Годфри же, наоборот, все больше и больше беспокоился и, перейдя с открытого места в лесок, удвоил предосторожность.
Прошел еще час. Берега снова обнажились. Их покрывали только небольшие заросли кустарника. Ветер пригибал траву, указывая на близость моря. В таких условиях трудно было укрыться. Ничего не оставалось, как лечь плашмя и продвигаться ползком. Годфри так и сделал, предоставив Тартелетту последовать своему примеру.
Но тому не хотелось ложиться на землю.
— Дикарей больше нет! Людоеды ушли! — возражал учитель танцев.
— Они здесь, — тихо и решительно сказал Годфри. — Они должны быть здесь, — повторил он. — Ложитесь на живот, Тартелетт! Живее, живее, и будьте готовы в любую минуту спустить курок! Следите за мной и не стреляйте без моего приказания!
Годфри произнес это таким суровым голосом, что ноги танцмейстера подогнулись сами собой, и он оказался в требуемой балетной позе.
И хорошо сделал.
Годфри, действительно, имел все основания говорить так настойчиво.
С занятой им позиции не было видно ни берега моря, ни устья речки — кругозор закрывала возвышенность, находившаяся не более, чем в ста шагах. Но за этим замкнутым горизонтом, из-за гряды холмов, поднимался в синее небо густой столб дыма.
Лежа на траве и приложив палец к спусковому крючку карабина, Годфри терпеливо выжидал.
«Третий раз, — говорил он самому себе, — я вижу на острове дым. Не значит ли это, что туземцы уже высаживались и разводили костры на северной и южной стороне острова? Нет, это невозможно! Ведь я ни разу не находил никаких следов — ни углей, ни пепла! Но сейчас я узнаю, что здесь происходит, и решу, как поступить!»
Сделав несколько скользящих движений, которые тут же скопировал Тартелетт, Годфри добрался до возвышенности, откуда легко было наблюдать за той частью морского побережья, где речная излучина непосредственно примыкала к устью.
Юноша едва удержался от крика. Опустив руку на плечо учителя танцев, он дал ему понять, что дальше двигаться нельзя. Тартелетт замер, уткнувшись головой в землю, а Годфри увидел все, что ему хотелось увидеть…
На берегу, среди скал, пылал громадный костер, посылая к несу черные клубы дыма. Вокруг огня ходили те самые чернокожие туземцы, что прибыли вчера на остров, и непрерывно подбрасывали топливо, сложенное рядом в большую кучу. Неподалеку от них колыхалась на волнах привязанная к камню пирога.
Начинался прилив.
Годфри, не прибегая к подзорной трубе, видел невооруженным глазом все, что происходило на берегу. От костра его отделяли какие-нибудь двести шагов. Он даже отчетливо слышал, как трещали в огне сухие ветки. Прежде всего ему стало ясно, что засады можно не опасаться, так как все туземцы были сейчас в сборе.
Из двенадцати человек десять занимались работой: одни энергично поддерживали огонь, другие забивали колья для вертела, как это делают обычно полинезийцы. Одиннадцатый, казавшийся начальником, с важным видом прогуливался по отмели и часто поглядывал в глубь острова, словно опасаясь нападения.
На плечах его Годфри увидел красное полотнище флага, служившее дикарю украшением.
Двенадцатый же, крепко привязанный к столбу, лежал на земле.
Легко было догадаться, какая участь грозила несчастному. Вертел и огонь, конечно, предназначались для того, чтобы его изжарить… Выходит, что Тартелетт не ошибся, назвав этих людей каннибалами!
Нельзя было также не согласиться с учителем, уверявшим своего ученика, что приключения всех Робинзонов, настоящих или воображаемых, не отличаются одно от другого. Ведь в самом деле, Годфри с Тартелеттом оказались в том же положении, что и герой Даниэля Дефо, когда на его острове высадились дикари. И подобно Робинзону Крузо, теперь они должны были присутствовать при ужасной сцене людоедства!
Годфри решил брать пример с бесстрашного Робинзона. Нет, он ни за что не допустит, чтобы каннибалы зарезали пленника и насытились человеческим мясом! И вооружен он нисколько не хуже, чем Робинзон в эпизоде спасения Пятницы! Два ружья — четыре выстрела! Два револьвера — двенадцать выстрелов! Этого будет вполне достаточно, чтобы подействовать на одиннадцать дикарей, которых может вспугнуть и один выстрел. Придя к такому решению, Годфри стал хладнокровно выжидать момента, когда сможет громогласно заявить дикарям о своем присутствии.
Ждать ему пришлось недолго.
Не прошло и двадцати минут, как начальник приблизился к огню и недвусмысленным жестом указал на пленника своим подчиненным, которые только и ждали его приказаний.
Годфри поднялся. Поднялся и Тартелетт, сам не зная почему. Бедный учитель танцев даже не догадывался, что собирается сделать его спутник, ничего ему не сказавший о своих намерениях.
