Ему казалось, что в одежде гость руководствуется соображениями удобства, а не показного блеска. Его любимые костюмы явно кроились не для того, чтобы подчеркнуть фигуру, скорее — чтобы не резали под мышками. То же и рубашки. Единственное ярким пятном был галстук, создававший ложное впечатление, будто Стикни служил в гвардии. Генри вообще не понимал, зачем ему камердинер.Келли смогла пролить свет на эту загадку.— Понимаете, Уэнделлу нелегко. Вы ведь не знаете его сестру, миссис Лоретту Стикни-Паунд? Ну да, откуда вам. Редкая гадюка, — со свойственной ей выразительностью описала Келли племянницу покойного мужа. — Когда мы с Теодором решили пожениться, она вопила громче всех, и остальных завела. Жутко настойчивая баба. Уэнделл перед ней трепещет. Это у него еще с детства. Она на три года старше, а вы знаете, как это много в таком возрасте. Она его шпыняла, и он до сих пор не оправился. Теперь она ему приказывает, а он, вместо того, чтобы сказать: «Отвали», безропотно отвечает: «Да, мэм», как новорожденная медуза, и делает, что велено. Усекли?Генри усек.— Когда она сказала, что человеку его уровня положено иметь камердинера, он не ответил: «Чего-чего?», а позволил ей выбрать слугу, и в доме появился Кларксон.Генри сочувственно прищелкнул языком. Так вот почему Уэнделл Стикни все время печален. Генри предполагал, что ему недостает пресс-папье, а выходит, его просто угнетает присутствие слуги. Сам Генри одевался без посторонней помощи, если не считать костюмеров в далеком прошлом, но мог себе представить, как это утомительно — иметь камердинера.— Для него это, наверно, мученье? — спросил он, но Келли объяснила, что все не так.— Они отлично поладили. Вы, быть может, не заметили, Уэнделл обладает одной чертой. Он может быть бесхребетным червем, когда надо сказать Лоретте, чтобы не лезла в чужие дела, но у него есть этакая звериная хитрость, и в трудные минуты это выручает. Он сказал Кларксону, что удвоит жалованье, если тот не станет одолевать его своими заботами. Может чистить ботинки, и даже иногда гладить брюки, но дальше — ни на шаг. Понимаете, он боялся, что Кларксон, воспитанный на графах и герцогах, потребует заказать кучу новых костюмов, а Уэнделл любит носить костюм, пока не рассыплется. А что теперь? Лоретта наймет ему нового камердинера, возможно, не такого сговорчивого. Так что мы должны отыскать кого-то на место Кларксона, пока Лоретта в отъезде.— Где она сейчас?— Путешествует вокруг света.— Значит, пока она не опасна.— Да.— И можно некоторое время не тревожиться.— Тоже верно.— Тем более, когда у нас хватает других забот.— Золотые слова. В первую очередь — пресс-папье. Как быть с ним?Генри задумался.— Ну, на мой взгляд, лучше всего положить его в витрину, пока сыщик, если это действительно сыщик, не уберется прочь.— То же самое я посоветовала Уэнделлу, но он боится выпускать пресс-папье из рук. Говорит, если положить его обратно, вы передумаете.— И упущу тысячу фунтов? Он — чокнутый.— Это само собой. Чего ждать от человека, который коллекционирует пресс-папье? Ровно то же я ему и сказала, но он уперся. И на почту идти отказывается, боится, что сыщик поймает его с поличным. И вам этого доверить не хочет, не то вы возьмете пресс-папье в руки и больше не захотите выпускать. Что нам теперь делать?— Идти спать, полагаю, а там что-нибудь придумается.— Наверное. Жарковато, что-то, идти в дом. Может, махнем на озеро, искупаемся?— Не сегодня. Может быть, завтра.