Привык Егор и слушать, как заливается «соловей». Так называли матросы старого боцмана Зацепкина, который во время уборки почти не переставая «заливался», то есть ругался, выпуская такие затейливые словечки, которые вызывали нередко веселое настроение в матросиках. До того эти вариации были неожиданны и затейливы.К восьми часам уборка кончалась, и начинался день.Благодаря гуманному отношению командира и дни не казались тяжелыми Егору.До одиннадцати часов утра он вместе с другими матросами занят был какой-нибудь нетрудной работой наверху. Ему поручали или плести мат, или скоблить шлюпку, или разбирать по сортам пеньку. Каждый был занят делом. И тогда слышно было, как на палубе за работой мурлыкались вполголоса песни.А в одиннадцать уже шабашили, и в начале двенадцатого два боцмана и все унтер-офицеры становились в кружок и долгим свистом возвещали о раздаче водки. Выносилась на палубу большая ендова, и каждый, по вызову, подходил и пил чарку. Выпивал и молодой матросик и с аппетитом ел вкусные матросские щи, мясо из них и затем кашу. Кормили отлично в море, и Егор отъедался на хороших харчах.После обеда, если Егор не стоял на вахте, он вместе с другими отдыхал, растянувшись в жилой палубе, пока в три часа свисток боцмана не будил спавших. От трех до четырех шло обучение грамоте, и Певцов с особенной охотой занимался с одним из молодых офицеров и слушал, когда этот же офицер читал матросам что-нибудь вслух.После этих занятий было какое-нибудь ученье — парусное или артиллерийское, — но недолгое благодаря распоряжению капитана не изнурять людей, и без того устававших во время вахт. А на вахте приходилось стоять по шести часов.С пяти часов работ уже не было, и в это время матросы обыкновенно собирались на баке, слушали хор песенников и вели между собой беседы. В шесть ужинали, и в восьмом часу уже свистали на молитву, а после молитвы отдавалось приказание брать койки.И подвахтенные отправлялись спать и спали крепким сном наработавшихся за день людей до утра, если только среди ночи не раздавался в палубе тревожный свисток в дудку и вслед за тем зычный окрик боцмана:— Пошел все наверх рифы брать!..Такой окрик раздался в шестую ночь после выхода из Кронштадта, когда корвет вошел в неприветное Немецкое море, отличающееся неправильным и очень беспокойным волнением.Егор проснулся, соскочил с койки и едва устоял на ногах — так сильно качало. Испуганный, он крестился и в первую минуту растерялся.— Живо… живо! Копайся у меня! — раздался грозный окрик боцмана Зацепкина.И его здоровая, широкоплечая фигура носилась в слабо освещенной несколькими фонарями жилой палубе, и палуба оглашалась руганью.— Вали наверх, черти! Лётом, идолы!.. Не то подгоню!Матросик торопливо надевал короткое пальто-буршлат и искал шапку.Из открытого люка доносился шум ветра.Матросы стремглав выбегали наверх, а Егор, не привыкший ходить по качающейся палубе и растерянный, замешкался.В эту минуту сверху спустился бывший на вахте Захарыч и подошел к нему.— Иди… иди… не бойся, Егорка! А то боцман тебя не похвалит!.. — проговорил Захарыч.И Певцов, с трудом перебирая ногами, чтобы не упасть, вышел одним из последних на палубу, направляясь к своему месту, к грот-мачте.Его охватил резкий, холодный ветер, и у бака обдало солеными брызгами.То, что увидал он при слабом свете луны, наполнило его сердце страхом.А между тем ничего особенно страшного еще не было. Ветер только еще начинал крепчать, разводя большое волнение, и корвет порядочно-таки качало. Море гудело, но рев его еще не был страшен.— Марсовые, к вантам! По марсам! — раздался звонкий, крикливый тенорок старшего офицера.Стоявший на палубе первогодок увидал, как полезли наверх матросы, как затем расползлись по реям и стали делать свое трудное матросское дело: брать рифы у марселей. Их маленькие черные перегнувшиеся фигуры раскачивались вместе с реями, и молодому матросу казалось, что вот-вот сию минуту кто-нибудь сорвется с реи и упадет в бушующее море или шлепнется на палубу.И сердце его замирало, и вместе с тем он удивлялся смелости матросов.Вместе с другими Егор «стрекал» снасть. И сосед его, тоже первогодок, пожаловался:— С души рвет. Моченьки нет. А тебя, Егорка?— Мутит.