Помнишь ли судьбу своего предка? Знаешь ли ты, что, наследник одного только имени, не имея другого наследства, после легкомысленной и распутной жизни, подобной твоей, он исчез из Милана? Знаешь ли ты, каким образом после многих лет он снова вернулся в город, где царствовали его предки? Как с ним пришел мудрец с Востока, таинственный Мейнур? Как все, встречавшие их, замечали с удивлением и страхом, что время не наложило своего отпечатка на его лоб, что молодость, казалось, была оставлена ему навсегда? Разве ты не знаешь, что с той минуты счастье не покидало его? Дальние родственники его умирали, поместья одно за другим переходили в руки разорившегося дворянина! Он сделался руководителем принцев, первым магнатом Италии. Он основал род, которого ты последний потомок, и перенес свои владения из Милана в Сицилию. Видения ненасытного честолюбия преследовали его днем и ночью. Если бы он жил дольше, Италия имела бы новую династию и Висконти царствовали бы в сей возрожденной Элладе. Это был человек, каких свет видит редко; но его цели были слишком земные и непропорциональны средствам, которыми он пользовался, чтобы осуществить их. Если бы у него было больше честолюбия или поменьше его, он был бы достоин большего царства, чем Цезарь, - достоин нашего высокого духовного ордена, достоин дружбы Мейнура, которого ты видишь теперь перед собой!
Князь, с глубоким вниманием слушавший своего странного гостя, задрожал при его последних словах и вскочил с места.
- Обманщик! - вскричал он. - Как смеете вы играть таким образом моим легковерием? После смерти моего предка прошло шестьдесят лет; будь он жив, ему было бы теперь сто двадцать лет; а вы, старик еще свежий и сильный, называете себя его современником! Но вы плохо заучили нашу сказку. Вы не знаете, что мой предок, мудрый и знаменитый во всем, кроме доверчивости, которую он питал к этому шарлатану, был найден мертвым в своей постели, в то время когда его громадные планы были готовы к исполнению, и что убийца был этот самый Мейнур.
- Увы, - отвечал иностранец грустно, - если бы он слушался Мейнура, если бы он отложил последнее, самое опасное испытание смелой науки до тех пор, пока не истек бы срок, необходимый для полного посвящения в таинства, ваш предок был бы теперь вместе со мной на вершине скалы, которую вечно штурмуют волны самой смерти, не в силах сокрушить ее. Ваш предок не исполнил моей просьбы, ослушался моих решительных приказаний, и в смелости души, жаждущей тайн, недоступных тому, кто желает владеть скипетром и короной, он пал жертвой своего собственного безумия.
- Он был отравлен, и Мейнур бежал.
- Мейнур не бежал, - гордо отвечал иностранец, - Мейнур не может бежать от опасности, так как для него она уже давно не существует. Накануне того дня, когда герцог принял роковой напиток, с помощью которого он надеялся достичь бессмертия, я бросил его, видя, что моя власть над ним кончилась. Но довольно об этом. Я любил вашего предка, и мне бы хотелось спасти последнего из его рода... Не противьтесь Занони, не предавайтесь вашим страстям и отойдите от пропасти, пока еще есть время. На твоем челе и в глазах я вижу часть славы, бывшей уделом твоего рода. В тебе есть, Висконти, зачатки наследственного гения; но они подавлены пороками более постыдными, чем обычные пороки твоего рода. Помни, род твой вырос благодаря гению, а порок всегда мешал долговечности его могущества. В законах вселенной написано, что порок не может быть долговечен. Будь умен и слушайся уроков истории. Ты стоишь на границе двух миров, прошлого и будущего; как из одного, так и из другого раздаются голоса, предупреждающие тебя. Я кончил... Прощай.
- Нет, ты не уйдешь из этих стен. Я хочу подвергнуть испытанию твою власть. Эй! Кто-нибудь!..
Князь громко закричал, комната наполнилась его слугами.
- Берите этого человека! - закричал он, указывая на то место, где стоял Мейнур.
К его удивлению, к его невыразимому ужасу, место было пусто.
Таинственный незнакомец исчез, как дым. Только легкий и благовонный пар наполнял комнату.
- Помогите его сиятельству! - закричал Маскари.
Князь без чувств упал на пол.
В продолжение нескольких часов он находился как бы в исступлении. Когда же он очнулся, то отослал всех, и слуги потом долго слышали, как он медленно ходил по комнате взад и вперед. Только за час до назначенного праздника он как будто совершенно пришел в себя.
XV
После своего последнего свидания с Занони Глиндон провел ночь в глубоком и тяжелом сне и проснулся при ярком свете солнца.
