Мост трещал и гнулся. Чиновники лупили овец по головам длинными шестами и на минуту заставляли стада задерживать бег. Потом шесты поднимались, как шлагбаумы, и овцы вновь устремлялись на город рыжим потоком. Так, задерживая овец каждую минуту, чиновники на глаз прикидывали число скота.
Киргизы, дабы сбить чиновников со счета, отжимали их к ветхим перилам моста крупами злых лошаденок.
Пыль неслась над Уралом подобно пожару. Рев и топот стад сотрясали саманные дома. Перегон скота гурьевские жители считали столь же неустранимым несчастьем, как наводнение или пожар. Сотни верблюдов, пугаясь моста, громоздили на подходах к нему тяжелые заторы и водоворотом вращались вокруг упрямых вожаков. Жадные старухи ползали под брюхами верблюдов, собирая трясущимися руками верблюжий помет. То были торговки кизяком.
Библейского вида старцы, повязав ситцем головы, возвышались на верблюдах в куче разно-цветного тряпья и моргали кровавыми глазами,- тысячи верст кочевий выжгли их зрачки, а лица превратили в мешки из перегоревшей кожи.
Пустыня переливалась через город с бухарского берега на европейский, неся с собою глинис-тую пыль, рыжий цвет опаленной шерсти и жажду. Стада долго сосали грязную уральскую воду желтыми от полыни губами.
- Ветхозаветное зрелище! - усмехнулся лейтенант Жеребцов, выйдя из шлюпки на берег.
Он окончил опись берегов Каспийского моря и на обратном пути зашел в Гурьев, дабы повидать поселившегося там почтенного и сурового путешественника Карелина. До Карелина у Жеребцова было важное дело. Корвет стал на якорь около устья Урала, где ему преграждала путь песчаная отмель.
Шлюпку окружили угрюмые туземцы. Жеребцов поднял воротник морской тужурки, стираясь предохранить от пыли снежной белизны рубаху, и спросил ближайшего туземца:
- Знаешь Карелина?
- Никак нет,- ответил туземец.
- Григория Силыча Карелина, путешественника?
- Да как же! - обрадовался туземец.- Какой наскрозь прошел киргизскую сторону? Как не знать!
- Сведи к нему.
Жеребцов шел, осматриваясь по сторонам.
Дома из серого кирпича и глины лежали кособоко, как умирающие старухи. Пахло ржавой рыбой и куриным пометом, ветер порошил глаза всяческим сором, в каком было изрядное количество куриного пуха. Старухи сидели на порогах и вычесывали ленивых молодух.
"Ну и выбрал старик местечко для обитания!" Жеребцов пожал плечами: пристрастие Карелина к здешним унылым пустошам казалось неестественным. Жеребцов вспомнил о Кара-Бугазе: "Какая дрянь здесь и какая торжественная, подлинно девственная пустыня лежит почти рядом!"
Туземец привел Жеребцова на окраину города, к Уралу. В поливных садах, где под деревьями не было травы, а одна утоптанная ногами глина, лязгали погнутыми ведрами чигири*, выпрасты-вая в арыки желтую жижу. Сонные волы с завязанными глазами вращали их с терпением рабов.
* Чигирь - приспособление в виде большого колеса с черпаками для подъема воды из рек в оросительные каналы. (Прим. автора.)
Туземец остановился около дощатого серого дома, окруженного осокорями, и, попросив предварительно набить трубку, сказал:
- Тут!
Жеребцов постучал. Он шел к Карелину, зная, что человек этот строптив и чудаковат, и вместе с почтительностью перед исследователем, отважившимся пересечь смертоносные области Азии, испытывал некоторое стеснение.
Слуга-киргиз ввел его в кабинет, где прочно устоялся прелый запах табака и кожаных фолиантов. Жеребцов сел, разглядывая чучела степных зверей, и внезапно почувствовал все легкомыслие того дела, по какому он пришел к Карелину.
Карелин вышел с несвойственной его тучной фигуре поспешностью и протянул Жеребцову старческую пухлую руку. Серые его глаза быстро взглянули из-под дымчатых очков. Серая борода разлетелась веером по серой плотной куртке.
- Рад,- сказал он глухо,- благополучному возвращению вашему из трудного плавания.
Жеребцов поклонился.
- Слышал, что на корвете своем вы обошли побережья Кара-Бугаза. Весьма интересуюсь подробностями.
Рассказ свой Жеребцов окончил в сумерки, когда сквозь табачный угар, застилавший комнату, запылали за окнами несметные костры по берегам Урала: то кочевники отдыхали после пустыни, окружив город пыльными становьями.
- Насчет залива Кара-Бугазского,- отважился наконец вымолвить Жеребцов,- я имею предложить правительству дерзкий проект.
Карелин ничего не спросил, только скрипнул креслом и поправил очки.
- Поскольку,- продолжал Жеребцов,- Кара-Бугаз вредоносен, надлежит прекратить его существование как обособленного залива и превратить в озеро, перегородив узкий пролив дамбой. Сооружение сие обойдется казне недорого, благо киргизу платят за работу гроши.