— Ладно, в дом, так в дом. 2 У себя в спальне Келли закурила последнюю в этот день сигарету и задумалась. Думала она о том, как сильно любит Генри и как было бы здорово (поскольку женский инстинкт подсказывал ей, что чувство это взаимно), если бы он отыскал в себе решимость действовать с решительностью покойного Теодора Стикни. Теодор, как поведала она Джейн, сгреб ее охапку и стал целовать так, что за ушами хрустело. Именно этого она хотела от Генри. Беда, полагала Келли, в том, что он — англичанин. Англичанин, горько думала она, не смеет поцеловать даму, не заручившись ее письменным согласием.Она потушила окурок и легла в постель. В это самое время Билл, который последние двадцать минут стоял под деревом, решил, что пришло время вернуться в «Жука и Клен» и двинулся по лужайке. Он пришел к Эшби-холлу, как паломник — к святилищу. Здесь жила Джейн, а для влюбленного прийти и смотреть на дом, где живет обожаемый предмет — естественная часть дневного распорядка. Однако даже влюбленные должны спать, и, помедлив, чтобы бросить прощальный взгляд на дом, он с сожалением побрел прочь.Почти сразу после этого в дверь Келли робко постучали и вошел Уэнделл — в лиловом халате поверх полосатой пижамы и страшно взволнованный.— Разбудил? — произнес он.— Нет, я не спала. Вам что, аспирину или чего-то такого?Судя по виду, аспирин бы Уэнделлу не помешал.— Тетя Келли, — сказал он. — Он здесь!— Кто?— Человек, с которым Кларксон говорил на почте. Крадется по газону. Я видел его из окна.— Вам, наверное, почудилось. Что ему здесь делать? Скорее всего, это сова.Если Уэнделл не приплясывал от досады, то явно лишь потому, что не мог вспомнить ни одного па.— Какая там сова! Я отчетливо видел лицо в лунном свете.— Не шутите?— Разумеется, нет.— Это точно он?— Я не мог ошибиться. Он стоял на лужайке, и… Куда вы?— На улицу, — коротко ответила Келли. — Пора разобраться с этим типом. Нехорошо смотреть на вас в баре — да сколько влезет, никто ему запретить не может, но если он думает, что можно разгуливать по частным газонам, как у себя дома, то я ему сейчас живо мозги вправлю. Можно подумать, тут табличка: «Место для пикников». Дайте кочергу.— Умоляю, осторожнее.— Обо мне не беспокойтесь. Это у него сейчас ухо будет, как цветная капуста. 3 Десятый час утра застал Генри за завтраком, в размышлении над письмами, пришедшим с утренней почтой. Размышленья его были нерадостны. Особенно удручало одно письмо. Дафф и Троттер уведомляли, что не получили ответа на просьбу урегулировать задолженность и с большим сожалением вынуждены предпринять шаги. Генри мрачно раздумывал, какой смысл поставщики деликатесов и вин вкладывают в слово «шаги» — не поступят же они с ним, как с Алджи — когда вошла Келли.— Доброе утро, Хэнк.— Доброе утро, Келли.— У вас невеселый вид. Что-то стряслось?Есть вещи, о которых положено молчать. Генри любил эту женщину, но даже ей не готов был явить коршунов, терзавших его грудь.— Так, кой-какие досадные письма, — сказал он. — Да и вы что-то не блещете весельем.— Просто тоже беспокоюсь. У вас тут привидение в хозяйстве есть?— Не встречал. А что?— Вчера, после того, как мы расстались, ко мне пришел Уэнделл, весь трясется. Говорит, что видел человека на лужайке. И не просто человека, а того самого, который нехорошо смотрел на него в баре. Я вышла с кочергой и, конечно, никого там не обнаружила. Я подумала было, что это фамильное привидение, но, раз вы говорите, что тут таких не водится, значит, ему от напряжения начало мерещиться всякое разное.— Плохо дело.