Он встал со странным чувством спокойствия, которое было скорей результатом решимости, чем истощения. Происшествия и волнения предшествующей ночи перешли в ясные впечатления. Он только мельком думал о них. Его занимало будущее. Он походил на посвященного в древние египетские мистерии, который переступил порог только для того, чтобы еще сильнее желать проникнуть в святилище.
Он оделся и с радостью узнал, что Мерваль отправился с несколькими соотечественниками на остров Искья. Он провел самые жаркие часы дня в полнейшем одиночестве, погруженный в мысли, и мало-помалу образ Виолы предстал перед ним. Он отказался от нее и не раскаивался, а между тем чувствовал себя смущенным при мысли, что всякое раскаяние будет слишком поздно. Он вскочил со своего места и быстро дошел до дома артистки. Дорога была неблизкая, воздух удушлив. Глиндон пришел к дому усталый и еле дыша.
Он постучался, ответа не последовало. Он отворил дверь и вошел; поднялся по лестнице - ни малейшего звука, ни малейшего признака жизни.
В первой комнате на столе лежала гитара и рукописные партитуры из опер. Он остановился, собрал все свое мужество и постучал в двери следующей комнаты. Она была полуотворена; в комнате было тихо, он вошел. Это была спальня Виолы; священное место для влюбленного, и храм был достоин божества. Все было просто, редкие украшения отличались изящным вкусом; несколько книг на полках, несколько цветов, полузавядших в вазе лепной работы в этрусском стиле.
Солнце бросало свои лучи на белые обои; подле постели, на стуле, лежало несколько туалетных принадлежностей. Виолы не было; а кормилица, разве она тоже ушла? Он громко произнес имя Джионетты - даже эхо не ответило ему.
Но в ту минуту, как он выходил из дому, он издали заметил Джионетту. Старуха радостно вскрикнула, увидев его; но, к их общему отчаянию, ни тот ни другая не могли дать удовлетворительного объяснения случившемуся.
Джионетту разбудил ночью сильный шум; но раньше, чем она собралась с силами, чтобы спуститься, Виолы уже не было; на дверях она заметила следы взлома, и все, что она узнала от соседей, было то, что один бродяга из своего убежища видел при свете луны карету, которую принял за экипаж князя N.
Глиндон, получив эти сведения от рыдающей старухи, оставил ее и побежал во дворец Занони. Там он узнал, что синьор отправился на праздник князя N и вернется поздно.
Глиндон остановился в растерянности и ужасе, не зная, что думать и что делать. Мерваля и того не было, чтобы посоветоваться с ним. Совесть жестоко мучила его. Он имел возможность спасти женщину, которую любил, и он отказался от этого; но Занони, каким образом не удалось ему?.. Почему он отправился на праздник самого похитителя? Значит, Занони не знал, что произошло? Если так, то разве он должен терять время, чтобы предупредить его?
Нерешительный во всем, что касалось его внутреннего мира, Глиндон был храбр как никто в мире внешнем: он решился идти во дворец князя. Если Занони не удалось предприятие, то он, Кларенс Глиндон, потребует вернуть пленницу, жертву измены и насилия, в апартаментах самого князя, на глазах собравшихся гостей.
XVI
Мы просим читателя вернуться на несколько часов назад. Начинало только что рассветать; двое мужчин стояли на балконе, до которого доходил запах распустившихся цветов. Звезды еще виднелись на небе, птицы еще спали; но какая разница между спокойствием наступающего дня и торжественным покоем ночи!
Стоявшие на балконе одни только, казалось, не спали, это были Занони и таинственный незнакомец, который час тому назад заставил дрожать князя в его собственном дворце.
- Нет! - говорил этот последний. - Если бы ты подождал, чтобы получить высший дар, до тех пор, пока достиг бы зрелых лет и испытал потери, которые меня самого охладили прежде, чем я сделался его обладателем, тогда ты избежал бы проклятия, на которое ты жалуешься теперь; ты не стал бы сожалеть о краткости человеческой привязанности в сравнении со временем твоего существования, так как ты пережил бы всякое желание, всякую мечту о любви женщины. Ты, самый блестящий и, без этой роковой ошибки, самый духовный, может быть, в нашем высоком Братстве, стоящем между человечеством и небожителями, - ты будешь оплакивать безумие, внушившее тебе желание унести красоту и страсти молодости в мрачное величие земного бессмертия.
- Я не раскаиваюсь, я не стану раскаиваться, - отвечал Занони. Восторг и страдания, странное сочетание которых придало моей судьбе такое разнообразие, лучше, чем спокойное и ледяное течение твоей одинокой жизни; ты ничего не любишь, ничего не ненавидишь, ничего не чувствуешь и проходишь сквозь мир молчаливо и безрадостно.
