Она назвала Протаса Ивановича “Пролазом Ивановичем” и даже выказала арифметические способности, начавши перечислять, сколько дяденька “срывает” в год разных дополнительных сборов. То же и относительно подчиненных дяденьки она далеко не была того мнения, чтобы они поступали честно и благородно. “Отчего это “некоторые” (и при этом Агафья Тихоновна довольно ехидно взглянула на скромного молодого человека), уезжая на службу, с позволения сказать, без сапог и получая – “мы знаем, какое жалованье!” – годика через два дарят женам черно-бурых лисиц и покупают брильянты… Небось на жалованье?!?”
Но ядовитой статской советнице не дали продолжать. На нее напали со всех сторон, и кто-то прямо выпалил, что она имеет “личности” против дяденьки.
– Она за сына хлопотала, а Протас Иваныч, при всем желании, не мог определить сынка ее! – говорила мне под шумок одна молодая родственница. – Ты ведь знаешь, какой оболтус ее сынок? Идиот совсем! До пятидесяти сосчитать не может. Дяденька принужден был отказать, вот она и злится на дяденьку!
Несмотря на протесты, статская советница продолжала, однако, отбиваться. То и дело с ее уст срывались ехидные замечания насчет “Пролаза Ивановича”. И даже – о святотатство! – легенду об огурце она норовила объяснить совсем иначе…
Солидный молодой человек, однако, успел утишить бурю, пошептавшись с тетенькой Агафьей Тихоновной. Что такое он шептал, бог его знает, но только Агафья Тихоновна усмирилась! После сказывали, что он ей обещал подарить персидскую шаль, приобретенную им по случаю. Надо тут заметить, что почти все предметы ввоза приобретались в этой компании “по случаю” и, таким образом, “случай” был хорошим подспорьем по хозяйству.
К концу ужина, когда вина, приобретенные тоже, разумеется, “по случаю”, внесли еще большее оживление, скромный молодой человек, сидевший рядом со мной, значительно подпил; на Митеньку вдруг напала какая-то отвага, и он счел своим долгом высказаться. Во-первых, он заявил о своих гражданских чувствах, хотя в них никто не сомневался, и объявил громогласно, что он истинный патриот. Затем стал рассказывать, как он живет в своей провинции. У него и повар и лошадки резвые, дом – полная чаша, жену он балует, маменьке служит подпорой, вообще живет как “порядочный человек”.
– И на черный день кое-что прикапливаем! – прибавил он горделиво в заключение.
– Видно, дешево жить?
– Дешево не дешево, а жить там хорошо. Можно жить, братец!
– Доходцы есть?
– Есть-таки и хорошие доходцы!..
Испробовав вин разных сортов, сосед мой окончательно вошел в азарт. Глаза его загорелись плотоядным блеском, когда он стал пояснять мне, какие у них доходцы. Мне казалось, что он хвастал, фамильярно обращаясь с цифрами, и тогда он, несколько даже обиженный, что я не верю ему, входил в подробности и хвалился, как все это у них правильно и хорошо организовано, совсем на коммерческом основании. Притом он ни разу не упомянул слова “взятка”, а говорил лишь о “комиссии”, о “соглашении” и тому подобном. Чем более он рассказывал, тем более оживлялся и бахвалился.
– Прежде не то еще было! – проговорил он, видимо довольный произведенным впечатлением.
– Неужто?
– Это, братец, целая поэма… Тогда в два-три года можно было, при случае, нажить огромное состояние… Например, если партия фальшивых ассигнаций или…
– Но как же дяденька?.. – перебил я, – ведь у него таблицы?
– Таблицы?! – засмеялся Митенька пьяным смехом. – Как же, как же! Дяденька превосходный человек, но тут у него гвоздь! – показал он на свой лоб. – Таблицы?!. Мы над этими таблицами много смеемся. Ведь у нас, братец, жизнь, а не таблицы!
И он снова разразился самым паскудным смехом.
Я вспомнил, что этот скромный молодой человек в дяденькиной “таблице нравственности” значился под лиловым кружком, и, признаться, пожалел дяденьку…
– Мы очень ценим дяденьку! – продолжал молодой человек, – очень ценим и никогда не подведем его, нет! У нас все довольно остроумно устроено…

IV

Месяца через два после этого разговора пронесся зловещий слух о грандиозном хищении в ведомстве, где служил дяденька; говорили, что прикосновенных накрыли. Вскоре слух этот попал и в газеты; по словам корреспондентов, обнаружилось нечто действительно колоссальное. В Коломне и Песках наступила паника.
Все родственники ходили как ошалелые; многие отправились пешком к Сергию …пешком к Сергию… – Имеется в виду Троице-Сергиевская пустынь в 15 верстах от Петербурга.