Годфри, должно быть, представил себе, что при одном его появлении среди дикарей поднимется паника: либо они бросятся к пироге, либо побегут врассыпную.
Но не случилось ни того, ни другого. Казалось, они его даже не заметили.
Как раз в эту минуту начальник снова указал на пленника. Трое чернокожих подскочили к нему, отвязали от столба и потащили к огню.
Это был еще молодой человек. В ожидании близкой смерти, он, как видно, решил дорого продать свою жизнь и стал отчаянно отбиваться. Но туземцы скоро с ним справились, повалили на землю, и тут подоспел их начальник с каменным топором в руке, чтобы размозжить ему голову.
Годфри громко закричал и спустил курок. Пуля просвистела в воздухе и, казалось, насмерть сразила начальника: он упал, как подкошенный.
При звуке выстрела туземцы замерли, словно от удара грома, а те, что держали пленника, невольно выпустили его из рук. Воспользовавшись случаем, бедняга тотчас же бросился бежать в том направлении, откуда явился неожиданный спаситель, на которого с изумлением смотрели теперь все дикари.
В ту же минуту раздался второй выстрел.
Тартелетт нажал на спусковой крючок с зажмуренными от страха глазами и долго потом потирал правую щеку, ушибленную прикладом. Подобной пощечины ему в жизни не приходилось получать! Однако — бывают же такие удачные выстрелы! — он даже не промахнулся: один из дикарей свалился замертво рядом со своим начальником.
Туземцы потерпели сокрушительное поражение. Быть может, они решили, что их атакует многочисленное враждебное племя и побоялись принять бой? А может быть, их напугали двое белых людей, извергавших громы и молнии? Как бы то ни было, но чернокожие дикари, подхватив своих убитых и раненых, пустились наутек: вскочили в лодку, изо всех сил стали грести, затем развернули парус и быстро обогнули флагпункт.
Тем временем пленник подбежал к своему спасителю. Сначала он остановился в нерешительности, из страха перед этими высшими существами, затем приблизился к бельм людям, опустился перед ними на колени, взял ногу Годфри в свои руки и поставил себе на голову в знак того, что признает себя его рабом.
Можно было подумать, что этот уроженец Полинезии тоже читал «Робинзона Крузо».
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ,

в которой описывается моральное и физическое воспитание уроженца Полинезии
Годфри поднял несчастного, лежавшего у его ног, и посмотрел ему в лицо. Этому человеку было лет тридцать пять, не больше. Наготу его прикрывала лишь набедренная повязка. По чертам лица и цвету кожи он напоминал африканского негра. И правда, в нем не было никакого сходства с жалкими аборигенами полинезийских архипелагов, заметно отстающими по своему развитию от большинства африканских племен.
Бывали случаи, когда суданские или абиссинские негры попадали в руки к туземцам Полинезийских островов, и не пришлось бы особенно удивляться, если бы этот негр умел говорить по-английски или на каком-нибудь другом европейском языке, известном Годфри. Но скоро стало ясно, что несчастный лопочет на каком-то совершенно непонятном наречии, вероятно, на языке местных туземцев, к которым он, должно быть, попал в раннем детстве.
Сначала Годфри заговорил с ним по-английски, но, увы, это было напрасно
— он не получил никакого ответа. Тогда он постарался объяснить ему знаками, что хочет знать его имя.
После нескольких бесплодных попыток негр, у которого, впрочем, было умное и открытое лицо, произнес одно слово:
— Карефиноту.
— Карефиноту! — воскликнул Тартелетт. — Вы слышали что-нибудь подобное?.. Я предлагаю назвать его Пятницей. Ведь сегодня пятница, как это было на острове Робинзона. На островах, где живут Робинзоны, дикарей всегда называют по тому дню недели, когда он был спасен. Подумать только, как можно носить такое нелепое имя — Карефиноту?
— Если это его имя, то почему он не может сохранить его? — возразил Годфри.
В эту минуту рука Карефиноту коснулась его груди, и на лице негра был написан вопрос: «А тебя как?»
— Годфри, — ответил юноша.
Чернокожий попытался произнести это имя, и хотя Годфри повторил его несколько раз, туземцу так и не удалось внятно воспроизвести столь непривычное для него сочетание звуков.
Потом Карефиноту повернулся к учителю танцев, давая понять, что хочет знать и его имя.
— Тартелетт, — ответил танцмейстер с любезной улыбкой.
— Тар-те-летт! — повторил Карефиноту.
Очевидно, сочетание этих слогов соответствовало устройству его голосовых связок, ибо произнес он их очень отчетливо.
Учитель танцев казался крайне польщенным. Да и было отчего!
