Борис Виан
Красная трава


Аннотация

Несмотря на многократные заявления в том духе, что литература для него — только вид коммерции, Борис Виан (1920-1959) с самого начала своей литературной деятельности воспринимался в артистической среде Парижа как один из самых ярких представителей французского авангарда, подтвердив эту репутацию принесшим ему славу романом «Пена дней» (1947). Еще годом раньше вышел в свет роман «Я заплюю ваши могилы», подвергшийся впоследствии запретам, как и еще две книги, включая «Мертвые все одного цвета» (1947). Виан выдал это произведение за перевод из наследия американского мастера «жестоких» детективов Вернона Салливена. Эта маска потребовалась Виану, поскольку во Франции его книги производили слишком шокирующее впечатление предельной откровенностью, с какой изображена люмпенская среда огромного города. Преобладающая в романах Виана установка на абсолютную достоверность картины, где все названо своими именами, органично соединена в этой остросюжетной прозе с философской проблематикой бунта против жалкого человеческого удела, вызова бытующим представлениям о морали и самоутверждения личности, стремящейся создать для себя ситуации, которые требуют мобилизации всех духовных сил и готовности к гибели во имя сохранения свободы выбора и поступка. В западной литературе XX века Виан занимает место между Генри Миллером и Альбером Камю, сочетая договаривающий все до конца фактографизм с интеллектуальной насыщенностью, отличающей французскую прозу. Его книги, оставаясь популярными в самых разных читательских кругах, давно признаны современной классикой.

Борис ВИАН
КРАСНАЯ ТРАВА

ГЛАВА I

Теплый, сонный ветер пытался запихнуть в окно охапку листьев. Вольф, словно зачарованный, следил, как раскачивающаяся ветка время от времени пропускает внутрь клин дневного света. Безо всякой причины он вздрогнул и, опершись руками о край письменного стола, привстал. По ходу дела скрипнул дощечкой паркета и в качестве компенсации бесшумно прикрыл за собой дверь. Спустившись по лестнице, он очутился снаружи, и вот уже нога его коснулась узкой кирпичной дорожки, обсаженной с двух сторон крапивой двубортной; дорожка вела через местную красную траву в Квадрат.
В ста шагах от него машина кромсала небо всей своей серой стальной конструкцией, расчерчивала лазурь нечеловеческими треугольниками. Рядом с машиной, как большущий табачного цвета майский жук, копошился комбинезон Ляписа Сапфира, механика. Комбинезон был надет на Сапфира. Вольф издали окликнул его, майский жук выпрямился и отряхнулся.
Он встретил Вольфа в десяти метрах от аппарата, и дальше они пошли вместе.
— Вы пришли ее проверить? — спросил Ляпис.
— Пора, мне кажется, — сказал Вольф.
Он взглянул на аппарат. Клеть была поднята, и между четырьмя коренастыми опорами зиял глубокий колодец. Там в должном порядке размещались собственно разрушающие элементы, они станут прилаживаться друг за другом по мере вхождения машины в ритм.
— Лишь бы все обошлось без сучка без задоринки, — сказал Вольф. — В конце концов, она может и не выдержать. Все рассчитано тютелька в тютельку.
— Если такой машине в тютельку попадет только один сучок, — проворчал Сапфир, — я берусь выучить тарабаскский и всю оставшуюся жизнь буду говорить только на нем.
— Я его тоже выучу, — сказал Вольф. — Тебе же надо будет с кем-нибудь поговорить, а?
— Шутки в сторону, — сказал возбужденный Ляпис. — Тарабаскский от нас никуда не уйдет. Ну что, запустим? Я позову вашу жену и Хмельмаю. Нужно, чтобы они это видели.
— Да, нужно, чтобы они это видели, — без убеждения повторил Вольф.
— Я на мотороллере, — сказал Сапфир. — Вернусь через пару минут.
Он оседлал крохотный мотороллер, который с грохотом тронулся с места и затрясся по кирпичной дорожке. Вольф остался посреди Квадрата один-одинешенек. В нескольких сотнях метров от него высились ровные, четко очерченные стены из розового камня.
Среди красной травы Вольф стоял перед машиной и ждал. Уже много дней, как перестали забредать зеваки, они берегли силы на официально назначенный день торжественного пуска, а пока предпочитали ходить в «Эльдораму» глазеть на полоумных боксеров и укротителя ядовитых крыс.
Тихо блестело довольно низкое Небо. Сейчас можно было, взобравшись на стул, потрогать его пальцем; но достаточно одного порыва, одного дуновения ветра — и оно сожмется, втянется в себя и поднимется в бесконечность…
Вольф подошел к пульту управления и плотно прижал к нему ладони, проверяя его на прочность. Как обычно, он держал голову чуть наклонно, и его твердый профиль четко вырисовывался на менее прочной жести контрольного шкафа. Ветер облеплял его тело рубашкой из белого полотна и синими брюками.
Слегка взволнованный, он стоял и ждал Сапфира. Вот так просто все и началось. День был похож на другие, и только очень тренированный наблюдатель смог бы различить тончайшие, схожие с золочеными кракелюрами прожилки, метившие лазурь точно над машиной. Но задумчивые глаза Вольфа грезили среди красной травы. Время от времени из-за прилегающей к дороге западной стены Квадрата раздавалось мимолетное эхо проезжающего мимо автомобиля. Звуки разносились далеко: был выходной день, и люди скучали в тишине.
Потом по кирпичной дороге заикал движок мотороллера; прошло несколько секунд, и Вольф, не оборачиваясь, почувствовал рядом с собой запах светлых духов своей жены. Он поднял руку и нажал пальцем на пусковую кнопку. С нежнейшим посвистом завертелся мотор. Машина вибрировала. Серая клеть заняла свое место над колодцем. Никто не двигался. Сапфир держал Хмельмаю за руку, а она прятала глаза за решеткой желтых волос.

