– Да ты о чем? За что? Все в порядке, – отозвался Роберт с такой добротой и пониманием, что Аллен опять чуть не разревелся от стыда за себя – и за брата. – Лучше собирайся, пора уже на тренировку. Я вижу, что тебе правда нужно позаниматься. – Роберт встал. – Сдашь ты как-нибудь свою ерунду, я в тебя верю, – а против мозгового застоя лучше разминки с мечом человечество еще ничего не придумало. Давайте, давайте, сэр Гарет, вставайте с пола – вас ждут великие подвиги! Сын кобылы вас, конечно, подло предал – а вот меч… гм… вашего отца подвести не должен!
Аллен поднял с ковра «меч своего отца», купленный Робертом по знакомству за двадцать марок, и понял, что руки у него дрожат.

Глава 2


Тот же день

Он вошел в дом, тупо постоял на пороге.
Вечернее солнце наискось заливало двор лучами, а в комнате было почти темно.
Какой ужасный позор.
– Позор, позор, – повторил Аллен вслух, удивляясь звучанию этого вновь открытого слова.
Раньше он думал, что знает его значение – отец говорил нарочито низким голосом, растягивая слова: «Позо-о-ор, Аллен! Просто позо-о-ор!» – когда сыну случалось напрудить в штанишки в солидном возрасте лет четырех. Позорно было, сточки зрения мамы, плохо учиться. Позорно было, с точки зрения дворовых законов чести, бояться собак и полицейских, или увиливать от драки «один на один», или не решаться вечером войти в темный подъезд «дома с привидениями». Позорно было – для мальчика – носить дома длинный мамин («девчоночий») халат, и Аллен отпирался как мог от этого одеяния и закутанный в полотенце сидел после ванной за чашкой вечернего чая. Потом родились новые значения слова «позор» – смотреть непристойные журналы, распускать сопли, получив по пальцам на тренировке, нечестно вести бой, нарушать обещания, в конце концов. Но подлинное значение этого слова открылось Аллену Августину только сегодня – пытаться сделать, что обещал, и не смочь, и остаться с этим навсегда. Говорить правду – а в ответ получить жалость. Аллен был настолько захвачен новым открывшимся ему ощущением, что с трудом соотносил себя с происходящим.
Этот парень (я) стоял в кругу ордена, в самой его середине. Он (я, это был я!) сам подошел к мастеру и попросил собрать круг вместо тренировки, сказал, что хочет говорить, что у него дело жизненной важности. Ему показалось, что вот эти люди вокруг и есть новое рыцарство, другого-то нет, и если не им – то кому же еще говорить, кто еще поймет, о чем тут речь, и так далее – этот парень, ха-ха, посмотрите все на него, возомнил себя пророками Исаией и Иеремией и всеми четырьмя евангелистами, вместе взятыми. Горе тебе, Иерусалим, и все такое. Горе, матерь моя, что ты родила меня человеком, который спорит и ссорится со всею землею (откуда это? Не важно…). Потом он, запинаясь, что-то такое говорил, стоя в центре круга, этот пророк в джинсах с заплаткой на заднице, с обкусанными ногтями (я), – о Святом Граале, люди добрые, правда, это здорово? Какой у него был мерзкий тоненький голос, у этой сивиллы мужеска роду, метр семьдесят с кепкой, и как он краснел и бледнел, будто невеста перед первой брачной ночью, а как уморительно подбирал слова! О сэр Аллен, благородный рыцарь, вы нашли не того человека. Этот парень вас предал, к сожалению, он все завалил, все, что вы ему (мне) поручили, – он очень хорошо все заваливает, если кто не знал. Он порол чушь и был выпорот – какой каламбур, порол и был выпорот, но они славные ребята, добрые рыцари, они пожалели его, они сказали: иди отдохни, Аллен, если уж не можешь заниматься, иди домой и отдохни, наш поэт, ты такой впечатлительный, у тебя нервный срыв, тебе снятся аллегорические сны, молодец, умница, ступай теперь спать… Да, добрый сэр, именно позор, да, я тоже так считаю, именно это слово. Сам мастер Эйхарт сказал: а теперь давайте заниматься (хватит терять время – вот что он имел в виду) – вперед, мечи в руки, на разминку становись, хорошая тренировка – в своем роде тоже способ искать этот самый Грааль, да, духовно расти – вот что нам надобно, а тренировка – это отличный способ… Да, я согласен, парень просто кретин, добрый сэр. Он все испортил, он обо всем налгал, и это был я, вот в чем ужас-то. Вот в чем ужас.
– А в общем-то, – сказал Аллен, грозя пальцем невидимому оппоненту, – вы сами тоже хороши. Мог бы и помочь, дать какие-то силы, что ли. Если уж нашел не того человека – приснился бы Роберту или еще кому-нибудь… достойному, но раз уж так, ты… должен был мне помочь. Это же были мои друзья. А теперь… как я стану в глаза им смотреть? Об этом ты не подумал, Благовещение ты хреново?!
Он ударил кулаком по столу и больно ушиб руку. Скривившись и потирая запястье, сел на диван и замер в оцепенении. Он уже точно не знал, верит ли сам в Святой Грааль, в юношу с пробитой грудью и таким спокойным, неземным лицом, в себя самого, в конце концов. Беда была в том, что он и в слова Роберта не верил, как не верил в пользу общего образования, в сон для успокоения нервов и в духовное совершенствование. Ему, кажется, было это все безразлично, как человеку с острым приступом аппендицита безразлична судьба горских беженцев и мистическое богословие ранних христиан.

