Она могла бы написать, что полюбила другого. Ведь они перед женитьбой дали друг другу слово сказать, если кто из них разлюбит. И как он с ней был откровенен. Как доверчив. Как старался исполнить малейшие ее желания. Ничего не жалел. Работал, как вол, для нее. Сколько тратил на нее! Напрасно он взволновался… Из-за этого и пошла кровь. Надо беречься. Еще пять дней, Леля приедет, и он убедится, что подозрения нелепы… Они призраки больного…”И Неволин беспокойно подумал, что новое лекарство еще не принесли. Шварц сказала, что через четверть часа принесут.— Свиньи! — внезапно раздражаясь, прошептал Неволин, взглянув на часы, и позвонил.Прошла минута.Ему казалось, что его все забыли. Нарочно никто не идет. А ведь, кажется, хорошо платит Берте.Неволин снова звонил.Берта, только что оторвавшаяся от уборки соседней комнаты, торопливо вошла и, приветливо улыбаясь при входе к жильцу, спросила:— Что угодно?..— Лекарство! — раздраженно спросил Неволин и злыми глазами смотрел на молодую, румяную и сильную горничную с вспотевшим озабоченным лицом.— Сейчас пойду.— Не могли сходить… Это что же?..— Но, monsieur, я не виновата. Аптекарь сказал, что лекарство может быть готово через двадцать минут… А двадцати не прошло…— Это бессовестно со стороны аптекаря… Не правда ли?.. Прошу вас, сию минуту идите… Только подайте платок… О, господи!..И Неволин сердился на Берту и за то, что она здорова, и за то, что она, казалось, безучастна к нему и улыбается, как и госпожа Шварц, лицемерно.“И вообще люди большие эгоисты и думают только о себе. Он не такой эгоист! — с наивной уверенностью подумал Неволин и вспомнил, как он заботился о Леле, как сидел целую ночь, когда она захворала.Обозленный, он уже мысленно упрекал теперь жену и словно забыл, что она “золотое сердце” и как ухаживала за ним, когда он заболел.И внезапно проговорил:— Это подло!Ему хотелось плакать и от обиды, и от нетерпения поправиться, и от нового злого чувства к женщине, которую так особенно сильно любил, как это казалось.Через несколько минут Берта, обливавшаяся потом, принесла лекарство и сказала, улыбаясь добрыми круглыми глазами:— Бежала… Теперь примите, и вам будет лучше!Он поблагодарил Берту и заискивающе попросил скорей развести один порошок в рюмке с водой. Он нетерпеливо смотрел, как она это делала. Один вид нового лекарства словно бы гипнотизировал его и внушал уверенность, что порошок поможет.И как только он выпил до последней капли полрюмки, ему стало сразу легче. Мокрота не душила. Дышать было свободнее. Свист из груди не вылетал.— О, благодарю вас, Берта! Идите… Мне ничего не нужно!Берта ушла, скрывая под обычной приветливой улыбкой жалость к этому несчастному умирающему господину.Неволин смягчился. Берта уже не казалась такой безучастной к нему. И Леля, разумеется, не так виновата, и он напрасно ее подозревает. Через пять дней она приедет и будет сидеть безотлучно при нем.“О, теперь я поправлюсь!” — уверенно подумал Неволин.И, закрывая глаза, охваченный радостным чувством какой-то необыкновенно счастливой сонной грезы, заснул, широко раскрыв рот.Сонный порошок подействовал быстро. IX Известие хозяйки о том, что Неволину, по словам врача, не протянуть и недели, и что жена прислала телеграмму о новой отсрочке, вызвало в Ракитине быстрое решение: вызвать жену к умирающему мужу.Пусть хоть умрет верующим в нее “влюбленным дураком”!Ракитин жалел “дурака” и обижался за него, как мужчина, который не дался бы в такой обман. Жена Неволина возмущала Ракитина. Но в то же время ему хотелось познакомиться при исключительных условиях с этой хорошенькой, “проблематической барынькой”, как поспешно уже зарисовал ее Ракитин в своем представлении.Он изучит “интересный тип”. Недаром он быстро отгадывает женщин и до сих пор пользуется успехом у них. А теперь сердце его кстати было свободно.Ракитин помнил адрес. Неволин не раз о нем говорил Ракитину, когда приглашал его навестить их зимой.И, подписав “срочная”, Ракитин составил следующую телеграмму:“Если хотите застать мужа в живых и облегчить последние его минуты, немедленно выезжайте. Соблаговолите срочно телеграфировать больному о выезде”.“Небось, прикатит после такой телеграммы, и бедняга дождется наконец свою мадонну!” — мысленно проговорил Ракитин и вышел.С телеграфной станции Ракитин ушел довольный. Последние дни около бедняги Неволина будет любимая жена. И, разумеется, не хотел бы себе сознаться, что очень доволен своим добрым делом и потому, что увидит эту возмущающую его бессердечную женщину, будет часто с нею вместе в комнате умирающего и провожать на прогулках.