картину судебного процесса?
– Согласен, бывает. Но если этих «козырей» нет в следственном деле, суд вернет его на доследование и обвинительную речь придется вообще переделывать.
– Не мне учить вас, как работать и жить, – сдался Вагин.
За открытым окном на улице раздались три автомобильных гудка.
– Это Костров приехал за мной после инспекции. Выйдем вместе. Я вас представлю.
Костров уже ждал у открытой двери машины. В свои шестьдесят он отлично выглядел, и Бурьян сразу оценил это. Высокий, плотный, хорошо скроенный, он в легкой ситцевой косоворотке походил на колхозника, отдыхавшего после работы. У него не было ни лысины, ни седины, последняя только чуть заметно змеилась вдоль пересекавшего голову шрама – пуля или нож? – отчего волосы приходилось старательно и часто зачесывать назад.
– Ну вот и заехал, как обещал, – сказал он засиявшему Вагину. – А это твой сменщик, что ли? – Костров кивнул на стоявшего позади Бурьяна.
Тот представился.
– Армянин или молдаванин?
– Чистейший русак, – улыбнулся Бурьян, – а фамилия, вероятно, от древнего прозвища.
– Хороший юрист, – поспешил заверить Вагин. – Уверен, что не ошиблись в выборе. Советник юстиции, как и я.
– Поживем – увидим, – подумав, сказал Костров и вдруг спросил: – Дело Глебовского сразу в суд передашь?
– Я ничего не делаю сразу, – не торопясь проговорил Бурьян. – Сначала придется Серьезно просмотреть весь следственный материал. Мне кажется, что следствие велось слишком поспешно.
Вагин промолчал, не сказав ничего ни «за», ни «против»: новый, мол, прокурор, это его и забота.
– Уголовный розыск просил ускорить расследование, а следователь был уже тяжело болен. Возраст плюс предынфарктное состояние. – Костров задумался и, помолчав, добавил: – Я давно знаю Глебовского. Вместе воевали, буквально рядом, бок о бок работаем и на гражданке. Может быть, он и виноват, может, он и меня обманывает, и все-таки я уверен, что тот Глебовский, которого я знаю, сам пришел бы ко мне и положил на стол свой партийный билет. Я виделся с ним в КПЗ, и он мне сказал: «Все материалы следствия не вызывают никаких возражений, но я скажу тебе честно: стрелял не я, а кто – не знаю. Мотив убийства был у меня одного».
Вагин молчал.

5

– Скольких мы потеряли, капитан, при переходе через болото?
– Не так уж много. Шестерых.
– Значит, сейчас у нас двадцать два человека.
– Пробьемся.
– Ты оптимист, политрук. Километры и километры. А гестаповцы нас крепко зажали.
– Поглядим, посмотрим.
Глебовский отодвинул керосиновую лампу в землянке и чуть убавил фитиль: керосину жалко. Потом оба, согнувшись, выбрались из землянки.
Моросил мелкий сентябрьский дождь. По туши ночного неба над лесистым болотом разливались багровые языки пламени. Горели взорванные под городом бензобаки.
– Работа Потемченко, – усмехнулся Костров.
– А наши взорвали понтонный мост через болото. Пусть теперь попробуют сунуться.
Вернулись в землянку. Оба были почти одногодками, конца двадцатых годов рождения. В партизаны их привело окружение, а когда началось наше контрнаступление на смоленском направлении, по решению белорусского партизанского штаба их бригаду разделили на несколько небольших отрядов, чтобы рассредоточить удары по железным дорогам, ведущим к Смоленску. Глебовский был командиром отряда, Костров политруком.
– А что с двумя приблудными будем делать? – спросил Костров.
– Проверим и решим.
– Нет у нас времени на проверку, капитан. То, что можно проверить, проверено. Оба первогодки. Фролов втихаря отсиживался писцом в городской управе, помогал с фальшивыми документами нашим подпольщикам в городе. Об этом он принес нам записку от самого Чубаря. Пишет, что Фролов, мол, засыпался и вот-вот будет схвачен гестаповцами. А Мухин был в отряде Потемченко, но с Потемченко связи нет, проверить не сможем.
– Тогда расстреляем.
– Расстрелять просто. Лишнего бойца жаль.
– Может оказаться предателем, специально засланным к нам в отряд.
– Не исключено.
– Тогда разбуди обоих. Я на них посмотрю.
Через две-три минуты Фролов и Мухин были в землянке. Глебовский молча оглядел их, потом сказал:
– Фролов останется, а тебя, Мухин, в расход.
Мухин, молодой черноватый парень, спросил:
– За что? Я же был в отряде Потемченко.
– Мы не можем этого проверить.
– Прикажите радисту. Пусть свяжется с Потемченко. Проще простого.
– Нет связи. Рация вышла из строя.
Мухин пожал плечами без особого страха.
– Тогда расстреливайте. От немцев вырвался, а свои, оказывается, не лучше.
– Не стреляйте его, – вмешался Фролов. – Он вместе с вашими ребятами понтонный мост на болоте взрывал.
Глебовский задумался.
– Сколько тебе лет?
– Девятнадцать.
– Чем до войны занимался?
– Тракторист в колхозе. Кончил техникум.
– Что делал после оккупации?
– Сразу в партизаны подался. Из колхозных ребят, что в нашу армию не взяли, многие со мной в лес ушли.
– Почему же не взяли в армию?
– Говорят: плоскостопие.
– Потемченко лично знаешь?
– Еще бы!
– Опиши.
– Рослый, как вы. Рыжий. На ногах валенки с калошами. Мерзнут ноги, говорит, даже осенью.
«А мужичок подходящий, – подумал Глебовский. – Может, все и впрямь так. Отстал от своих парень, к своим же и потянулся».
– Добро, – сказал он, – так и быть. Рискнем. В бою проверим. Подорвешь немецкий эшелон с пополнением – быть тебе королевским кумом. А теперь идите и растолкайте всех спящих. Выходить будем через четверть часа. Мигом!
Оставшись вдвоем, оба снова склонились к карте.
– Я полагаю так, – карандаш Кострова уткнулся в карту, – вот болотный разлив, понтонный мост на выходе уничтожен, а в обход разлива тоже по болоту километров тридцать, броневики и оба их танка увязнут в трясине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10