— Тогда вы должны знать, что за дребедень она писала.
— Автор, — нравоучительно сказал агент, — который получает двадцать тысяч в год, дает товар, а не дребедень.
— Ну, словом, вы знаете ее?
— Еще бы.
— Умирая, она оставила мне пять тысяч и виллу «Жасминный домик», где я теперь и живу. Мак, вы верите в заколдованные дома?
— Нет.
— А вот я утверждаю, что «Жасминный домик» заколдован.
— Вашей теткой? — удивился Мак-Киннон.
— Да, насыщен ее влиянием! Над этим местом тяготеет заклятие… миазмы сентиментальности. И всякий, входящий туда, пропитывается насквозь этими ядовитыми испарениями.
— Какая ерунда!
— Вовсе не ерунда!
— Неужели вы серьезно верите, что…
— Хорошо, как вы относитесь к такому факту? Каждый раз, когда я сажусь писать, немедленно появляется девушка.
— В комнате?
— В романе, черт подери!
— Да, да, Родмен, — покачал головой Мак-Киннон, — для вашего романа девушки определенно вредны. Они обесцвечивают все действие.
— Сам знаю. И вот мне ежедневно приходится изгонять оттуда это ужасное существо. Мак. Смазливая девчонка с гнусной улыбкой! Сегодня утром она пыталась залезть в колодец, куда таинственный прокаженный запрятал Лестера Гэджа.
— Быть не может!
— Факт! Мне пришлось переписать три страницы, чтобы избавиться от нее. Известно ли вам. Мак, что в настоящее время я окружен нитями дьявольского заговора всех романов, когда-либо написанных моей, к счастью, покойной теткой? С каждым днем, по мере продвижения моей книги, я все яснее и яснее вижу, что у нее обязательно будет благополучный конец! Неделю назад у моих дверей автомобиль сшиб девицу, и мне пришлось поместить ее у себя. И с каждым днем я все больше убеждаюсь, что рано или поздно я попрошу ее выйти за меня замуж!
— Не делайте этого! — возопил Мак-Киннон, убежденный холостяк. — Вы слишком молоды для женитьбы.
— Как Мафусаил, — ответил Родмен. — Но все равно я знаю, что этим дело кончится. Миазмы проклятого дома пропитали меня. Я не могу сопротивляться той злой силе, что ведет меня к гибели. Сегодня утром, например, я обнаружил, что целую ее собачонку! — Что вы говорите?
— Правда! Конечно, я ее немедленно бросил. А вчера я промок до нитки, собирая букет цветов для девицы.
— Родмен!
— Факт! Я положил букет у ее дверей и побрел вниз, дергая себя за волосы, не понимая, как это случилось. В передней наскочил на румяную экономку. Она благосклонно смотрела на меня, и черт меня побери, если она не бормотала: «Пошли, Господи, счастья влюбленным!»
— Почему вы не уедете отсюда?
— Тогда я потеряю пять тысяч.
— Гм, — задумчиво сказал Мак-Киннон.
— Очевидно, эманации теткиных мыслей впитались во все предметы и в стены дома и давят и порабощают волю всякого, кто туда попадает. Здесь, несомненно, какое-то четвертое измерение. Мак. Мак-Киннон презрительно улыбнулся.
— Ерунда, — сказал он. — Просто вы заработались, дружище! Вот вы увидите, что ваша отравленная атмосфера на меня никак не подействует.
— Потому-то я и просил вас приехать. Я надеюсь, что вы разрушите наваждение.
— Постараюсь, — обещал Мак-Киннон.
За столом Мак-Киннон мало говорил — он вообще был молчалив во время еды. Джемс замечал, что он украдкой посматривает на девушку, которая уже поправилась и могла спускаться в столовую, но он ничего не мог прочесть на хмуром лице агента. Солидность и невыразительность его лица, однако, внушали еще надежду Джемсу.
