Этого
несоответствия достаточно для объяснения хода исторического процесса, и нет
надобности искать причин неудачи в коренном различии двух проявлений
человеческой мысли - наук естественных и наук исторических - или в неполноте
научного материала.
Это несоответствие вызвано было в значительной мере тем, что область научных
построений, охваченных философией, была узка и ограниченна по сравнению с тем,
что в действительности вошло в это время в научно познанное. В область наук
социальных через философию были внесены научные представления, не отвечавшие
тем, которые в это время в действительности являлись движущей, живой, созидающей
силой в науках о природе.
Для того, чтобы выяснить это, попробуем возможно кратко всмотреться в
наблюдаемое явление - в историю естествознания и математики в XVII столетии в
связи с их отношением к философии.
Прежде всего бросается в глаза, что в XVII в. в области естествознания видно
очень резкое разделение на два различных лагеря. Только часть научного
естествознания оказалась связанной с новой философией и явно порвала со старыми
учениями философской мысли. Проще всего это можно проследить по отношению к
Аристотелю. В то самое время, как сторонники старой схоластической науки и
философии ополчились против новых течений науки и философии, боролись с
Галилеями, пытались остановить поток новых открытий в области физики, механики,
астрономии, разрушавший вековые навыки мысли, - в их среде были многие из тех
натуралистов, которые своей научной работой положили основы современной
зоологии, ботаники, минералогии. Не прервалась в первые десятилетия этой борьбы
старого с новым и традиционная связь химии с боковыми течениями старой
схоластической философии. И точные экспериментаторы - химики были в это время в
лагере защитников философски старого, а не сторонников новой философии.
Новый Аристотель, которого дали нам гуманисты, оказал огромное влияние на
развитие описательного естествознания; в то самое время, как физика - и новые
философы - боролись с ним и с его ролью в физике и философии, одновременно
изучение его творений, в их новой, более точной, форме оказало огромное влияние
на рост описательного естествознания. Оно воспользовалось первыми успехами
филологической критики не в меньшей степени, чем воспользовалась ими история.
Изучение древних и в области естествознания, и в области истории сказалось
одинаковым образом: от них, от старых изложений Фукидида и Тацита восходили к
изучению новых исторических явлений - к истории событий, неведомых древним и
неизвестных им форм исторической жизни. От Птолемея и традиционных древних карт
- через портуланы, накопленные работой толпы, переходили к современной
картографии [7]. Феофраст, Аристотель, Диоскорид в новых изданиях явились наряду
с наблюдением природы исходными путями научного возрождения в XVII столетии, к
ним приноравливались новые научные систематики, изложение новых растительных и
животных форм. Это все происходило одновременно с тем, что великие ученые физики
и математики резко разрывали со старыми традициями. В то самое время, как в той
среде возможно было презрительное отношение к гуманистическим и филологическим
изысканиям, здесь впервые наблюдатели-натуралисты были гуманистами.
В то же самое время вековая работа алхимиков все более пополнялась техническими
навыками рудного дела, созданиями художественных мастерских; она вносила в
научную область вековые или коллективные навыки, одинаково далекие и от старой
схоластики, интересов гуманизма или созданий новой философии. В эту область
долго не могла проникнуть математика; здесь не было места механике. В общем
чужда оставалась ей и философская мысль XVII столетия.
Плоды этих течений исторически сказались одновременно. Как раз в XVII столетии
были положены начала не только новой математике, астрономии, физике и механике,
но и новой химии, описательному естествознанию. Все вместе создало расцвет новой
науки.
Но лишь часть ее оказала влияние на создание новой философии. Она изошла от наук
дедуктивных - новой механики, геометрии, теоретической астрономии, и лишь
случайно и временами оказывало на нее влияние какое-нибудь далекое от этих
областей мысли явление, как, например, открытие мира микроскопически мелких
существ Левенгуком... В общем новая философия XVII в. была чужда или даже
враждебна описательному естествознанию или далекому от математики научному
опыту.
Когда философия вносила свои новые определения и задания в науки общественные,
она опиралась не на все естествознание своего времени, а на его часть, и под
именем научного изучения природы ею понималась лишь малая область этих явлений,
уже наукой захваченных.