Большая зеленая муха – и откуда только взялась в середине мая? – приковала к себе взгляд Аллена. Она билась о стекло, тяжко шмякаясь противным толстым телом и жужжа. Аллен ненавидел мух, но убить ее не мог из отвращения – чересчур большая и мягкая. Он раскрыл окно, муха вырвалась на свободу и, едва не задев Аллена по лицу, исчезла в предзакатном небе. Аллен посмотрел вниз, на зеленеющий дворик, на пустую лавочку в тени сирени, на полоску серого асфальта под окном.
«Ты все испортил, парень. Что ты теперь намерен делать? Скажи мне, что побуждает тебя заниматься жизнью?» Стоп, это какая-то песня. Да, ее пел брат до того, как все перевернулось… «до того, как ты был опозорен, парень. Да что там ты – до того, как само название Грааля (теперь само это слово почему-то причиняло сильную боль, и Аллен поспешно заменил его на другое в своем сознании)… название этой реликвии было опозорено. Скажи мне, что вынуждает тебя заниматься жизнью? Может быть, просто трусость вниз посмотреть из окошка (там было иначе, но не важно), но это ведь не причина для смелого человека… для… смелого… не причина…» (Смотри, какой твердый асфальт. Ты хотел научиться летать, ведь правда – это порою снится, шагнуть с подоконника так просто, ты же знал это в детстве… ты поэт, ты очень сложная натура, но они не поняли тебя… тебя они не поняли, и ты так одинок, одинок и опозорен, только я, твой друг Твердый Асфальт, говорю с тобой, и они раскаются, все поверят тебе тогда, и ты исправишь все и вернешь… расставить все по местам, поставить точки над i … а кроме того, ты убежишь от них, и они тебя не догонят, чтоб опозорить еще раз… Давай, парень… Будь смелым… Будь… смелым… человеком…)
Аллен стоял на подоконнике. Он смотрел вниз, нагибаясь и вытягиваясь, и дурацкая песенка группы «Паранойя» грохотала у него в голове. «Рыцарь не поможет мне, – мелькнула молниеносная мысль, – и никто не поможет, я должен сделать все сам. Сам позаботиться (…о себе…) о тебе, бедняга… Да, и наказать этого гада, этого пророка в рваных штанах (…меня?..) за то, что он… все… завалил… Покаяние, наказание, очищение… И все хорошо… Летать… Мама, я… не хотел, я только… Вы должны понять, и вы… поймете…»

