Купил тут Водолей ру 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Верно?— Верно, — подтвердил трактирщик, благоговея.— Теперь так рассудим, — общее внимание воодушевило сержанта. — В столицу не с серебряными бляхами скачут. С золотыми. Сам видел. С пустынниками ныне размирье, да и не пройти сквозь пески в одиночку. Вот и остается из многого одно-одинешенькое. А скажи-ка, брат, — дружелюбно прищурился он, — выходит, свадебкой пахнет в Баэле? Решил-таки молодой граф сестренку с магистровым племяшом обручать?— Умен ты, дядя, — беззлобно буркнул гонец.— Да уж не без того, — покладисто отозвался сержант.— А коли умен, так отстань от человека со своими побасками, — раздался хриплый низкий голос. — Видишь, на ногах уже не стоит господин…Резко оглянувшись, гонец увидел у двери огромного детину в коричневой монашеской рясе. Скорее всего он выходил во двор по нужде, а вернувшись — так и стоял у входа, натянуто улыбаясь, словно пытаясь сгладить впечатление, произведенное его разбойничьим рыком. Плечи у монаха были широченные, белые крупные зубы сверкали даже в полумраке, а бороды, странное дело, не было вовсе — зато левую щеку украшал длинный шрам, напоминающий молнийку.— Вечный учит нас милосердию, братия, особенно же — к малым детям, болящим и путникам Господин сей скакал днем и ночью, исполняя приказ; он крепок духом, но телом изнемог, так пусть же хотя бы этой ночью он выспится. Оставьте человека в покое, бравые воины!— И то верно, — согласился сержант. — Извиняй, господин. Доброй ночи…Прочие вежливо поклонились, ниже всех — прыщавый юнец.Уже поднимаясь по гнилой узкой лестничке на второй этаж, гонец внезапно придержал шаг, повернулся к хозяину.— Скажи-ка, приятель, — понизив голос, спросил он. — Твой трактир — место надежное?— Не извольте беспокоиться, господин, — торопливо зашептал Мукла. — Самому Рамме Горбатому плачу за охрану, и ваша плата тоже в стоимость постоя входит. Так что хоть тысячу златников при себе имейте…— Я не о том. Ты знаешь людей, которых пустил к себе ночевать?.— Ну… — хозяин замялся, соображая. — Селюки наши, местные; смирный народец, да и не проспятся уже до рассвета. Солдатики на заднем дворе лягут, в овчарне, ежели, понятное дело, тоже тут не свалятся…— Ладно, — досадливо перебил гонец. Он знал: опасности нет. Никакой. Но устав, впитанный в кровь за годы службы и уже единожды сегодня жестоко обиженный, требовал своего. — Овчарня не в счет. В доме кто? И потрудись говорить внятно.— Еще три монаха, в большой светлице, — все так же тихо, но уже гораздо разборчивее доложил Мукла. — Бредут из Ваальского аббатства к мощам и — Ттуки. Подорожная исправная, можете не сомневаться. Да и спят уже давно.— Три монаха, — проворчал гонец, поднимаясь по темной лестнице — А тот, внизу, он что, тоже спит?Вместо ответа трактирщик приподнял повыше тусклый масляный светильник, освещая второй этаж: уходящий вперед коридор с окнами, забранными густыми решетками, и двумя узкими дверями с другой стороны.— Малая светлица, господин. Извольте, — сказал хозяин, отпирая левую.Комнатка низкая и тесная, точно клетка, о которой болтали ландскнехты, как раз на одного человека. Очень чистенькая и бедная: всего убранства — табурет о трех ножках, охапка свежего сена, покрытая дерюгой, и толстопузый кувшин с водой. Узенькое, похожее на бойницу окошко выходило во двор, и снаружи в него косым крестом были вставлены два металлических прута.— Дверь запирается на засов?— Запирается, господин.