— Ах, право, вы мне принесли облегчение, — говорил Джемс, провожая агента через сад. — Я чувствую, что могу положиться на ваш здравый смысл. Атмосфера дома изменилась после вашего визита.
Мак-Киннон с минуту молчал, погруженный в собственные мысли.
— Родмен, — сказал он, влезая в автомобиль. — Я думал над вашим предложением — ввести в «Тайну девяти» любовную интригу. Я думаю, что вы правы! Для романа она необходима. В конце концов, что в мире выше любви? Ах, любовь, Родмен, самое прекрасное слово во всем словаре! Родмен, введите туда чудную чистую девушку, и пусть она выходит замуж за Лестера Гэджа.
— Ну, это дудки, — мрачно ответил Джемс. — Если она влезет в роман, то я дам ей в мужья таинственного прокаженного, и никого другого! Но, Мак, я вас не понимаю…
— Ах, Родмен, эта девушка покорила меня! — вздохнул Мак-Киннон (Джемс с ужасом увидел, что на его бесстрастных глазах выступили слезы умиления). — Ах, я видел ее, сидящей под розами, окруженную ароматом жасмина. Беззаботные птички весело пели, и ласковое солнце освещало ее милое личико. Бедняжка! — бормотал Мак, вытирая глаза. — Несчастная девушка! Родмен, — и его голос дрогнул, — я… решил, что мы жестоко обошлись с Проддером и Виггсом. У Виггса только что оправилась от болезни жена. Друг мой, можем ли мы притеснять человека, у которого такое горе? Нет, я возьму обратно договор и переделаю его на двенадцать процентов и без аванса.
— Что?
— Но вы на этом не потеряете, Родмен, нет, нет, вы не будете в убытке! Я отказываюсь от своего вознаграждения. Бедная, бедная девушка!
Автомобиль тронулся. Мак-Киннон, сидя на заднем месте, сморкался.
— Все кончено! — сказал Джемс.

Вникните в его положение. Вы, читатель, может быть, счастливый семьянин и не поймете всю силу инстинкта самосохранения, являющегося в минуты опасности у заядлого холостяка.
У Джемса был панический, врожденный ужас перед браком. Еще в молодости он приобрел ряд холостяцких привычек, у него образовался прочный холостяцкий уклад, и он боялся, что к концу первой же недели медового месяца женщина разобьет вдребезги весь его привычный образ жизни.
Джемс любил завтракать в постели. Позавтракав, он курил и стряхивал пепел на ковер. Какая жена станет это терпеть?
Джемс привык проводить день в костюме для тенниса и туфлях. Какая жена упустит случай нарядить мужа в тугой крахмальный воротник, узкие ботинки и визитку?
Судьба издевалась над Джемсом, грозя ему костлявым пальцем. Мисс Роза теперь вставала с постели и целыми днями просиживала в кресле на залитой солнцем веранде, и Джемс должен был читать ей вслух, больше стихи, старомодные, сентиментальные стихи о любви.
Погода стояла великолепная. Жасмин отравлял воздух на милю кругом своим сладким ароматом; розы на веранде цвели, птицы пели, каждый вечер заканчивался великолепным заходом солнца. Природа старалась вовсю, в ущерб бедняге Родмену.
Наконец Джемс не выдержал и, поймав доктора Брэди после очередного визита, поставил вопрос ребром:
— Когда она сможет уехать?
Доктор похлопал его по плечу:
— Не скоро, Родмен, — сказал он тихим голосом заговорщика, — не беспокойтесь. Ей нельзя двинуться в течение… ну, скажем, нескольких недель…
— Недель?! — воскликнул Джемс.
— Да, недель… Если хотите, то и месяцев, — доктор игриво ткнул Родмена в живот. — Желаю вам удачи, молодой человек.
Джемс испытал легкое облегчение, когда доктор споткнулся о Вильяма, растянулся и поломал стетоскоп.
В саду Джемс встретил экономку.
— Барышня хочет говорить с вами, сэр, — сообщила она, улыбаясь и потирая руки.
— Со мной? — мрачно спросил Джемс.
