Константин Михайлович Станюкович: «На уроке»

Константин Михайлович Станюкович
На уроке



OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 14 апреля 2003 года
«Станюкович К.М. Собр.соч. в 10 томах. Том 1»: Издательство «Правда»; Москва; 1977
Константин Михайлович СтанюковичНа уроке I Глухая осень. Дождь зарядил с ночи и мелкой дробью барабанит по крышам и окнам. Пасмурное, мокрое, петербургское утро, такое, когда, ворча и хмурясь, с неохотой расстаешься с теплою постелью, гонимый нуждою на мокрую улицу.Сумрачно показалось утро на улице, но еще сумрачней заглянуло оно в узкий переулок на Петербургской стороне и пробралось через мокрый серый забор в небольшую комнату надворного строения. Серым полусветом осветило оно бедную обстановку в комнате: стол, прислонившийся к стене, о трех ножках, этажерку с книгами и маленький клеенчатый диванчик… На нем, свернувшись клубком, лежал молодой человек, покрытый шинелью.Из себя молодой человек худощав, чуть-чуть бледен. Глаза неглупые, серые с блеском; волосы темные, кудреватые, откинулись назад, оставляя открытым большой широкий лоб. Общее впечатление: энергичное, хорошее лицо с добродушной, несколько лукавой улыбкой, показывающей в характере долю юмора.Ворошилов только что проснулся. Он протер глаза, приподнялся и взглянул в окно. Увидав дождь, Ворошилов слегка поморщился и, взяв с полу сапоги, внимательно их осмотрел. Подметки на сапогах были истерты, и огромные дыры на каждом сапоге зияли темными пропастями.— Эка, как скоро носятся! — проговорил Ворошилов и стал одеваться.Скоро Ворошилов был готов. Исправив свое старенькое, много поношенное платье, молодой человек подошел к этажерке и не без аппетита принялся за ломоть ситника.“Чай, Агафья опять самовар предложит!” — подумал он.И только что пробежала эта мысль, как в комнату вошла кухарка Агафья и сказала:— Давать, что ли, самовар?— Нет, Агафья, не давать. Что-то не хочется сегодня чаю.Однако Агафья заподозрила искренность отказа. Она находила несколько странным не желать по утрам (особенно по таким сырым, холодным утрам!) горячего чаю или кофе, а жилец (вспомнила Агафья) вот уже дней с десять как на вопросы агафьины: “давать ли самовар?” — отвечал: “не хочется”.Агафья нерешительно мялась на пороге. Ее рябое, покрытое оспенными ямками, рыжеватое, доброе лицо выражало некоторую внутреннюю борьбу. Заскорузлые ее пальцы вовсе без пути шмыгали по стене, а глаза — тусклые, старые такие глаза! — не в меру часто моргали.— Вы бы, Николай Николаич, — наконец сказала кухарка, — выпили бы чайку, право. У меня чай и сахар есть, коли не побрезгуете. Лишние! — добавила старуха.— Спасибо, Агафья. Не хочется.— Ведь этак и заболеть недолго. Встамши, надо горячее. Без горячего — нельзя.— Можно! — улыбнулся Ворошилов. — Вот на урок пойду — там выпью.— Ну, как знаешь! — с сердцем воркнула Агафья и вышла вон.На кухне Агафья стала чистить сапоги другим жильцам и вспомнила про то, что у Ворошилова сапоги худы.“Эка сиротливый!..” — подумала кухарка.Молодой человек внушал Агафье большое участие, и она словно бы мать заботилась о Ворошилове. То без просьбы с его стороны латочку к его жилетке прикинет, то украдкой рубашку ему выстирает, то — случалось — побольше дровец в его комнату принесет, несмотря на хозяйкину воркотню. Агафья сама была одинокая старуха — родные были далеко, в Пермской губернии — и искренно жалела одинокого Ворошилова.— И не дает бог ему счастья!.. Все доброта! — не без злобы к этому качеству, проговорила Агафья и остановилась чистить сапоги.С минуту она раздумывала. Потом подошла к своей кровати, оглядываясь, достала из-под нее маленький красный сундучишко и, сняв с образка ключ, отперла сундук. В агафьином сундуке было много всякой дряни, которую тем не менее Агафья очень берегла и не без гордости звала своим имением. Имение это было разнообразно; в сундуке была всякая всячина: старый подсвечник из томпаковой меди Томпаковая медь — специальный сплав меди с цинком, разновидность латуни, применяемая для производства хозяйственных предметов.

несколько тряпья, дырявая тальма Тальма — женская длинная накидка без рукавов.