Неожиданно резко зазвонил телефон. Аллен дернулся назад, как разбуженный от сна, так что стукнулся затылком об оконную раму. («О Боже мой, я что, хотел покончить с собой?») Телефон все надрывался из прихожей. Четыре звонка. Шесть. Восемь. Кто может так настойчиво звонить в такую пустую квартиру?
Аллен неловко спрыгнул на пол, захлопнул за собой створки окна. Телефон звонил. Аллен взял трубку недоверчиво – будто она могла взорваться, подержал в руке, как змею, приложил к уху.
– Халло! Наконец-то. Я уж думала, тебя все-таки нет дома. Что ты там делал, вешался, что ли? Халло! Аллен! Ты меня слышишь?
– Кто говорит? – Голос Аллена почему-то оказался низким и хриплым, как у старого алкоголика.
– Это Мария.
– Какая Мария? – ошарашенно спросил Аллен. Он почему-то был уверен, что звонит Роберт, и даже женский голос из трубки не сразу поколебал эту уверенность.
– Ну я же, Мария Юлия. Из «Копья».
Теперь узнавание пришло с такой ясностью, что Аллен даже почти увидел ее – жену мастера ордена, – как она стоит в телефонной будке, переминаясь с ноги на ногу, и прижимает трубку к уху худеньким плечом.
– Да, я тебя слушаю.
– Послушай, нам нужно поговорить.
– О чем? – Слово «поговорить» отозвалось внутри тупой болью, так что он привалился лбом к прохладному зеркалу.
– О том… о чем на кругу говорили. О Святом… – Телефонные помехи унесли последнее слово, будто она говорила в бурю.
– Мария, – произнес Аллен, четко выговаривая слова, – я уже все сказал. Надо было раньше… Я больше не буду об этом говорить. Ни с кем.
– Я не могла раньше. – Неведомые бури в проводах носили ее голос, делая его то тише, то громче. – Мне есть что тебе сказать. Это важно. Я тебя прошу… Аллен, пожалуйста.
Аллен молчал в трубку. Не из надменности, нет, – он просто боялся второй раз за день разреветься.
– Я говорю из автомата (ага, из автомата, и трубку прижимаешь плечом, знаем-знаем), и у меня кончаются монетки. Давай встретимся где-нибудь. На улице или где угодно. Ты меня слышишь? Халло! Скажи что-нибудь!
– Давай. – Это сказал как будто его голос – вовсе без участия сознания. Сам Аллен снова отошел в сторону и спокойно наблюдал за происходящим. – На углу Имперского проспекта, под аркой, где трамвайная остановка, – годится? Это на полпути от меня до орденского зала.
В трубке что-то пикнуло, квакнуло, послышались короткие гудки. Наверное, монетки кончились, подумал Аллен безучастно – и наклонился зашнуровать ботинки.