- Ты ошибаешься, - отвечал тот, которого мы назвали Мейнуром, - я равнодушен к любви, мертв для всех страстей, могущих волновать человеческое сердце, но я не умер для более высших наслаждений. Я переживаю, спускаясь по течению бесчисленных годов, не бурные желания молодости, а спокойные и разумные радости зрелых лет. Я сам благоразумно навсегда отказался от молодости, когда отделил свою судьбу от людских судеб; не будем же друг другу завидовать и упрекать. Мне бы хотелось спасти этого неаполитанца, Занони (если ты хочешь, чтобы тебя так звали), во-первых, потому, что его предок был отделен от нашего ордена только последней и невидимой преградой, а во-вторых, потому, что я знаю, в нем есть задатки мужества и могущества его предков, задатки, которые могут сделать его достойным стать одним из нас. На земле редко встретишь таких людей, которым природа дала бы качества, способные выдержать это испытание. Но время и разврат, притупившие его чувства, притупили также и его воображение, и я его предаю его судьбе.
- Итак, Мейнур, ты питаешь еще надежды возродить при помощи новых учеников орден, состоящий теперь лишь из нас двоих! Конечно же, твоя опытность должна была бы научить тебя, что в тысячу лет едва ли рождается одно существо, которое могло бы пройти сквозь страшные врата, ведущие в другой мир! Твой путь разве не усыпан твоими жертвами? Отвратительный вид их агонии и ужаса, кровавое самоубийство, страшное безумие, разве они не стоят перед тобой и не заставляют тебя отказаться от твоих безумных, тщеславных мечтаний и не указывают на путь, ведущий к человеческим привязанностям?
- А разве, - перебил Мейнур, - у меня не было успехов, вознаграждавших меня за все потери? Могу ли я отказаться от этой высокой надежды, единственной достойной нашего возвышенного ордена, от надежды сотворить могущественную многочисленную расу, имеющую власть и силу заставить людей признать над собою власть нашего могущественного царства, от надежды сделаться действительными властелинами этой планеты, завоевателями, может быть, других миров, властителями враждебных и злобных племен, которые окружают нас теперь, расу, которая в своей бессмертной судьбе могла бы подняться до небесной славы и стать, наконец, вровень с существами, окружающими Трон Тронов? Что такое тысяча жертв для одного адепта на пути к этой цели?
И вы, Занони, - продолжал Мейнур после минутного молчания, - вы сами должны, если эта привязанность к смертной красоте, которую вы позволили себе вопреки своей натуре, выльется в нечто большее, чем преходящая фантазия... вы должны однажды, в глубине своей души, причастной к высшей и вечной сущности, допустить, что вы можете преодолеть все препятствия на пути к тому, чтобы возвысить любимое вами существо до своего уровня. Не прерывайте меня! Можете ли вы спокойно видеть, как болезни и опасности будут угрожать ей, видеть, как лета обременят ее своей тяжестью, глаза ее поблекнут, красота тоже, между тем как ее сердце будет еще молодо и привязано к вам? Будете ли вы в состоянии видеть все это и знать, что от вас зависит...
- Довольно! - перебил его Занони яростно. - Какую судьбу можно сравнить с судьбой смерти от ужаса? Самых холодных мудрецов, самых пылких энтузиастов, самых суровых воинов с железными нервами находили после их первого шага на страшном пути мертвыми, с помутившимися от ужаса глазами, устремленными на что-то невидимое; не думаешь ли ты, что эта слабая женщина, которая бледнеет при малейшем шуме у окна, при крике ночной птицы, при капле крови на шпаге мужчины, - не думаешь ли ты, что она могла бы выдержать этот взгляд?.. При одной мысли о том, что она должна увидеть, даже я становлюсь трусом.
- Когда вы ей сказали, что любите ее, когда вы прижали ее к своему сердцу, вы отказались от власти предвидеть ее будущее или спасать ее от опасности. С этих пор вы для нее человек, и только человек! Что же вы знаете об искушениях, которые ожидают вас? Разве вы знаете о том, к чему приведет ее любопытство и ее смелость и мужество? Но довольно об этом. Вы настаиваете на вашем решении?
- Роковое слово уже произнесено.
- А завтра?
- Завтра в этот час наш корабль снимется с якоря, и тяжесть веков спадет с моего сердца. Безумный мудрец, мне жаль тебя! Ты отказался от своей молодости!
XVII
Конечно, князь N был не такой человек, которого Неаполь мог бы подозревать в суеверии. Однако на юге Италии существовал тогда и даже теперь существует, среди самых смелых философов и скептиков, дух удивительного легковерия.
В детстве князь слышал рассказы о честолюбии, гении и странной судьбе своего предка, и, может быть, под тайным влиянием этого примера он изучал в молодости науки не только всеми признанные, но еще старался проникнуть в древние и таинственные познания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58