Эта программа уже пробегала в голове Ракитина, когда он возвращался в пансион, взглядывая на проходящих молодых женщин с любопытством.У решетки сада пансиона Ракитина остановил молодой красавец англичанин в светлой фланели и, приподнимая фетр, обмотанный кисеей, любезно спросил:— Как здоровье вашего соотечественника?— Плох! — с умышленной резкостью ответил Ракитин.— О-о-о! Но, надеюсь, еще протянет?— Пяти дней не проживет! — резко и насмешливо ответил Ракитин.Молодой человек, казалось, не считал нужным заметить резкий и явно насмешливый тон Ракитина.Он снова значительно протянул свое: “о-о-о!” и с спокойной и вежливой настойчивостью прибавил:— Извините, что задерживаю. Позвольте один вопрос?— Позволяю.— Жена вашего бедного друга приедет?Ракитина взорвало.Он в упор взглянул в светлые, добродушно-спокойные глаза англичанина.“Экая уверенная молодая скотина!” — подумал Ракитин и с дерзкой насмешкой сказал:— Не приедет!— О-о-о!— Вы пари проиграете!— Благодарю вас. Очень жаль! — невозмутимо вежливо промолвил молодой человек.И, приподняв фетр, вышел на улицу, по-видимому, несколько недоумевающий такой резкости русского писателя.А Ракитин, обрадованный, что оборвал высокомерного англичанина, торопливо направился в пансион.В коридоре он встретил Берту.— Больной все еще спит?— Только что проснулся.— В постели?— Приподняться хотел и не мог…— Сиделки еще нет?— Нет…— О, сейчас придет… сейчас придет! — проговорила откуда-то появившаяся хозяйка. — Я уж была у одной особы… Но только дорого спрашивает… Десять франков в сутки на всем готовом… Это будет стоить пять франков у меня… Самая дешевая цена… Угодно переговорить с особой?.. Верно, и предупредите бедного Неволина?Ракитин не спорил о цене, хотя и понимал, что хозяйка делает свой гешефт. Да и неловко, казалось ему, было торговаться.“Ну и черт с тобой!” — мысленно промолвил Ракитин и, улыбаясь лукавыми своими глазами, сказал:— Надеюсь только, что ваша особа не наведет на больного уныния?— Простите… Я не совсем понимаю… Чем может навести уныние сиделка, которую я рекомендую? — не без достоинства проговорила госпожа Шварц и приготовилась обидеться в качестве “слабой женщины”.— Разве не понимаете, милая госпожа Шварц, чем сестры милосердия удручают?..Ракитин рассмеялся и продолжал:— Да своим торжественно-участливым видом, точно хочет сказать: мне жаль умирающего. Или — что, пожалуй, еще хуже — обладает такой наружностью, что больной будет волноваться от раздражения.О, она поняла. Она и не могла подумать, что такой знаменитый писатель мог считать госпожу Шварц совсем глупой. Она, слава богу, понимает, как важно для больного видеть около себя успокаивающее, приятное лицо. Это важно не только для больных, но — осмелится выразить свое мнение — и для здоровых. И она не держит в своем пансионе уродов-горничных.— Это мое правило! — не без гордости прибавила хозяйка.— Недурное правило, госпожа Шварц. Но сиделка?..— Будьте спокойны за вашего соотечественника… Последние его дни не будут омрачены… Особа очень милая женщина… лицо самое располагающее и внушающее доверие… Правда, она не первой молодости, ей за тридцать, но моложавая, сильная и симпатичной наружности, вполне приличная дама… Как раз лучший возраст для своей тяжелой обязанности… Ведь для тяжкого больного и не нужна молодая сиделка… Только могла бы стеснить… не правда ли?Ракитин, конечно, согласился.— О, бедный Неволин будет доволен своей сиделкой. Она любит свое дело милосердия… понимает, что больные капризны и раздражительны, и ни лицом, ни манерами, ни разговором не раздражит, а, напротив, успокоит больного…И хозяйка значительно прибавила:— Я тоже наблюдала больных… Приходилось!.. Так я буду ждать вашего приказания…И, любезно поклонившись, хозяйка величественно направилась в одну из комнат, слегка повиливая своими широкими бедрами.Когда Ракитин вошел в комнату Неволина, пропитанную запахом лекарств, и увидел неподвижную черную голову, землисто-бледное лицо и лежавшую на одеяле длинную исхудалую руку, Ракитин точно увидел покойника.Он невольно поморщился, вдруг стал серьезен и, тихо подходя к кровати, как-то съежился, опустил голову и будто стал меньше ростом, словно стараясь скрыть перед Неволиным, как он высок, плотен, крепок и цветущ.И, смягчая свой крикливый голос, тихо, без обычной подбадривающей веселости, ласково проговорил:— Ну, как дела, Валерий Николаич?Осторожно, тая брезгливое чувство, слегка пожал руку Неволина и присел на стул около кровати.