— Ах, сэр, какая она красавица! Как птичка с переломанным крылышком, сидит она на веранде, и ее глазки блестят, как…
— Молчать! — завопил Родмен.
Увидев девушку, Джемс стал думать о том, как глубоко он ее ненавидит. Но тщетно! Какая-то сила приказывала ему: «Подойди и возьми ее маленькую белую ручку! Прошепчи на ее розовое ушко нежные слова, от которых зальется румянцем ее чудное личико». Джемс отер пот со лба, вздохнул и сел.
— Миссис… как ее… ну, экономка сказала, что вы хотите меня видеть?
Девушка кивнула головой.
— Я получила письмо от дяди Генри. Я написала ему обо всем, что со мной случилось, и он приезжает сюда завтра утром.
— Дядя Генри?
— Да, я его зову так, но он мне не родственник. Он мой опекун. Они с отцом служили в одном полку, и отец, раненный на афганской границе, умирая на руках у дяди Генри, просил его позаботиться обо мне…
Джемс поднял голову. Давно когда-то он имел неосторожность пробежать теткин роман «Завещание Руперта», и в этой книге…
— Я с ним помолвлена, — спокойно добавила девушка.
— О! — застонал Джемс.
— Что с вами?
— Ничего, продолжайте.
— Отец хотел, чтобы он женился на мне.
— Это так трогательно с его стороны. Очень, очень разумно! — горячо поддержал Джемс.
— Но теперь, — продолжала девушка тихо, — я заколебалась.
— Не надо колебаться! — возбужденно говорил Джемс. — Вы должны уважать предсмертную волю отца. Так вы говорите, что он приедет завтра утром? Великолепно, великолепно! К завтраку, я полагаю? Превосходно! Велю приготовить все к его приезду.

На следующее утро Джемс вышел в сад покурить. Все складывалось как нельзя лучше. Он закончил «Тайну девяти» и послал ее Мак-Киннону, и теперь у него зарождался новый сюжет: человек с половиной лица живет в таинственном подземелье и терроризирует Лондон страшными преступлениями. И самое страшное то, что всех его жертв находят в ужасном виде: пол-лица отрублено…
Вдруг до его слуха донесся визг. Он пробрался сквозь кусты к реке и наткнулся на экономку.
— О, сэр!
— Что случилось? — сердито спросил Джемс.
— О, сэр!
— Что случилось?
— Собачка упала в реку, сэр.
— Так что же?
— О, сэр, она утонет!
Джемс пошел за нею, снимая на ходу куртку. Он говорил себе мысленно:
— Я ненавижу собак вообще, а эту в частности. Я выловлю ее сачком. Только осел из теткиного романа стал бы бросаться в реку, чтобы…
Однако он бросился в реку. Тото, испуганный всплеском, быстро поплыл к берегу, но Джемс оказался проворнее. Крепко схватив Тото за шиворот, он два раза окунул его в воду, потом выбрался на берег и понес чихающую собачонку. Экономка еле поспевала за ним.
Девушка сидела на веранде. За ней высилась высокая фигура человека с добрыми глазами и седеющими волосами. Экономка завопила:
— О, мисс! Тото! Собачка! Он спас собачку, мисс! Он бросился в воду и спас ее!
Девушка взволновалась.
— Очень любезно с вашей стороны, клянусь Георгом! — воскликнул военный.
Девушка очнулась.
— Дядя Генри, это мистер Родмен. Мистер Родмен, — мой опекун, полковник Картерет.
— Очень рад познакомиться с вами, сэр, — сказал полковник, поглаживая усы. Его честные голубые глаза сияли. — Вы совершили галантный поступок, сэр.
— Вы такой смелый, — прошептала девушка.
— Я такой мокрый, — сказал Джемс и побежал наверх переодеваться.