— Хуже некуда. Теодору тоже, бывало, мерещилось невесть что, а такие вещи бывают в роду. Знаете, отчего это у него, я думаю?— Отчего?— Он выгнал Кларенса и мучается, что теперь Лоретта ему кого-нибудь подсунет. Сегодня же поеду в Лондон и найду Уэнделлу нового камердинера. Сяду на вечерний поезд и остановлюсь в отеле, чтобы вечером пойти на шоу. Хотите со мной?— Охотно бы, да я обещал встретиться с викарием насчет школьного пикника.— Отложите на потом.— Уже два раза откладывал. Больше нельзя.— Жалко. Здорово было бы поехать вместе. Ладно, такова жизнь. Насчет Уэнделла. Обидно до слез, что это портит ему визит. Ему так здесь нравится. Он просто бредит вашим домом.Генри вздрогнул.— Эшби-холлом?— Ага. Так мне и сказал. Только подумать, говорит, что все его предки жили здесь сотни лет. По виду не скажешь, но вообще-то он жуткий романтик.Генри не верил своему счастью.— Ему правда нравится это архитектурное чудовище?— Дом его мечты.— Вот и купил бы его.Келли изумилась.— Но вы же не продадите?— Еще как продам!— Но мне казалось, что вы, поместные землевладельцы, или как это называется, скорее умрете, чем расстанетесь со старым домом.— Я — нет. Мне нужны деньги.— Всем нужны.— И я объясню, почему. Будь у меня хорошенькая кругленькая сумма, я попросил бы вас выйти за меня замуж.— Что?!— Я сказал.— Ну, Хэнк Параден, ты убил меня наповал. Ты правда хочешь на мне жениться?— Больше всего на свете.— Удивительное совпадение. Только вчера, когда мы болтали под луной, я подумала, как здорово было бы выйти за тебя замуж.Человеку, сидящему за столом, трудно стремительно вскочить, но Генри, опрокинув стул, справился с этой задачей.— Келли!— У меня это с самого первого дня, как мы познакомились.— Не верю!— Что тебя удивляет?— Ты такая замечательная!— Ты — тоже.— Я? Я — пустое место. Стареющий Алджи.— Кто такой Алджи?— Мой племянник. Лодырь и дармоед. Я тоже. Я не достоин поцеловать как это называется твоего платья.— Если это все, что ты хочешь поцеловать… — сказала Келли. — А вот это ты должен будешь делать каждую минуту, если не чаще, — добавила она, по прошествии некоторого времени.Генри по-прежнему сомневался.— Ты уверена, что не совершаешь ошибку?— Еще как уверена.— Если Стикни не купит дом, нам придется худо.— Ну и что?— Тебя это не заботит?— Я только рада. По-моему, люди, которые женятся практически без денег, самые счастливые. Когда бедному человеку удается выкроить хоть немного, он веселится от души. Богатым все скоро приедается, и любовь угасает.Этого Генри вынести не смог. Он не хотел бы противоречить ей даже в такой мелочи, но тут она перегнула палку.— Нет, — твердо сказал он. — Моя любовь к тебе не угасла бы, даже будь у меня миллион.— Могла бы угаснуть.— Нет.— Я просто сказала, что могла бы.— Не могла бы.— Ладно, — уступила Келли, — я просто говорю, что куда приятнее считать каждый цент, и ездить в Лондон на ланч и утренний спектакль в твой или мой день рожденья, а мне самой шить себе платья, чем… чем…— Наоборот.— Да, чем наоборот. Было бы совсем не то, если бы Теодор оставил мне миллион, а не умер бы по уши в долгах.— Ты совершенно права. Мы бы не пережили всего того, что нам предстоит, и не чувствовали бы себя такими близкими.— Я знала в Нью-Йорке одного бедолагу, который унаследовал от отца двадцать миллионов и женился на девушке, у которой было в два раза больше.— Что с ним стало? — в ужасе спросил Генри.— Не знаю. Наши пути разошлись. Но только вообрази этих двоих!— Кошмар!— Чего их ждало хорошего?— Страшно подумать. Как его звали?