- А какие,- протяжно спросил Карелин,- а какие, милейший мой лейтенант, имеете вы основания, чтобы полагать залив Кара-Бугазский столь вредоносным? Какие?
Последнее слово он выкрикнул, после чего сердито заерзал на кресле.
Жеребцов опешил. Не тот ли самый Карелин писал, что Кара-Бугаз является местом таким же бесплодным, как, к примеру, луна? К чему же этот сердитый вопрос и гневный блеск глаз за жестяными очками?
- Сейчас сообщу,- промолвил Жеребцов и загнул один палец.- Залив поглощает множество воды из моря, исчезающей в нем, как в прорве. Сие обстоятельство вам хорошо известно. Известно вам также, что уровень моря медленно падает, грозя прекратить в некоторых местах судоходство. Причиной этого бедствия служит залив Кара-Бугазский.
- Раз.- Карелин вслед за Жеребцовым загнул большой пухлый палец.
- Два,- ответил Жеребцов и загнул второй палец,- рыбные богатства нашего моря из года в год скудеют. В Кара-Бугазе видел я несметное множество мертвой рыбы. Полагаю, что прекраще-ние природного истребления рыбы и мальков в случае закупорки залива сулит значительные выгоды государству.
- Все? - спросил нетерпеливо Карелин.- Много ли вы видели мертвой рыбы?
Жеребцов покраснел: он не привык, чтобы ему не верили.
- В иных местах люди мои насчитывали до полутораста рыб на каждые десять саженей берега. Мертвая рыба скопляется в таком изобилии, что чайки выклевывают у нее только глаза, пренебрегая мясом, и со всем тем нигде еще не видывал я чаек таких ленивых и объевшихся. Разрешите закончить: отделение залива создаст новое соляное озеро чрезвычайной величины. Вот и все.
- Вы желали бы, как я полагаю, получить мою апробацию для этой достаточно странной мысли? - спросил Карелин свистящим шепотом и внезапно прокричал, как будто покатил тяжелый кегельный шар: - Че-пу-ха!
Он встал. За его широкой спиной дымились в окнах багровые костры. Казалось, Тамерлановы полчища остановились у скрипучего кресла кряжистого и мудреного старца. Он высился за столом подобно грубой статуе, вытесанной степными кочевниками из серого крупнозернистого камня.
Жеребцов, надеясь смягчить непонятный гнев Карелина, пробормотал, смешавшись:
- Вместо дамбы можно удовольствоваться устройством частой прополочной сетки. Она препятствовала бы каспийской рыбе проникать в залив.
Но Карелин уже остыл. Он снял очки и насмешливо уставился на Жеребцова, как бы нечто прикидывая. Затем тихим голосом определил:
- Молоды и потому опрометчивы.
- Думаю, что и вам не так уж много лет.
- Пустыня! - крикнул опять Карелин.- Пустыня съела молодость! От нее и седина, и дряблость кожи, и прочие предвестия старости. Некий газетчик, побыв неделю в каракумских песках, писал о благодетельном действии пустыни на кожу и особливо на кости. Кожа якобы молодеет, а зубы приобретают крепость и блестящую белизну.- Карелин усмехнулся и оттянул книзу дряблую кожу на щеках: - Вот доказательство.
Солнце в пустыне является бедствием. Весь род человеческий благословляет его лучи, здесь же их заслуженно проклинают: они отнимают у человека последние возможности к существова-нию. Но слова мои не имеют касательства к нашему спору. Я осведомлен, что вами отправлена в Гидрографическое управление докладная записка, где вы упоминаете о весьма замечательном грунте залива Кара-Бугазского. Если не изменяет мне память, старик прищурился на окно,- вы изволили писать: "Грунт весьма примечателен: соль, а под ней известковая глина. Соль, полагаю, особенная,- тут Карелин приостановился и рассеянно поглядел на оторопевшего лейтенанта,- не того состава, что обыкновенная". Это-то верно?
- Совершенно точно.
- Любопытно узнать, чем же эта соль так замечательна?
Жеребцов улыбнулся:
- Определение необыкновенности получилось на корвете забавное. Найденную при пробе грунта соль мы сложили на палубе, дабы подсушить, а корабельный кок, человек скудный умом, посолил ею борщ для команды. Через два часа весь экипаж заболел жесточайшей слабостью желудка. Соль оказалась равной по действию касторовому маслу.
Карелин беззвучно затрясся. Казалось, вместо с ним смеялись и его кресло и самый воздух кабинета, где заметно начала приплясывать слоеная гуща крепчайшего табачного дыма.