А, между тем, в дальнейшем, области, оставленные в стороне новой философией и
генетически, действительно, с ней не связанные или мало связанные, получали все
большее и большее значение. XVIII век есть в значительной мере их век. В это
время создались целые науки и бесконечные области точного знания, где так же
мало могло быть приложено математическое или механическое освещение явлении, как
мало оно могло быть приложено к области наук исторических. База философского
мышления оказывалась слишком узкой по сравнению с базой науки, на которой она
пыталась создать себе вечное здание. В то самое время, как она пыталась
приложить к области наук социальных извлеченные ею из области математики и
естествознания принципы и положения, математика и естествознание коренным
образом изменили свой характер. В XVIII столетии картина знания была по существу
иная, чем в XVII в.: мелкое наблюдение восторжествовало по своим результатам над
отвлеченной дедукцией, вместо сухих и отвлеченных геометрических построений, или
движений точек, или вихрей перед человечеством развернулась поразительная по
силе красок, беспорядочности и изменчивости живая природа, вполне доступная
научному исканию.
Научные задания, которые ставились в это время в действительности, и те, которые
были поставлены творцами философии XVII в., оказались несовместимыми не только в
социологии, но и в новых науках - геологии, ботанике, зоологии, минералогии,
химии, экспериментальной физике.
В то же время эти области знания - новое естествознание - нашли себе опору вне
философских течений и вне математики - в области исторического знания.
Естественная история стояла по методам работы в это время наряду с историей
политической или государственной. В XVIII в. Бюффон давал характеристики или
биографии животных, сравнимые с характеристиками, даваемыми человеческим
индивидуумам или психологическим типам историками и моралистами.
Это новое естествознание могущественно влияло на социальные науки. Но оно шло
вразрез со стремлениями ввести в них механические или физические представления,
разрушало рационалистическую работу новой философии в этом направлении. Ибо в
это время все новые и новые области знания укладывались в научные рамки, которые
сами, казалось, ничего не имели общего с математикой или механикой. Если
временами и здесь высказывалась в XVIII в. вера в возможность свести в конце
концов всю природу, во всем ее бесконечном разнообразии, в рамки механического
или физического понимания, перевести ее на язык математических формул или
механических моделей, этой вере немногих лиц резко противоречила практика многих
поколений натуралистов.
Едва ли когда вековой антагонизм - отражение разных корней их исторического
генезиса - между математиками и натуралистами достигал таких размеров, как в эту
эпоху расцвета описательного естествознания.
XIX век многое сгладил. Не столько мир математических формул, сколько мир
механических моделей достиг поразительных результатов в объяснении явлений
природы. Казалось, после него могла быть вновь поставлена задача перенесения их
в область социологии - задача, столь ярко разбитая ходом времени после XVII
столетия.
Но в научном движении XIX в. мы, наряду с развитием математики и естествознания,
видим колоссальное развитие наук исторических. Их существование, столь далекое
от математических умозрений или механических моделей, делает попытки внести эти
модели или обобщения в область социологии столь же мало вероятными, как делало
их в XVIII столетии развитие нового естествознания. К тому же сейчас и в
пределах естествознания область, стоящая за границами математики и механических
моделей, не уменьшается вековым ходом научного знания, но скорее увеличивается.
В общем и сейчас математические формулы и механические модели играют роль не
большую, чем прежде, если только мы обратим внимание не на отдельные области
знания, а на всю науку в целом. Идет работа Сизифа: природа оказывается более
сложной, чем разнообразие - бесконечное - символов и моделей, созданных нашим
сознанием...

Авторские сноски:
1 Алексеев Н. Науки общественные и естественные в историческом взаимоотношении
их методов. М., 1912, с. 270.

Примечания редакторов:
[1]
Замечание Вернадского о важности истории науки в школьном преподавании
остается весьма актуальным. (см.: Ярошевский М. Г., Зорина Л. Я. История науки
и школьное обучение. М., 1978). В этой области среднего и высшего образования
предстоит еще многое сделать.
[2]
В настоящее время это утверждение уже устарело. За последние несколько
десятилетий отечественными и зарубежными исследователями созданы
многочисленные труды по истории геологии, минералогии, зоологии, ботаники,
истории техники. См., например: Павлов А. П. Очерк истории геологических
знаний. М., 1921; Тихомиров В. В., Хаин В. Е. Краткий очерк истории геологии.