ГЛАВА II

Все вчетвером они разглядывали машину; раздался резкий щелчок: это вторая деталь, зацепленная зубцами головного элемента, заменила его в основании клети. Негнущийся маятник колебался бесперебойно, без толчков. Мотор вошел в режим, а выхлоп выскреб в пыли длинную канавку.
— Работает, — сказал Вольф.
Лиль прижалась к нему, и сквозь полотно своих рабочих брюк он почувствовал линию резинки на ее бедрах.
— Ну что, — сказала она, — отдохнешь теперь несколько дней?
— Надо идти дальше, — сказал Вольф.
— Но ты же сделал все, что они тебе заказали… — возразила Лиль. — Дело сделано.
— Нет, — сказал Вольф.
— Вольф… — пробормотала Лиль. — Тогда… никогда…
— После… — сказал Вольф. — Сначала…
Он заколебался, потом продолжил.
— Как только она будет обкатана, — сказал он, — я ее испытаю.
— Что же ты хочешь забыть? — насупившись, сказала Лиль.
— Когда ничего не вспоминаешь, — ответил Вольф, — это, конечно, совсем другое дело.
Лиль не отставала.
— Ты должен отдохнуть. Да и мне бы хотелось побыть пару дней со своим муженьком… — негромко сказала она исполненным пола голосом.
— Я не против того, чтоб побыть с тобой завтра, — сказал Вольф. — Но послезавтра она уже достаточно приработается, и нужно будет ее испытать.
Рядом с ними, обнявшись, замерли Сапфир и Хмельмая. Он впервые осмелился прикоснуться губами к губам своей подруги и теперь смаковал их малиновый вкус. Он закрыл глаза, и урчания машины хватило, чтобы унести его прочь. А потом он посмотрел на губы Хмельмаи, на ее глаза с приподнятыми уголками, как у полукозочки-полупантеры, и вдруг почувствовал чье-то присутствие. Не Вольфа, не Лиль… Кого-то постороннего… Он оглянулся. Рядом с ними стоял человек и внимательно глядел на них. Сердце Ляписа подпрыгнуло в груди, но сам он не шелохнулся. Он подождал немного, потом решился провести рукой по векам. Лиль и Вольф разговаривали, он слышал их голоса… Он сильно надавил на свои глаза и, увидев ослепительные пятна, вновь их раскрыл. Никого. Хмельмая ничего не заметила. Она так и стояла, прижавшись к нему, почти безучастная… да он и сам ничуть не задумывался раньше над тем, что они делали.
Вольф протянул руку и схватил Хмельмаю за плечо.
— В любом случае, — сказал он, — ты и твой мазурик, сегодня вечером вы оба ужинаете дома.
— О, конечно! — сказала Хмельмая. — Только оставьте хоть раз сенатора Дюпона с нами… А то он всегда на кухне, бедный старик!
— Он подохнет от несварения, — сказал Вольф.
— Шикарно, — сказал Ляпис, изо всех сил стараясь быть веселым. — Устроим, значит, настоящую пирушку.
— Можете рассчитывать на меня, — сказала Лиль.
Ей очень нравился Ляпис. У него был такой юный вид.
— Завтра, — сказал Вольф Ляпису, — присматривать за всем придешь сюда ты. Я денек отдохну.
— Никакого отдыха, — пробормотала, ластясь к нему, Лиль. — Каникулы. Со мной.
— Можно мне будет пойти с Ляписом? — спросила Хмельмая.
Сапфир нежно сжал ее руку, пытаясь донести, как она мила.
— А! — сказал Вольф. — Я согласен. Только без саботажа.
Еще один резкий щелчок, и насадка второго сегмента выдернула со скамьи запасных третий.
— Она работает сама собой, — сказала Лиль. — Пошли отсюда.
Они повернули назад. Все устали, будто после большого напряжения. В сумеречном воздухе возник мохнатый серый силуэт сенатора Дюпона, которого только что спустила горничная, он трусил к ним, мяукая во все горло.
— Кто научил его мяукать? — спросила Хмельмая.
— Маргарита, — ответила Лиль. — Она говорит, что ей больше нравятся кошки, а сенатор ни в чем не может ей отказать. У него, правда, от этого побаливает горло.
По дороге Сапфир взял Хмельмаю за руку, он дважды оглядывался. Во второй раз ему показалось, что, шпионя за ними, сзади кто-то идет. Без сомнения, виной тому расшалившиеся нервы. Он потерся щекой о длинные светлые волосы шедшей с ним в ногу девушки. Далеко позади на фоне переменчивого неба рокотала машина, и Квадрат был пустынен и мертв.