— Спасибо, что навестили, Василий Андреич! — обрадованно ответил Неволин. — Вернэ прописал новое лекарство, и я чувствую себя гораздо лучше… Только слабость… Завтра встану…И, внезапно показывая раздражение более, чем его было, прибавил:— А эта свинья-хозяйка… вообразите, Василий Андреич.— А что?— Предлагала ехать в Петербург… Точно сбыть меня хочет… Будто я могу умереть в ее пансионе. Но я еще не собираюсь, кажется, умереть. Катар — не туберкулез. Вернэ не врет! Да я сам знаю! — вызывающе и возбужденно говорил Неволин.— Хозяйка и не думает.— Зачем же предлагала ехать в Петербург?— Вы получили телеграмму… Хозяйка, верно, подумала, что Елена Александровна не может скоро приехать. Ну и подумала: вы к ней поедете.— Разве… Но зачем я поеду?.. Это глупо… Действительно, вы предугадали вчера, Василий Андреич… Сегодня жена не приедет… Невозможно было… Сама прихворнула… ничего особенного, — сочинял Неволин. — Но через пять дней можно выехать… Непременно приедет!— А быть может, и раньше выедет. И мне кажется, что так и будет. Прихворнула… испугалась и добросовестно предупредила… А увидит, что пустяки, и прикатит…— Вы предполагаете?..— Уверен. Женщины мнительны…— Да… да… Леля мнительна, — обрадованно проговорил Неволин.Он помолчал и возбужденно прибавил:— И знаете что?..— Что?— Я рад, что вы увидите жену…— Надеюсь, на днях.— И тогда… Вы мало наблюдали хороших женщин…— Верно, легче описывать отрицательные, чем положительные типы.— А познакомитесь с женой… и опишете положительный тип… Непременно… Не думайте, что говорит ослепленный глупый муж… Сегодня и я подло усомнился в ней, и знаете почему?— Почему?— Нашло омрачение… Во мне какой-то злой зверь заговорил, и мне показалось, что Леля меня обманывает…— Просто галлюцинации больного…— Разумеется… галлюцинации… Разве я имею основание не верить… Выслушайте, Василий Андреич, и вы поймете, что не имею никаких оснований. Ни малейших!Неволин проговорил эти слова взволнованно, с порывистым, страстным и тоскливым возбуждением трусливого человека, в котором еще тлело подозрение. Он желал, чтобы его не было и не могло быть, и чтобы Ракитин, писатель, скептик и циник, смеясь рассказывавший, что давно разошелся с женой для общего их удовольствия, и, по-видимому, большой ухаживатель, — убедился, что он не обманутый муж, и, главное, убедил в этом того, который так горячо, казалось, говорил о том, что нет никаких оснований для постыдного подозрения.Тогда он не будет напрасно волноваться в ожидании приезда… Или… по крайней мере, проверит словами Ракитина свои подозрения.И, тая про себя лукавство, с особенной ласковостью просил:— Не откажите в просьбе скучающего больного, Василий Андреич! Мне так хочется поговорить о жене именно с вами. Вы такой умный человек. Так много видели, испытали, наблюдали… Что для такого, как я, обыкновенного среднего человека многое, быть может, темно… для вас — ясно…“Ишь лукавит! Прозрел наконец. Усомнился в своей хорошенькой мадонне и ищет эксперта. Так я и отравлю последние его дни!” — с чувством негодования подумал Ракитин.И, забывая, что он собирается на глазах умирающего мужа “изучать проблематическую барыньку”, Ракитин даже почувствовал удовлетворенность порядочного человека. Ведь, благодаря ему, Неволин умрет на руках любимой жены верующим, что она любит.— Только много говорить, пожалуй, и вредно… А, Валерий Николаич?.. Того и гляди, еще взволнуетесь… А вам надо скорей поправиться… А то жена приедет, а вы валяетесь, — проговорил Ракитин.— Мне не вредно говорить… Ей-богу, не вредно… Вернэ позволяет. Он и курить позволяет… И есть все позволил… И я чувствую себя отлично… И отчего волноваться… Или вам некогда?.. Писать хотите?.. Или надоело со мной сидеть?..— Писать еще успею… И ничуть не надоело… Я с удовольствием послушаю вас, только смотрите, устанете… отдыхайте!.. — сказал Ракитин.“Ведь теперь ему все можно! Пусть рассказывает!” — подумал Ракитин и стал смотреть в блестящие, оживившиеся глаза Неволина.И Неволин начал:— Да… Я человек и порядочный… И так подло заподозрить. И кого?.. Вы увидите скоро жену, Василий Андреич… Знаете ли, неловко хвалить жену!.. Но у меня нет прилагательных слов… Я так счастлив… Три года ни тени облачка… И не иллюзии… сейчас узнаете… И вдруг было подозрение. Положим, одно мгновение… Вы сказали: галлюцинации. Хорошо. Но ведь и мгновение… жестокость. Вы писатель, сердцевед… Разве возможно порядочной правдивой женщине писать нежные письма и… обманывать?“Конечно, возможно… Или ты даже не слыхал”, — подумал Ракитин.И уверенно проговорил:— Разумеется, невозможно.— И главное, когда можно и не обманывать… Ведь вы не поступите так с любящей вас женщиной…“
1 2 3 4 5 6 7