— Кадуолладер. А ее — Алленби.Несколько мгновений Генри стоял в молчании, потрясенный трагедией этих несчастных. Он готов был разрыдаться и видел, что Келли тоже с трудом сдерживает слезы. Она заговорила первой.— Что там под крышкой? — спросила она.— Копченая селедка, — ответил Генри.— Вперед! — воскликнула Келли. — Я могу съесть дюжину. Глава седьмая Лондонский поезд остановился в Эшби Параден, чтобы высадить пассажиров: двух мальчиков, двух девочек, одного младшего священника, трех фермеров, отставного полковника и Алджернона Мартина. Он предпринял это дорогостоящее путешествие — пришлось заложить запонки, чтобы купить билет — с единственной целью укорить Билла Харди. Алджи смертельно обиделся на друга и не собирался выбирать выражения.В Эшби Параден все близко, и лишь несколько шагов отделяют вокзал от «Жука и Клена». Алджи быстро преодолел это расстояние и уже через несколько минут стоял в вестибюле гостиницы, строго глядя на Билла.— Я получил твою телеграмму, — сказал он.— Не удивляюсь, — ответил Билл. — Я готов был поспорить, что получишь.— И не стану скрывать, что неприятно удивлен. Человек кует железный план и нуждается лишь в дружеском участии, чтобы его завершить, а ему советуют не быть ослом. Как бы, по-твоему, почувствовал себе Джон Д. Рокфеллер, если бы собирал деньги на «Стандард Ойл», а ему сказали не быть ослом?Билл указал, что всего этого можно было бы избежать, если бы Алджи постарался не быть ослом, но, как человек справедливый, тут же добавил, что, вероятно, требует невозможного.— Ты и твои железные планы!— Хочешь выслушать?— Нет.— Значит, так. Ты случаем не знаешь придорожный кабачок на Розендейл-род в Велли-филдс? «Зеленый человек» называется.— Не знаю.— Отличное место, — одобрительно сказал Алджи. — И, что существенно, наливают в долг. Я там был вчера и встретил одного человека, у которого дом на Кроксли-род. Я вступил с ним в разговор — честно признаюсь, в надежде, что он меня угостит. Рад сказать, что так оно и произошло, хотя и не без нескольких намеков с моей стороны. Ты наверняка думаешь, что ничего скучнее в жизни не слышал, но погоди, сейчас начнется интрига. Разговорился я, значит, с этим типом, и вижу, что он расстроен. Оказывается, он тамошний старожил и считает, что все это строительство превращает Вэлли-филдс из тихого сельского уголка в своего рода загородный Манчестер. Говорит, рад, что сматывается. «Да? — говорю я. — Сматываетесь, значит?». Он говорит, что контора, в которой он работает, отправляет его в Рио-де-Жанейро, причем отплывать надо чуть ли не завтра. Хорошо, говорит он, хоть дом удастся продать. Какой-то синдикат, или ассоциация, или как там зовутся эти концерны, хочет построить на Кроксли-род многоэтажное жилое здание, а его дом — ровно посередине намеченного участка. Он сказал, что ему пообещали восемь тысяч. Я с ходу предложил десять.Как ни старался Билл пропустить мимо ушей это невыносимо скучное повествования, некоторые фразы поневоле цепляли слух. Последние слова сразили его наповал.— Что-что?!— Я сказал, что дам ему десять тысяч. Вот так и делаются состояния, Билл — надо соображать на ходу и распахивать дверь, как только в нее постучится случай. Ты, разумеется, уже понял, что было у меня на уме. Этим застройщикам необходимо купить дом, иначе их проект не двинется с места, так что владелец может заломить цену. Человек с Кроксли-род уезжает в Перу или где там Рио-де-Жанейро, он не может сидеть насмерть и торговаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19