К завтраку девушка не вышла, и Джемсу пришлось занимать полковника. Джемс, впервые разыгрывавший роль хозяина, старался развлечь его разговорами о гольфе, кубистической живописи, чехословацкой проблеме, о современной музыке, о фокстроте, гидротерапии как средстве против ревматизма, о погоде, но в ответ получал лишь молчаливые кивки. Иногда полковник поглаживал усы, точно желал что-то сказать, но только покрякивал. Один раз, потянувшись за горчицей, Джемс украдкой взглянул на него и заметил, что тот упорно на него смотрит.
После завтрака они закурили папиросы в полном молчании.
— Родмен, — неожиданно сказал полковник, — я хотел бы поговорить с вами.
— О чем? — удивился Джемс.
— Родмен, — продолжал полковник. — Или, вернее, Джордж. Могу я называть вас Джорджем?
— Пожалуйста, если хотите, — вежливо ответил Джемс. — Хотя, собственно, меня зовут Джемс.
— Джемс. Разве это не одно и то же, черт побери? Итак, Джемс, я хочу с вами поговорить. Говорила ли вам мисс Мейнард, — я хочу сказать. Роза, — относительно меня… относительно наших, так сказать, отношений.
— Она говорила, что вы помолвлены.
У полковника дрогнули губы.
— И больше ничего?
— Ничего.
— Джемс, пока вы переодевались наверху, она сказала мне, — ах, она так волновалась, бедное дитя! — она сказала, что хотела бы расторгнуть нашу помолвку. Джемс побледнел и привстал.
— Неужели? — пробормотал он.
Полковник кивнул головой. Он смотрел в окно, и в его глазах угадывалось страдание.
— Но это же бессмыслица! — возмутился Джемс. — Она не может, не смеет так легко отказываться! Я хочу сказать — это нехорошо с ее стороны.
— Ах, не жалейте меня, мой мальчик.
— Но почему она так поступила?
— Ее глаза сказали мне все.
— Глаза?
— Да. Когда она смотрела на вас на веранде, а вы стояли перед ней, как юный герой, только что спасший жизнь ее любимой собачки. Вы завоевали ее сердце, мой мальчик…
— Нет, послушайте! — запротестовал Джемс. — Вы говорите вздор! Разве может женщина полюбить мужчину только потому, что он спас ее собачонку?
— Конечно, — ответил полковник. — Разве этого мало? Совершенно достаточно для девушки. Ах, это старая история. Юность тянет к юности. Я уже почти старик: я должен был это предвидеть.
— Да вы вовсе не старик.
— Да, да!
— Нет, нет!
— Да, да!
— Не говорите «да, да»! — завопил Джемс, хватаясь за голову. — И ей нужен добрый, положительный муж средних лет, чтобы любить и беречь ее.
Полковник благодарно улыбнулся и покачал головой.
— Это донкихотство, милый мой. Очень мило с вашей стороны так говорить, но — нет, нет!
— Да, да!
— Нет, нет! — полковник крепко пожал руку Джемсу и пошел к двери. — Вот все, что я хотел сказать вам. Том.
— Джемс.
— Джемс. Идите к ней, и пусть воспоминания о разбитых мечтах старика не тревожат вашего доброго сердца. Я старый солдат, закаленный в боях. Но мне лучше оставить вас… лучше побыть в одиночестве. Если я вам буду нужен, вы найдете меня в малиннике.
У двери полковник остановился, улыбнулся своей доброй, страдальческой улыбкой, вздохнул и вышел.

Джемс вылетел из столовой, схватил шляпу и палку и пошел по саду. Голова его пылала. Ах, тетка, тетка! Это совсем в ее духе: пожилой опекун, отказывающийся от личного счастья в пользу молодого человека. Но с какой стати он, Джемс, должен быть козлом отпущения? Почему именно он должен пасть жертвой заколдованного коттеджа?
Джемс решил воздержаться от всяких действий. Пассивность — и больше ничего. А если им это не нравится, — пожалуйста, пусть уезжают: скатертью дорога!
Высокая фигура полковника выплыла из малинника и перерезала ему путь.
— Ну?
1 2 3