Они с Марией пришли на место встречи почти одновременно. Кивнули друг другу и медленно пошли рядом вдоль улицы туда, откуда появился Аллен. Аллен ростом никогда не выделялся, но Мария даже по сравнению с ним казалась маленькой, и сейчас они походили на парочку ровесников-старшеклассников. Мария и одета была соответственно – в совершенно девчоночьей синей юбке и блузке с отложным воротничком, она ничуть не тянула на свои тридцать (или тридцать с небольшим?) лет. Она и обулась-то не в туфли на каблуках, как большинство дам, а в спортивные легкие тапочки на резиновой подошве, и ее аккуратная темная косичка подрагивала при ходьбе. Кто бы мог поверить, невпопад подумалось Аллену, что ее муж – суровый бородатый воин, которого боится весь рыцарский орден (кроме Роберта, но Роберт вообще никого не боится, а с Эйхартом дружит), а ее сыну уже семь лет и осенью он пойдет в школу? Аллен однажды видел ее сына – она как-то заходила за мужем после тренировки, и мальчик был с нею. Аллен запомнил его бледное насупленное личико и блестящие черные, как у Эйхарта, волосы. Мастер тогда подхватил своего «наследника» на руки и вынес в середину зала, поднял над собой – тот висел над рыцарями очень важный, как маленький президент – и сказал: «Знакомьтесь, сэры, это мой сын, Максимилиан Юлий. И если кто-нибудь думает, что он не вырастет в великолепного рыцаря, – пусть скажет мне об этом сейчас!» Желающих высказаться не нашлось, только Роберт что-то изрек: мол, время все покажет. Подошла Мария и отобрала Максимилиана у отца. Эйхарт, подчиняясь, поцеловал своего отпрыска в макушку, отчего тот напыжился еще больше… Наверное, она вдвое меньше своего мужа, а вот не боится его – пронеслась в голове у Аллена шальная мысль и канула во мрак. По образованию Мария была, кажется, медик, но нигде не работала, а занималась домашним хозяйством и шила очень красивую рыцарскую одежду своему мужу или его друзьям – на заказ.
– Я должна тебе показать… – Не останавливаясь, она принялась рыться в сумке, перекинутой через плечо, и наконец не без труда извлекла оттуда что хотела. – Ты такую книжку читал?
Аллен жадно потянулся к красно-золотому сокровищу, на которое весь последний месяц ходил любоваться в университетский магазин. Любоваться – потому что на большее рассчитывать пока не приходилось: издание Академии, раритет, впервые с какого-то бородатого года, стоимость – семьдесят марок. При предполагаемой стипендии в шестьдесят пять. Да, это тебе не сырок «Новость» и не батон с отрубями за три пятака. Это «Предания Грааля» – полное собрание «Библиотеки поэзии» с иллюстрациями и комментариями.
– Дай посмотреть! Ух ты! Мария, неужели это твоя? Я так давно хотел почитать…
Пальцы его жадно пропускали блестящие страницы. Мелькнули картинки – бедолага Персиваль с ярко-желтыми волосами, коленопреклоненный у часовни; благообразный святой Иосиф с Чашей в руках, улыбающийся, словно в объектив; «свежепомазанный» король Алейн с задумчивой рыбиной, чем-то похожей на него самого…
– Не здесь. Смотри в самом конце. – Маленькая дама отобрала у Аллена книгу, полистала, указала пальцем. – Вот это. Ты точно такую историю нигде не читал?

Это был раздел «Сомнительные предания и возможные подражания позднейших авторов». «Неизвестный автор» – гласило утверждение над колонками стихотворного текста. Утверждение, нахально опровергающее само название: «Баллада о поисках Святого Грааля, сэром Глэймором из Лионесс для сэра Алана, брата его, сложенная». В последний миг, когда взгляд Аллена уже коснулся строк, но смысл еще не дошел до его сознания, отчаянный, очень громкий голос крикнул в его голове: «Не смотри! Зажмурь глаза, закрой книгу, беги, вернись домой, останься прежним – не позволяй, чтобы с тобой это произошло, не позволяй втягивать тебя во все это, спасайся – останешься жив!» Но крик длился долю секунды – в следующий миг Аллен уже впился глазами в страницу. Имя ударило ему в голову сразу же – будто маленький недостающий кусочек мозаики с тихим щелчком встал на свое место, и сразу же стало странно, что он не находился там вечно… Прохожие с опаской оглянулись на миниатюрную девушку с расстегнутой сумкой, застывшую посреди улицы, и на ее спутника с книгой в руках, который бил себя кулаком по макушке и кричал во весь голос:
1 2 3 4 5 6