— Хорошо, ступай…Когда бритая макушка Муклы исчезла в лестничном проеме, гонец придирчиво осмотрел задвижку. «Гнилая», — подумал он с неудовольствием и тотчас сам посмеялся над своей неуместной осторожностью. Но, впрочем, припер дверь табуретом.Поднял кувшин, выпил холодной, до ломоты в зубах, колодезной воды.Достав из поясного футляра тонкий свиток с алой печатью на витом шнуре, бережно уложил графское послание в изголовье. Стянул сапоги. Несколько мгновений постоял босиком у окна, наслаждаясь прикосновением прохладных досок к ноющим подошвам, а затем, полюбовавшись вволю бесящимся, совершенно бессильным против могучих стен ливнем, осенил себя знаком Вечного и улегся на сенную подстилку.А гроза гремела и грохотала, поражая землю уже не десятками, а сотнями огненных копий. Раскаты грома следовали один за другим, сотрясая харчевню, и дождь с металлическим звоном стучал по крыше. Лишь теперь гонец осознал, до какой степени вымотался. Стучало в висках, ломили суставы, мерзко подташнивало. Впрочем, совсем недолго. Стоило лишь расслабиться, как вспыхивающее небесным огнем окно поплыло перед глазами, и гонец ощутил себя камнем, все быстрее и быстрее скатывающимся в черную, глубокую, ласковую трясину…Он спал, отсыпаясь за три дня пути, и ни грохот грозы, ни кошачьи вопли грудастой девки, пользуемой в овчарне упившимися в доску солдатиками, не мешали ему.А вскоре после полуночи все стихло, даже ливень хоть и не прекратился, но ослабел. Подоткнув колом (не было бы греха!) воротца овчарни, насквозь вымокший Мукла поднялся по лесенке и на миг задержался у комнаты знатного гостя.Прислушался к тяжелым, похожим на стоны вздохам.Озабоченно покачав большой лысой головой, собрал пальцы в щепоть — знак Третьего Светлого и семикратно обмахнул дверь. Коль скоро гостем уплачено втрое и вперед, долг хозяина — обеспечить постояльцу добрые сны.Сам-то Мукла, сколько помнил себя, спал спокойно, безо всяких сновидений, пробуждаясь аккурат к рассвету.На сей раз, однако, выспаться не получилось.Растормошила жена.— Проснись, Му, проснись, — взволнованно шипела она, уткнувшись губами чуть ли не в ухо мужу. — Просыпайся же!— Что? — вырванный из утреннего сна грубо и резко, Мукла не сразу сумел прийти в себя. — Что случилось?— Ты ничего не слышишь?— Нет.— Где-то ребенок плачет…Хозяин прислушался.— Чушь, — буркнул он в конце концов, поворачиваясь на другой бок. — Спи, дура, и мне не мешай. Откуда в доме дитю взяться?— Му, милый, поверь, я точно слышала: то ли ребенок плакал, то ли щенок скулил…— Чушь, — повторил Мукла, умащивая щеку на кулак. — Тебе примерещилось, дорогая. Это ветер.Дождь, действительно, уже прошел, а ветер остался и сейчас завывал с удвоенной силой, мстя за свое одиночество беззащитным деревьям и людям. Впрочем, ближе к первым петухам угомонился и он. А когда за окнами забрезжили проблески пока еще холодного солнца, трактирщик был уже на ногах.С первым светом убрели селяне, отзавтракав краюхой черного за полмедяка на троих под даровую колодезную водицу. Забулькали в большом закопченном котлище добротно перемешанные остатки вчерашних трапез; спустя час—другой, отстоявшись на ветерке и загустев, они приобретут вполне благородный вид, и коронное блюдо хозяйки — «Утренник героя» — будет подано хмурым, плохо соображающим с похмелья ландскнехтам. А пока герои богатырски храпят в овчарне, господин гонец в приятном одиночестве подкрепится перед дорогой так, как подобает человеку знатному и щедрому. Уж поверьте, где-где, а в «Трех гнуэмах» хозяева в тонкостях разбираются и завсегда сумеют потрафить персоне с понятием…Вот уже доспевает на пару молодая тартушечка, шипят и фыркают маслом со сковороды отбивные в ободьях прозрачного жирка; проворна хозяюшка, даром что немолода, ловко и привычно зачерпывает она муку; совсем скоро зарумянится сдобная лепешка и умелица кивнет мужу: ступай, мол, наверх, буди господина…— Помилуй Вечный!.. Смотри, Му!