М., 1956, История геолого-географических наук, вып. 1-3. М., 1959-1962;
Шатский Н. С. История и методология геологической науки. - В кн.: Шатский Н.
С. Избр. труды, т. 4, М., 1965; Гордеев Д. И. История геологических наук, ч.
I. От древности до конца XIX в. М., 1967; История геологии. М., 1973. Развитие
физико-географических наук XVII-XX вв. М., 1975; Шафрановский И. И. Выдающиеся
русские минералоги. М.-Л., 1949; Барсанов Г. Л. Минералогия. В кн.: Развитие
наук о Земле в СССР. М., 1967; Райков Б. Е. Русские биологи-эволюционисты до
Дарвина, т. 1-4. М.-Л., 1952-1959; История биологии с древнейших времен до
наших дней, т. I. История биологии с древнейших времен до начала XX века. М.,
1972; т. II. История биологии с начала XX века до наших дней. М., 1975; Очерки
по истории русской ботаники. М., 1947; Базилевская Н. А., Белоконь И. П.,
Щербакова А. А. Краткая история ботаники. М., 1968; Шухардин С. В. Основы
истории техники. М., 1961; История техники, М., 1962; Лилли С. Люди, машины и
история. М., 1970; Очерки истории техники в России (в 3 кн.), 1978; Техника в
ее историческом развитии. М., 1978 и др. См. также: История естествознания.
Литература, опубликованная в СССР. 1917-1966. М., 1949-1977; История техники.
М., 1950-1978.
[3]
Здесь уместно сказать, что среди естествоиспытателей Вернадский был одним из
первых, кто столь тонко уловил органическую связь, существующую между
историко-научными изысканиями, с одной стороны, и исследованиями в области
теории познания, эпистемологии - с другой. История науки рассматривается
Вернадским как история опыта познания.
[4]
В XVII столетии пансофические построения и вера в универсальность и
всемогущество математического метода были теснейшим образом связаны с
механистическим мировоззрением той исторической эпохи, выросшим на почве
расцвета механики и математики. При этом пансофические системы могли заключать
в себе также и определенное прогрессивное, гуманистическое содержание. Такой
характер носила, например, "Пансофия" Я. А. Коменского (1592-1670) -
сочинение, в котором была предпринята попытка охватить в одной системе все
человеческие знания таким образом, чтобы они составили логическое целое, в
котором одно вытекает из другого. Предполагалось, что одинаковые знания всех
обо всем должны стать средством всеобщего улучшения человечества, устранения
споров и войн и установления международного сотрудничества. В подстрочном
примечании В. И. Вернадский указывает, что Алексеев напрасно обильно
употребляет иностранные слова и искажает русскую речь.
[5]
Далее в статье следует фраза о "резком разногласии с изложением истории мысли
XVII века Спекторским и Алексеевым" и их оценкой роли дедуктивного метода в
развитии естественных и общественных наук. За этой фразой следует в статье
изложение собственной позиции В. И. Вернадского по этим вопросам.
[6]
Речь идет о схемах Алексеева и Спекторского. Первый полагал, что все дело в
коренных отличиях социальных явлений, второй в преждевременности попыток
применения в социологии естественнонаучных методов. В. И. Вернадский на
протяжении всей своей статьи много раз указывал на мнения этих авторов,
выражая в большинстве случаев несогласие с ними. В 1912 г., когда писалась
статья, это имело смысл. Сейчас вряд ли это может многих интересовать.
Напротив, мысли самого В. И. Вернадского о путях развития науки представляют
живой интерес. Чтобы не отвлекать от них внимание читателя, многие ссылки на
названных авторов здесь опущены.
[7]
Портуланы (портоланы, компасные карты) - морские навигационные карты,
употреблявшиеся с XIII по XVI вв. в связи с торговым мореплаванием в
Средиземном море, на которых подробно показывались береговые полосы,
указывалось много географических наименований. Ориентация по таким картам в
пространстве была сопряжена со значительными трудностями. В конце XV - начале
XVI в. портуланы уступили место картам с сетью меридианов и параллелей.

Текст подготовил Мингалеев С.Ф.
1 2 3 4