Тогда Годфри, желая воспользоваться сообразительностью туземца, объяснил ему знаками, что хочет узнать название острова. Он указал на лес, прерию, холмы, потом обвел рукой берег моря и горизонт и, наконец, вопросительно поглядел на негра.
Карефиноту, не сразу уразумев, что от него хотят, повторил жест Годфри и обернулся, окидывая взглядом все окружающее пространство.
— Арнека, — сказал он, подумав.
— Арнека? — повторил Годфри, топая ногой по земле, чтобы яснее выразить свой вопрос.
— Арнека! — подтвердил негр.
Но это ничего не говорило Годфри, не указывало ни на географическое название острова, ни на его положение в Тихом океане. Он не мог припомнить ничего похожего. Быть может, это было туземное название, не известное картографам.
Между тем Карефиноту с нескрываемым любопытством продолжал рассматривать обоих белых, переводя взгляд с одного на другого, словно устанавливая разницу между ними. Его губы улыбались, обнаруживая ряд великолепных белых зубов, на которые Тартелетт поглядывал с некоторой опаской.
— Пусть сломается в моей руке карманная скрипка, — воскликнул он, — если эти зубы никогда не жевали человеческого мяса.
— Во всяком случае, — ответил Годфри, — наш новый компаньон теперь не походит на человека, которого собираются изжарить и съесть, а это самое главное!
Больше всего привлекало внимание Карефиноту оружие Годфри и Тартелетта: карабины, которые они держали в руках, и револьверы, заткнутые за пояс.
Годфри сразу понял причину этого любопытства. Очевидно, дикарь никогда не видел огнестрельного оружия. Да и понимал ли он, что обязан своим освобождением одной из этих трубок, выбрасывающих молнию? Вряд ли.
Годфри решил дать туземцу представление о своем могуществе. Зарядив ружье, он показал Карефиноту на красную куропатку, летевшую шагах в пятидесяти от них над прерией, затем быстро прицелился и выстрелил: птица упала.
При звуке выстрела негр сделал великолепный прыжок, который Тартелетт тут же оценил глазом хореографа. Затем, оправившись от страха, Карефиноту с быстротой охотничьей собаки подбежал к птице, ковылявшей по траве с перебитым крылом, и принес ее своему господину, радостный и изумленный.
После этого и Тартелетту захотелось показать туземцу что он тоже обладает молниеносной силой. Заметив близ ручья спокойно сидящего на старом стволе рыболова, он поднял ружье и прицелился.
— Не нужно, Тартелетт! — остановил его Годфри. — Не стреляйте!
— Почему?
— Подумайте только, если вам не повезет и вы промахнетесь, как много мы потеряем в глазах этого туземца.
— Но почему бы мне не попасть? — возразил Тартелетт не без досады. — Не я ли во время сражения, впервые взяв в руки ружье, на расстоянии ста шагов поразил прямо в грудь одного из людоедов?
— Вы в него определенно попали, раз он упал. Но, послушайте меня, Тартелетт! Ради наших общих интересов не испытывайте судьбу дважды.
Учитель танцев, хоть и с некоторым разочарованием, все же поддался уговорам. Перекинув ружье за спину, он вместе с Годфри и Карефиноту направился в Вильтри.
Жилище, оборудованное внутри секвойи, вызвало новое изумление дикаря. Прежде всего, ему пришлось объяснять я показывать, как надо обращаться с разными орудиями, инструментами и домашней утварью. По-видимому, Карефиноту жил среди туземцев, стоящих на самой низкой ступени развития, так как даже железо, казалось, ему было неизвестно. Когда поставили на горячие угли котелок, туземец тут же хотел его снять, думая, что он сгорит, чем вызвал неудовольствие Тартелетта, занятого священнодействием — приготовлением бульона. Но больше всего Карефиноту поразило зеркало: он вертел его так и сяк, чтобы убедиться, нет ли на другой стороне его собственной персоны.
— Но он же ничего не смыслит, этот черномазый, — с презрительной гримасой воскликнул учитель танцев.
— Нет, Тартелетт, вы ошибаетесь, — возразил Годфри. — Он смотрит на оборотную сторону зеркала, значит — рассуждает, на что способно только мыслящее существо.
— Хорошо! Согласен! Допустим, что он способен мыслить, — сказал Тартелетт, с сомнением покачав головой. — Но будет ли он нам чем-нибудь полезен?
— Я в этом уверен! — ответил Годфри.
Между тем Карефиноту очутился за столом, уставленным разными кушаньями. Сначала он их обнюхал, потом попробовал на зубок и, наконец, стал с жадностью поглощать все подряд, одно за другим: суп из агути, убитую Годфри птицу, баранью лопатку с гарниром из камаса и ямса.
— Кажется, наш гость обладает завидным аппетитом, — заметил Годфри.
— Да, — ответил Тартелетт. — Нужно будет глядеть за ним в оба. Как бы не разыгрались его каннибальские инстинкты!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22