излить горе в молитве; нечего и говорить, что все сочувствовали Протасу Ивановичу, бранили этих “подлецов”, забывших бога, которые подвели дяденьку, и горько сожалели, что теперь, пожалуй, многим из них не придется приобретать “по случаю” разных необходимых предметов по хозяйству. “Как-то теперь будет жить дяденька?.. Он ведь себе ничего не прикопил! Бессребреник ведь дяденька!” Но ехидная статская советница и при таких обстоятельствах не удержала своего языка.
– Пролаз-то Иваныч не прикопил? – заметила она. – Он-то?!
И, задыхаясь от волнения, словно боясь, что ей не дадут говорить, она начала перечислять, сколько “урвал” дяденька разными подъемными, пособиями, остаточными и так далее, и заключила свою ехидную речь восклицанием: “Пролаз Иваныч не пропадет… не таковский!”
Я отправился к дяденьке Протасу Ивановичу узнать правду. Вхожу в кабинет. Он шагает быстрыми, нервными шагами, взволнованный, расстроенный. Увидав меня, он остановился, протянул руку и остановил на мне свой взгляд. Какое-то недоумение стояло в этом взгляде маленьких глаз, в чертах этого мясистого, широкого лица.
– Кто бы мог этого ожидать! – проговорил он наконец. – Кажется, у меня сосредоточены все сведения… (Он указал рукой на стену, покрытую картами и таблицами.) И вдруг… Подлецы!
Я не знаю, закралось ли в его гениальную голову чувство недоверия к таблицам, или какая-нибудь новая “предупреждающая” таблица озарила его мозг, но только он поник головой и несколько времени молча стоял перед этими таблицами, скрестивши руки, как Наполеон на статуэтках.
– Кажется, я должен был служить им примером! – с горечью проговорил дяденька. – Я действовал честно, и эти подлецы меня подвели, а еще родственники! Ты знаешь, Митенька один из главных мошенников? Митенька, которого я в люди вывел!
Он разразился гневом и обещал никого не пощадить. Себя он считал невинной жертвой.
Дяденька Протас Иванович в самом деле был поражен. Слишком уж грандиозное было хищение; практиковалось оно давно и было организовано по всем правилам мошеннического искусства. А не он ли был уверен, что уничтожил хищение и завел настоящие порядки? Не он ли выдумывал таблицы, даже осуществил мою мысль о диаграмме нравственности и писал грозные послания к подчиненным коринфянам? …писал грозные послания к подчиненным коринфянам? – то есть обличал и наставлял своих подчиненных на путь истины, подобно тому, как это делал апостол Павел в своих посланиях к членам христианской общины Коринфа.

По поводу этих посланий некоторые газеты даже пришли в умиление и прозрели новую эру. Не он ли, в начале своей деятельности, показал пример на двух чиновниках, повинных в лихоимстве? Не он ли ежегодно получал подъемные, чтобы лично удостовериться, везде ли порядок и правда, везде ли то самое, что показывали ему таблицы?.. Он ездил, осматривал, одобрял и вдруг приходится стукнуться крепким лбом в стену и увидать в один прекрасный день – и то по указанию других, – что все это здание с таблицами, циркулярами, экзаменами и прочим и прочим, выводимое с любовью и гордостью, – построено на песке и оказывается вполне гнилым и никуда негодным… Хищение не только не было им уничтожено, но как будто нагло смеялось в глаза и говорило:
“На-ко съешь!”

Примечания
ДЯДЕНЬКА ПРОТАС ИВАНОВИЧ

Впервые – в сборнике “Современные картинки”, СПб., 1892, с подзаголовком: “Из прошлого”.
Основой для рассказа послужил один из очерков цикла “Картинки общественной жизни”, напечатанный в журнале “Дело”, 1882, за подписью: Откровенный писатель.

Л.Барбашова



1 2 3