При свете лампы они увидели на недавно протертой столешнице темные капли. Две. Нет… уже три. А вот и еще одна — прямо в муке.— Что это? — растерянно спросил трактирщик.— Не знаю… Аи! Гляди же, Му!Она взвизгнула снова, и Мукла, подняв голову, увидел: на потолке в углу, как раз над ними, проступало большое темно-красное пятно; оно расползалось, густело, и медленно набухающие капли одна за другой срывались вниз.Трактирщик побелел; глаза его округлились.— Я… посмотрю?— Только осторожнее, дорогой…Хозяйка, закусив губу, глядела в спину мужу, поднимающемуся по лесенке.— Ну, что там?— Ничего не вижу… Эй, святые отцы, вы спите? Господин, прошу простить… Эге! Да здесь же не заперто…Покачнувшись, женщина грузно прислонилась к стене. Неотрывно глядя вверх, она ждала мужа. И лишь миг спустя после того, как он, изжелта-бледный, шатаясь, вышел из комнаты гонца и судорожно ухватился за перила, она истошно завизжала.Два монаха, словно вспугнутые коричневокрылые враны, выскочили из правой комнаты, бессмысленно тараща заспанные глаза… Глава 2. К НАМ ЕДЕТ РЕВИЗОР Деревья были огромны. Они стояли плечом к плечу, словно потсдамские гренадеры, и на их фоне аккуратный двухэтажный коттеджик на стилизованных курьих ножках смотрелся трогательно, но отнюдь не чужеродно. В отличие от махины аэроджипа, доставившего меня сюда. Знаменитого «UFO-XXII/12-00» с девятнадцатью золотыми звездочками вдоль фюзеляжа.Комфорт и скорость. Супер и экстра. Короче говоря, индивидуальный заказ.Да уж. Хорошо быть генералом…Впрочем, ничего генеральского в облике Маэстро сейчас не было. Скорее наоборот: потрепанные джинсы, немолодые, утратившие цвет кроссовки и легкий, пушистый даже на взгляд домашний свитер.— А поворотись-ка, сынку, — отеческим тоном пропело с крыльца непосредственное начальство. — Так. Угу. А иди-ка сюда…Вне службы Маэстро, как правило, демократ. Особенно на лоне природы.Мы обнялись.На ощупь его свитер был еще пушистее, чем казался.— Прошу! — Меня подхватили под локоток и повели по ступенькам, продолжая при том неумолчно ворковать. — Я там приготовил кое-чего. Ты ж с дороги, ты ж небось перекусить хочешь…Маэстро был прав. Как выяснилось, я хотел.И любой на моем месте захотел бы, увидев это самое «кое-чего»…На круглых и овальных блюдах симметричными квадратиками были размещены закуски: севрюжка горячего копчения и она же — холодного, перламутрово-розовая семужка, полупрозрачная белорыбица, грустноглазая селедка, украшенная репчатым луком; копченые, вяленые и вареные колбасы нескольких сортов (я отметил свою любимую, хоботную, с тонкими ободками сальца по краешку; нигде ни у кого, кроме Маэстро, не приходилось видеть такую). Несколько сортов салата, свежие помидоры, огурцы, зелень, восточные соления. Крабы замысловато выложены на подносе, с таким расчетом, чтобы каждую часть можно было подцепить вилкой, не нарушая всей композиции, отдаленно напоминающей то ли кальмара, то ли осьминога. В вазах — фрукты: яблоки, апельсины, киви, виноград, ананасы, разрезанные продолговатыми бледно-медвяными дольками; и каждая ваза — изысканный, виртуозный натюрморт.Коньяки, настойки, вина сухие и крепленые.