— И, страсти какие… Господи!— Не разговаривать! — сердито крикнул офицер, заведовавший грот-мачтой.— Я тебе поговорю! — прошептал унтер-офицер, грозя кулаком.Молодые матросы притихли.Аврал продолжался долго.Взяли четыре рифа у марселей, убрали нижние паруса, спустили стеньги, закрепили покрепче орудия.И, когда корвет был готов встретить шторм, просвистали: «Подвахтенных вниз».Егор спустился в душную палубу, забрался в койку и испуганно озирался.— Спи, спи, деревня! — насмешливо кинул ему сосед по койке.— Страшно…— Это какое еще страшно!.. Это что еще… А вот что завтра бог даст!..— А что завтра?..Но сосед отвечал громким храпом.Скоро заснул и Егор.Когда с восьми часов он вступил на вахту, буря уже разыгралась, и первогодок был в ужасе. V Он все еще цепенел от страха во время размахов корвета, но страх понемногу ослабевал, и нервы его словно бы притупились. Но, главное, он видел, что старые матросы хоть и были сосредоточены и серьезны, но никакого страха на их лицах не было.И капитан, и старший офицер, и старший штурман, и молодой вахтенный мичман, тот самый мичман, который учил Егора грамоте, — все они, по-видимому, спокойно стояли на мостике, уцепившись за поручни и взглядывая вперед.А боцман Зацепкин, находившийся на баке, кого-то ругал с такой же беззаботностью, с какою он это делал и в самую тихую погоду.Все это действовало успокаивающим образом на смятенную душу матроса.И как раз в эту минуту подошел к нему Захарыч.— Ну что, брат Егорка? — участливо спросил он.— Страшно, Захарыч! — виновато отвечал матросик.— Еще бы не страшно! И всякому страшно, ежели он в первый раз штурму видит… Но только страху настоящего не должно быть, братец ты мой, потому судно наше крепкое… Что ему сделается?.. Знай себе покачивайся… И я тоже, как первогодком был да увидал бурю, так небо мне с овчинку показалось… Гляди… капитан наверху. Он башковатый. Он, не бойсь, и не в такую бурю управлялся… А с этим штурмом управится шутя… Он дока по своему делу!..И матросик после этих успокоительных слов уж без прежнего страха глядел на высокие волны, грозившие, казалось, залить корвет.А положение между тем было серьезное, и Захарыч это отлично понимал, но не хотел смущать своего любимца. VI Шторм усиливался.Лицо капитана, по наружности спокойное, становилось все напряженнее и серьезнее по мере того, как волны все чаще и чаще стали перекатываться через палубу.К полудню шторм достиг высшей степени своего напряжения. Нос корвета начинал зарываться в воде.Капитан побледнел и тихо отдал приказание старшему офицеру приготовить топоры, чтобы рубить мачты для облегчения судна.И старший офицер так же тихо и спокойно отдал это приказание унтер-офицерам.И несколько человек стали у мачт, готовые по команде рубить их.А Егор именно теперь, во время такой серьезной опасности, и не подозревал, что смерть близка, и надежда не покидала его.Корвет метался среди волн и плохо слушался руля. Нос тяжело поднимался и чаще зарывался в воду.— Руби фок-мачту! — раздался в рупор голос капитана.Раздался стук топоров, и скоро фок-мачта упала за борт.Нос облегчился, и волны перестали заливать корвет. Егор, не понимавший, в чем дело, увидал только, что лицо капитана просветлело. И лица старых матросов оживились. Многие крестились.— И молодца же наш капитан, — сказал Егору, снова подходя к нему, Захарыч. — Вызволил!— А разве опасно было?— Еще как!.. Потопнуть могли… Штурма форменная!..Егор ахнул, понявши, от какой он избавился опасности, и спросил:— А теперь?..— Теперь… Теперь слава богу!.. Да и штурма затихает.Действительно, после полудня шторм стал утихать, и к вечеру корвет шел под парами, направляясь к Копенгагену.— А зачем ты, Захарыч, не сказал мне тогда всей правды про бурю? — спрашивал в тот же вечер Егор Захарыча в жилой палубе.— Зачем?.. А не хотел пугать тебя, Егорка… По крайности ты раньше не мучился бы страхом, если б, сохрани бог… Жалко мне тебя было, Егорка… вот зачем… А теперь ты сам знаешь, какие бури бывают… И после того, как видел настоящую штурму, станешь форменным матросиком, как и другие… Правильно я говорю?..— Спасибо, Захарыч!.. Добрый ты!.. Век тебя не забуду! — дрогнувшим голосом отвечал молодой матросик.

1 2