ГЛАВА III

Вольф выбрал у себя на тарелке аппетитную кость и переложил ее в тарелку сенатора Дюпона, который восседал напротив него с элегантно повязанной вокруг тщедушной шеи салфеткой. Преисполненный ликования сенатор обозначил было веселый лай, но тут же трансформировал его в великолепно модулированное мяуканье, почувствовав на себе тяжесть разгневанного взгляда горничной. Та тоже поднесла свои дары: скатанный ее чернющими пальцами преизрядный шар хлебного мякиша. Сенатор проглотил эту штуковину со звучным «глыть».
Остальные четверо разговаривали в традиционном застольном жанре: передай мне хлеб, у меня нет ножа, одолжи мне перо, где же шары, одна из свечей у меня ни черта не кочегарит, кто же победил при Ватерлоо, каждый понимает в меру своей исперченности и каждый кулич свою начинку хает. Все это весьма немногословно, так как в общем и целом Сапфир был влюблен в Хмельмаю, Лиль — в Вольфа… и наоборот — для пущей симметрии. И Лиль была похожа на Хмельмаю: у обеих были длинные светлые волосы, поцелуйные губы и тонкие талии. Хмельмая носила свою повыше по причине усовершенствованных ног, зато Лиль выказывала более красивые плечи, ну и Вольф на ней женился. Без своего табачного комбинезона Ляпис Сапфир сделался куда более влюбленным; это была первая стадия, он пил чистое вино. Жизнь была пуста и в ожидании, не грустна. Это для Вольфа. Для Сапфира — бьющая через край и не поддающаяся определению. Для Лиль жизнь была необходимостью. Хмельмая о жизни не думала. Она жила — и только, такая милая, оттого что уголки ее глаз были как у лани или пантеры.
На стол подавали, и со стола убирали, кто — Вольф не знал. Он не мог поднять глаз на прислугу, он стеснялся. Он налил вина Сапфиру, который выпил, и Хмельмае, которая засмеялась. Горничная вышла и вернулась из сада с консервной банкой, полной земли и воды; чтобы его подразнить, она стала заставлять сенатора Дюпона проглотить эту смесь. Тот поднял в ответ адскую шумиху, сохраняя, однако, достаточно самообладания, чтобы время от времени мяукать, как обычный домашний кот.
Подобно большинству повторяемых каждодневно действий, трапеза эта не имела ощутимой длительности. Она продолжалась — и только. В красивой комнате со стенами из лакированного дерева, с большими оконными проемами, застекленными голубоватыми стеклами, с потолком в полосах прямых темных балок.
Чтобы создать ощущение уюта, пол, покрытый бледно-оранжевыми плитками, отлого понижался к центру комнаты. На красиво выложенном разноцветным кирпичом камине был водружен портрет сенатора Дюпона в возрасте трех лет, в красивом кожаном ошейнике, инкрустированном серебром. Спиральные цветы из Малой Азии украшали прозрачную вазу, между их шишковатых стеблей сновали маленькие морские рыбки. За окном плакали сумерки, оставляя длинные потеки своих слез на черных щеках облаков.
— Передай мне хлеб, — сказал Вольф.
Сапфир, сидевший напротив, протянул правую руку, взял корзинку и подал ее левой рукой — почему бы и нет.
— У меня нет ножа, — сказала Хмельмая.
— Одолжи мне перо, — ответила Лиль.
— Где же шары? — спросил Сапфир.
Потом они помолчали несколько мгновений, ибо сказанного вполне хватало, чтобы поддержать беседу за жарким. К тому же в этот вечер, в этот праздничный вечер жаркого они не ели: здоровенный цыпленок, поджаренный на сусале, кудахтал под сурдинкой посреди блюда из австралийского фарфора.
— Где же шары? — повторил Сапфир.
— Одна из свечей у меня ни черта не кочегарит, — заметил Вольф.
— Кто же победил при Ватерлоо? — без предупреждения вмешался сенатор Дюпон, перебивая Лиль.
Что вызвало повторную паузу, ибо не было предусмотрено программой. Как бы парируя, Лиль и Хмельмая вознесли в унисон свои голоса.
— Каждый понимает в меру своей исперченности… — очень спокойно заявили они.
1 2 3