- Сударь мой,- сказал Карелин, отсмеявшись,- я ошибался, подобно вам. Я почитал Кара-Бугаз бесплодным и как бы созданным природой назло людям. Но с недавнего времени, изучая дневники свои и думая о смертоносных водах залива, я пришел в сомнение, ибо в натуре, нас окружающей, почти нет такого зла, коего нельзя было бы употребить на потребу и выгоду челове-ка. Едкая кара-бугазская соль является солью необычайной, и, думается мне, не глауберова ли это соль, иначе называемая щелочной? Действие ее на вашу команду весьма примечательно. Буде же в заливе осаждается глауберова соль, то уничтожение залива - преступление. Соль сия обладает многими редчайшими свойствами. Одно из них, почти главнейшее, я хочу вам сообщить.- Карелин выдвинул ящик стола и достал желтоватую рукопись. Он погладил ее и обровнял края плотных листов.- Известно ли вам, что в России жил великий химик по имени Кирилл Лаксман?
- К стыду своему, Григорий Силыч, такого имени я не слыхал.
- Не к вашему стыду, милостивый государь, а к стыду всей страны нашей, где одаренные люди в той же цене, что и гурьевские будочники! - с прежней сердитостью прокричал Карелин. - Жизнь сего замечательного человека являет собой пример постоянных мучений. Его послали на службу в глушь сибирскую, в Барнаул. Лаксман тяготился служебными обязанностями и предпо-читал странствовать по Сибири, когда и сделал много открытий, касающихся растительности и подземных богатств края. Одновременно он занимался химией. За заслуги научные его избрали академиком, но он, не желая сидеть в Петербурге, предпочел остаться в Сибири, заняв место горного советника. За пустую оплошность его с должности сняли и назначили исправником в Нерчинск. Вот-с, милейший мой лейтенант, какую подходящую должность подготовило российское правительство талантливому ученому и члену Академии наук... Так вот, указанный Кирилл Лаксман открыл возможность изготовлять из глауберовой соли великолепное стекло. Рукопись сия - его доклад об этом открытии. Глауберову соль Лаксман именует горькой. Глядите, что он пишет.- Карелин медленно прочел: - "Между многими новыми свойствами сея горькой соли, именуемой монгольскими народами "гуджар", наибольшего внимания достойна сила, ее в стекло претворяющая". При опытах своих Лаксман получил стекло белое и стекло черное, подобное китайскому лаку... Вот...- Карелин отодвинул рукопись.- Дальнейшие изъяснения излишни. Закупорка залива вызовет перемену свойств воды и прекратит образование глауберовой соли. Утверждение ваше, что залив вызывает обмеление Каспийского моря, равно как и сожаление о погибающей рыбе, преувеличено. Без особой натуги я могу вас тут же разбить по всем пунктам. Но, пожалуй, лучше пойдем попить чайку, благо прислали мне из Уральска клюквенный сок.
Пропуская Жеребцова в столовую, Карелин сделал страшные глаза и прошептал:
- А вы уж и проект приготовили! В Петербурге сидят дураки. Они размышлять не любят, а прямо брякнут - закрыть залив на веки вечные и удивить Европу. Ежели бы вы упомянули слово "открыть", то государственные мужи, может быть, призадумались бы, а раз закрыть - так закрыть. Закрывать - это для них святое дело...
К шлюпке Жеребцов возвратился поздним вечером, а к корвету шлюпка подошла глухою ночью. В камышах, сухо шумевших по берегам Урала, крякали спросонок дикие утки. Над морем в стороне дагестанских берегов синими взрывами разверзались зарницы. С палубы слышался гул моря у песчаных отмелей.
Жеребцов долго ходил по юту, взволнованный своей ошибкой. Каспийское море, изученное им до тонкости, показалось зловещим и неведомым. В стороне пустыни, там, где лежала Эмба, возник купол огня. Жеребцов вздрогнул: уж не залив ли Кара-Бугазский опять дымит в этой встревожившей его кромешной темноте? Но то была луна, подымавшаяся над равнинами Усть-Урта.
Жеребцов набил трубку и досадливо вздохнул: впервые за два года плавания по этому морю он ощутил от него усталость. За бортом корвета сопели в воде спящие тюлени.
Вахтенный офицер шутливо сказал Жеребцову:
- Вы бы спать шли, Игнатий Александрович. В это время спит даже рыба в море.
Жеребцов спустился в каюту и открыл иллюминатор. От зарниц долетало глухое громыханье. Мучаясь духотой, Жеребцов вынул из стола чисто переписанный свой проект, изорвал его и выбросил через иллюминатор в море.
МАЛЬЧИК С СЕРЕБРЯНЫМ ГОРЛОМ
Я сожалею, что документы, касающиеся жизни Жеребцова, утеряны, а то, что дошло до нашего времени, очень отрывочно и скудно.
К счастью, перед самой смертью Жеребцов, будучи уже в отставке, познакомился с писателем Евсеенко. Писатель этот добросовестно поставлял многочисленные рассказы и повести для журналов "Нива" и "Родина". Немудрые эти вещи были рассчитаны на читателя, располагающего множеством свободного времени, преимущественно на дачника, и ни в какой мере не блистали талантом.
Евсеенко не был лишен дара изобразительности, но, как и многие его современники (дело относится к 90-м годам прошлого столетия), был заражен страстью улавливать настроения.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3