, несколько изорванных детских сорочек, бронзовая цепочка, купленная несколько лет тому назад для некоего городового, обещавшего на ней жениться, две-три пустых помадных банки, словом, немало всякого хлама, собранного Агафьей во время мыканья “по людям”. Раскопав этот хлам, Агафья добралась до заветного уголка и вытащила оттуда старое порыжелое портмоне. В нем было на десять рублей бумажками и рубля на три мелочи. Агафья, крадучись, пересчитала деньги, прикопленные несколькими годами подневольного житья, и тут же ей вспомнилось:— Кабы не этот рыжий дьявол, было бы шестнадцать рублей!.. Эх, мазурики!Воспоминание это относилось, конечно, к городовому, который, заняв у Агафьи три рубля и поклявшись перед образом, что на будущей же неделе женится, мало того что не женился и не отдал денег, но даже с тех пор и не показывался на глаза.— Без них и лучше! По крайности имение целое будет! — вздохнула Агафья, пересматривая свои капиталы.Сперва кухарка отложила на кровать синенькую с твердою решимостью в глазах, но через минуту сердце ее сжалось тоской. Она жалобно посмотрела на пятирублевую бумажку, словно бы, расставаясь с ней, она расставалась с любимым ребенком изо всего семейства.— Довольно с него и трех! — блеснуло в агафьиной голове, и кухарка положила пятирублевую бумажку обратно в портмоне.Бережно уложив имение и замкнув сундучишко, Агафья положила зелененькую в карман и несколько робко вошла в комнату Ворошилова.— Николай Николаич. А что я вам скажу? — начала Агафья.— А что, Агафьюшка? — спросил Ворошилов.Кухарка опять заметалась и стала снова без пути скрести пальцами о стену.— Я бы вас, Николай Николаич, попросила… (Тут Агафья поперхнулась, точно у нее кусок в горле засел.) Я говорю, Николай Николаич, что так как теперича… Но только вы… (Агафья решительно стала заикаться, и ее добрые глаза моргали без зазрения совести.) Зачем же быть гордыми? Я, то исть, от сердца… И сам господь бог повелел… Возьмите вот три рубля! — наконец выговорила старуха и, вся покрасневшая, подала дрожащей рукой бумажку Ворошилову.Молодой человек ничего не сказал, только пожал агафьину руку и заметил спустя несколько времени:— Спасибо, Агафья. Только, чай, у вас у самой не густо денег?— Есть еще. Только вы, Николай Николаич, не обидьте. Отдадите, когда бог поможет.Капли пота струились по лицу кухарки, когда она вышла из комнаты к себе на кухню. Точно она какое-то трудное дело свершила. Но, свершив его, — она боялась, что Ворошилов откажется, — она повеселела и весь остальной день сносила хозяйкину воркотню, не огрызаясь, хотя огрызаться была мастерица, и даже вычистила маленькому хозяйскому сынишке башмаки, что делала крайне редко и что свидетельствовало о ее добром расположении духа.Ворошилов ходил из угла в угол и только повторял:— Экая деликатная! И откуда только набралась она этой тонины!Потом подошел к столу и заглянул в свою расходную книжку. В ней было изображено следующее:
Расходы (примерные) на ноябрь.
Матушке отослать 5 р.За квартиру 6 “На стол 5 “Фуражку новую 1 “Сапоги 3 “На покупку книг 3 “Четверку чаю — 25 к.Три фунта сахару — 50 “Стирка белья — 75 “Табак и гильзы — 75 “За чтение в библиотеку — 50 “Уплатить долгу 2 -Разные расходы 3 -—Итого . . . . . . . 30 р. 75 к.
— Надо сократить расходы! Эх, кабы Буковнин дал сегодня денег! — подумал молодой человек.Немного спустя Ворошилов шел на урок, на Английский проспект. Дождь не унимался и заставлял молодого человека прибавить шагу. Через час Ворошилов позвонил у дверей квартиры Петра Ивановича Буковнина. II Семейство Буковниных сидело еще за самоваром, когда в столовую вошел Ворошилов. Петр Иваныч — пожилой господин, лет сорока пяти, в халате, с сигарой в зубах, поспешил приветливо пожать Ворошилову руку и добродушно пригласил его выпить чаю.— На дворе холодно. Вы, Николай Николаевич, верно, озябли, — заметил он и обратился к жене:— Соня! Налей-ка поскорей Николай Николаевичу чаю…Молодая и красивая брюнетка в белом пеньюаре налила чаю и, подавая молодому человеку, улыбнулась и сказала:— Смотрите, не обожгитесь. Горячий!..— Не обожгусь!..— Ну, батенька, каково мои гвардейцы успевают? Только вы не хвалите их, а правду говорите.Два маленькие мальчика — сыновья Буковнина — посмотрели на Ворошилова и покраснели.— Небось, заранее стыдно, что Николай Николаевич побранит? — засмеялся Петр Иванович.— Ничего. Учатся хорошо, — ответил Ворошилов.— Ну, а Соня как?.. — спросил Буковнин.— Софья Ивановна только присутствует при уроках…— И меня, Pierre, в ученицы записал?.. — надула губки молодая дама.— Усердна уж очень стала… Видно, охота учиться! — несколько сухо сказал муж.Ворошилов хотел было ответить, что Софья Ивановна не учится, а только ему мешает, но промолчал и усердно допил свой стакан.Через несколько времени дети с Ворошиловым пошли в классную комнату. Скоро туда пришла и Софья Ивановна.