Водка…— Ну, за прогресс!Он, не садясь, разлил по рюмкам нечто благоухающее, хихикнул — и меня пробила мелкая противная дрожь. Смеющийся Маэстро — это бывает, в этом ничего страшного нет. Но хихикающий Маэстро — это уже из области ночных кошмаров.Благоухающее, однако, пошло хорошо.— Закусывай, закусывай. Салатик очень рекомендую… — Маэстро становился все веселее, как тогда, в Кашаде. — Еще? За тех, кто не с нами… — Его уже несло. — Вот, грибочки попробуй; сам солил, без автоматики. Не хочешь? — И вдруг жутковатая улыбочка радушного вампира исчезла без следа; скулы отвердели и в голосе отчетливо скрежетнули генеральские нотки. — Сыт, стало быть? Хорошо. К делу.Он указал на невысокий диванчик, стоящий как раз напротив стенного визора.— Садись и смотри. Вопросы потом. От винта! — негромко скомандовал шеф визору, и темный экран вспыхнул.Лицом к объективу — осанистый мужчина лет шестидесяти, в смокинге, при галстуке и помятой орхидее в петлице. Фон — неоштукатуренная кирпично-красная стена, тронутая пятнами плесени. Освещение тусклое, неживое: либо окна плотно зашторены, либо, еще вероятнее, их нет вовсе, но лицо сидящего высвечивает сильная лампа, направленная, правда, не в упор.— Узнаешь? — хмыкает Маэстро.Отделываюсь невнятным междометием. Склерозом, слава богу, не страдаю. Передо мной — Хомяк. Он же — его превосходительство господин генеральный администратор Департамента, доставшийся нам по наследству от прежнего менеджмента, исключительный мудак по жизни, хотя и грех так говорить о мертвых. Тем паче о трагически погибших. Чуть больше месяца назад, аккурат перед моим уходом в отпуск, бедняга не справился с управлением при посадке; аэроджип винтом вошел в площадку для гольфа, и от господина главного администратора, как мне шепнули на ушко, не осталось материала на реставрацию; так что в последний путь мы провожали кучку добротно обгоревших костей в наглухо запертом палисандровом гробу с бронзовыми ручками и мозаичным портретом усопшего на крышке. Помнится, Маэстро сказал тогда, утирая скупую мужскую слезу, что злой рок лишил его, главу Департамента, правой руки, и он не солгал, ибо при всей своей невероятной скользкости покойник был редкостным спецом и, надо признать, тянул на себе весь воз текущих конторских дел.Там, на экране, будущий труп выглядит вполне авантажно: аккуратная, несколько старомодная прическа, холеная, досиня выбритая физиономия сорвавшего банк бурундука… вот только вместо обычной полуулыбки — кривой полуоскал, и блеклые, всегда прищуренные глазки по-совиному круглы.Удивиться, впрочем, не успеваю, потому что где-то за кадром возникает негромкий уверенный голос Маэстро:— Хорошо. А теперь повтори еще раз. Громко и по порядку.Хомяк сглотнул.— Я, Резник Игорь Иосифович, генеральный администратор Департамента Экспериментальной Истории, находясь в здравом уме и твердой памяти, считаю необходимым добровольно и без всякого принуждения сообщить…— Ну, это формальности. Без этого обойдемся. — Маэстро прокрутил пленку минуты на полторы вперед. — А вот теперь слушай внимательно.— …обратились ко мне как к лицу, имеющему право второй подписи…Хомяк очень хотел говорить четко и размеренно, но все равно время от времени срывался, жалко всхлипывал. Он называл имена, ничего мне не говорившие, сыпал цифрами, которые невозможно было удержать в памяти, ссылался на официальные документы, но это ничуть не придавало ясности монологу, напоминающему поток шизофренического сознания, и поток этот, разрастаясь, убаюкивал.
1 2 3 4 5 6


А-П

П-Я