Ворошилов и не подозревал, что имел несчастие понравиться молодой женщине. Правда, он несколько удивился и даже сконфузился, когда, месяца три тому назад, Софья Ивановна пришла в классную комнату и просила позволения присутствовать при уроках. “Верно, от скуки”, — подумал Ворошилов и спокойно продолжал урок. Но, когда Софья Ивановна и на следующий день пришла в классную, Ворошилов даже несколько осердился. “Чего ей надо? Уж не за благонамеренностью ли уроков наблюдать?” Но барыня продолжала аккуратно приходить на уроки и сидела очень смирно. Мало-помалу Ворошилов привык к присутствию молодой женщины и не обращал на нее внимания.Раз только он заметил, что молодая женщина на него пристально смотрит. Он взглянул на нее. Она сконфузилась.Что-то неопределенное, не то насмешка, не то сочувствие, промелькнуло у Ворошилова.“Какой красивый однако этот учитель!” — подумала Софья Ивановна.И молодая женщина стала мечтать далее. Конечно, мечты эти касались молодого человека. Софья Ивановна мысленно сравнивала красивую молодую фигуру Ворошилова с толстым, не совсем уклюжим, седоватым Петром Ивановичем и находила, что Ворошилову было бы лучше на месте Петра Ивановича. “Если б его одеть в мужнин мундир да повести на бал, он бы произвел впечатление… Экие у него густые волосы!”— Да не так! — раздался голос Ворошилова, внимательно следящего за задачей. — Ну, помножьте дробь на дробь. Как помножить дробь на дробь?..— Надо числителя одной дроби помножить на знаменателя другой… — запищал мальчуган.“Все дроби на уме. Экий медведь! На меня и не смотрит!” — подумала Софья Ивановна.Ворошилов поднял голову, встретился со взглядом молодой женщины и невольно проговорил про себя:— Чего она все…И продолжал рассказывать о дробях. Впрочем, искоса раза два взглянул на молодую женщину.“Хороша!” — промелькнуло у него в голове.— Что же дальше будет? — спросил он у ученика.Брюнетка улыбнулась, точно этот вопрос относился к ней.“В самом деле, что ж дальше будет? — подумала она. — А ничего. Отчего ж и не пококетничать с этим медведем?” — пронеслось в ее хорошенькой головке.
Ворошилов хмуро сидел за уроком, а Софья Ивановна, как нарочно, все улыбалась да шутила.— Отчего вы все моих пасынков мучите, Николай Николаевич?— Как мучу?..— Да так. Все уроки да уроки. Вы бы что-нибудь веселей умножения рассказали.— Петр Иванович мне не за сказки деньги платит! — проговорил Ворошилов и продолжал занятия.Софья Ивановна несколько времени помолчала и потом спросила:— Неужто, мосье Ворошилов, у вас все математика на уме?— Нет, не все!..— А я думала, что только математика! — проговорила молодая женщина и рассмеялась.“Кокетничает! — подумал Ворошилов… И если муж ревнив…”— Впрочем, я уйду… я вам мешаю! — снова начала Софья Ивановна.— Да. Время на разговоры уходит…— Ну, я буду сидеть смирно… Дети! И вы сидите смирно и слушайте ученого человека.Когда кончился урок и Ворошилов было хотел уходить, Софья Ивановна остановила его и сказала:— Куда ж вы, уж бежать?И так ласково взглянула на него.— Пора домой! — отвечал молодой человек и снова подумал: “А ведь хороша эта кокетка!”Ворошилов шел домой недовольный. Во-первых, у Петра Ивановича он не спросил денег — как-то не пришлось, — а во-вторых, вместо математических выкладок, которые предстояло ему сделать дома (он был студент математического факультета), в голову его лезла “все несообразность”, как он в сердцах назвал образ красивой женщины, закрадывавшийся, помимо его воли, в голову.— Экий я глупый! Ну что изо всего этого выйдет? — поставил он себе ясный вопрос, придя домой.И в тот же вечер отвечал на него, рассмеявшись:— Всего верней, что добрейший Петр Иваныч откажет мне от урока, и тогда опять зубы на полку… Надо держать ухо востро!..В тот же самый вечер Петр Иваныч, сидя за вечерним чаем, очевидно, был не в духе и косо глядел на жену. Сперва он, было, ничего не хотел ей говорить, но наконец не выдержал и сказал:— Соня!.. Неужели тебе не надоело сидеть в классной?..— А это тебе мешает, Pierre?— Это мне, Соня, не нравится!..— А отчего? позвольте вас спросить, — улыбнулась Софья Ивановна.— Оттого… — сконфузился Петр Иванович, — оттого… Ну, я этого не хочу!..— Опять сиена ревности? — подсмеялась жена.— И ты не будешь сидеть, или я откажу Ворошилову! — вспылил Петр Иваныч и, отодвинув стакан, быстро встал со стула и поплелся в кабинет, где долго просидел, задумавшись. III На другой день Ворошилов сидел на уроке суровей обыкновенного и, когда явилась Софья Ивановна, он ей поклонился и затем ни разу на нее не взглянул. Когда она спросила его: “отчего он такой сердитый?”, он довольно сухо ответил, что не совсем здоров, и продолжал объяснять ученикам положение городов на карте. А Софья Ивановна, как нарочно, облокотилась на руки и упорно глядела на Ворошилова.
1 2